В детстве я был довольно послушным мальчиком.
Надо заметить, что на первых порах ритуал меня несколько разочаровал. Никаких тебе нарисованных на полу пентаграмм, никакого питья таинственных эликсиров из чаш, над которыми клубится разноцветный туман, никаких жертвоприношений, кроличьих лапок, драконьей крови и прочей ерунды, казалось бы, обязательной для творения серьезного волшебства. Как-то все обыденно происходило. Подумаешь, какая-то хрень с сиянием внутри. Дайте мне пальчиковую батарейку, литровую банку, чуток воды и разноцветные лампочки, я сам не хуже сделаю. А в транс может ввести и Кашпировский.
«Расслабься и смотри на ключ». Расслабился и посмотрел. Ну и что там может быть интересного? И как обмениваться ментальной энергией без подключенных к обритому наголо черепу электродов?
В последнее время с развитием компьютерных технологий появился новый вид искусства, известный как голография. Даже выставки устраивают. Как-то на день рождения мне подарили целый альбом, составленный из образчиков такого искусства, и любопытства и вежливости ради я его просмотрел.
На первый взгляд внутри альбома была полная белиберда, набор одинаковых, мелких и ничего не значащих картинок, закорючек и символов. Сколько ни всматривайся, ничего больше не увидишь. Но, если окинуть всю картину целиком, не концентрируясь на отдельных деталях и чуточку расфокусировав зрение, непонятные символы и закорючки складываются в одну объемную картинку, которая может быть довольно симпатичной.
То же самое произошло, когда я смотрел внутрь ключа. Бессмысленное мельтешение постоянно меняющихся и перетекающих друг в друга цветов мало-помалу начало складываться во вполне определенную картину. Равнина, заходящее солнце окрашивает горизонт в кровавые тона, и, куда ни кинь взгляд, повсюду вооруженные люди. Армия…
Кто-то ударяет меня по плечу…
…Дядя ударяет меня по плечу.
— Это будет твое первое боевое крещение, Реджинальд, — говорит он.
Я киваю в ответ.
Находящаяся передо мной армия не такая уж огромная, как показалось вначале. Пять, от силы семь тысяч человек, в основном пехота. Мы с дядей сидим на лошадях, покрытых броней. Мы находимся на небольшом холме, с нами еще около сотни конников. Под нами, на склоне холма, лучники, они натягивают тетивы, проверяют свое оружие перед боем. Перед ними линия пехоты, вооруженная длинными мечами и булавами. Первая линия — копейщики, их всего три ряда. Доспехов у них никаких нет, из вооружения только шестиметровое тонкое деревянное копье.
— Всадник на лошади при полных доспехах весит около полутонны, — говорит мне дядя. — А единственная защита копейщика — его оружие. Полтонны атакующего металла и плоти можно остановить только одним способом — убив. Никакие доспехи, никакое другое оружие, кроме копья, не может помочь в переднем ряду. Если они хотят выжить, они должны упереть свои копья в землю и ждать противника плечом к плечу. Если они повернутся и побегут, они покойники. Для всадника нет ничего проще, чем рубить людей со спины. Но если они выстоят, то эти самые полтонны сработают против всадника. Есть такая штука, Реджинальд, она называется инерцией. Всадник в полном боевом облачении не может быстро остановиться, и он сам насадит себя на копье. Главное, чтобы копье было правильно нацелено.
— Понимаю, — говорю я.
На мне самом доспехов нет, только легкая кольчужная рубашка поверх кожаной куртки. Дядя одет так же. Он не носит даже шлема, хотя у остальных конников из нашего отряда шлемы есть.
— Никакой доспех не спасет тебя от хорошего удара, — говорит дядя. — Зато он сковывает движения. Панцирь — да, надежная защита, мечом его можно пробить только в сочленениях. Но можно промять его булавой, ты видишь, у половины наших людей есть булавы, или боевым молотом гномов. Так же неплох в этом случае обычный топор. У любых доспехов больше минусов, чем плюсов. Ты не можешь надеть их сам, ты медлителен, неловок и неповоротлив, а шлем мешает правильному обзору во время схватки. Твое главное оружие не мощь, но скорость и умение.
— Да, — говорю я.
— Мы вступим в битву, когда я сочту нужным, — говорит дядя. — Я понимаю, что в бою ничего не происходит по плану, и тебе будет сложно контролировать события, но постарайся держаться рядом со мной. Если твоего коня убьют, сразу же спрыгивай с него, не позволяй ему упасть на тебя, и сам избегай падения. В такой сутолоке тебя просто затопчут, и смерть твоя будет бесславной.
— Да, — говорю я.
Мне скучно его слушать, я знаю все его наставления, он делает их мне не в первый и даже не в сотый раз. Молодая кровь бурлит в моих жилах, мне кажется, что, хоть битва еще и не началась, я уже должен в нее вступить. Мне кажется, что всю мою предыдущую жизнь я шел к этой минуте и готовился только к ней.
Противник устремляется в атаку. Я сейчас не помню, из-за чего началась война и с кем мы воевали, мне было не до этого. Двенадцать Королевств и до вмешательства Империи никогда не жили мирно, плавно переходя от одной междоусобицы к другой. Я молод и не склонен забивать свою голову ненужными мыслями. Я рожден для войны! Я хочу воевать!
Конница врага все ближе. Я вижу людей, закованных в доспехи, вижу их щиты с фамильными гербами, их развевающиеся знамена. Кони несутся во весь опор, они все ближе, в лучах заходящего солнца сверкают обнаженные клинки…
За конницей катится лавина пехоты.
— Целься!
Звучный голос дяди перекрывает топот конских копыт и выкрики врага. Лучники вытаскивают из колчанов стрелы и натягивают тетиву своих луков.
Через несколько секунд вражеская конница ударит по нам.
— Готовься! — командует дядя.
Луки поднимаются вверх. Стрелять в конника бесполезно, никакая стрела не пробьет его доспеха. Арбалетный болт — дело другое, но арбалет слишком редкое и дорогое оружие.
— Стреляй! — командует дядя, и небо чернеет от тучи стрел.
Они летят по крутой дуге, минуя конницу, и смертельным дождем обрушиваются на пехоту. Люди падают.
Конница ударяет по нам. Копейщики выстояли, атака врага смешалась, слышны крики умирающих и дикое ржание лошадей. Атака почти захлебывается, но примерно треть кавалерии пробивается через лес ощетинившихся копий и врезается в построения пехоты. Кипит бой.
— Выбирайте цели сами! — кричит дядя, и лучники начинают беспорядочную стрельбу.
Их единственная защита от противника — линия пехоты. Длинными ножами, которые и мечами-то назвать нельзя, много не навоюешь. Лучникам не выстоять в рукопашной. Копейщики отступают. Потери среди них ужасающие, но это в порядке вещей. Копейщиков набирают из крестьян по воинской повинности. Их даже не обучают, просто выдают копье и объясняют ситуацию. Либо ты стоишь и держишь строй, и тогда у тебя есть какие-то шансы выжить, небольшие, но есть, либо ты этого не делаешь, и тогда ты — покойник. Копейщики — дешевый, расходуемый и легко восполнимый материал.
Другое дело — пехота. Пехота — это матерые профи, волки войны. Они рубятся не на жизнь, а на смерть, они мастера своего дела, они пережили уже не одно такое сражение и стремятся жить вечно. Они не отступят без приказа. Они будут биться до последнего. Они — солдаты.
Конников стаскивают с лошадей, бьют булавами, лошадям пропарывают не защищенное доспехом брюхо. Со всех сторон доносятся крики боли и стоны умираюших, предсмертные хрипы лошадей.
Вражеская пехота достигает наших рядов, накатывает как волна. Ряды смешиваются, повсюду кипит рукопашная. Лучники прекращают огонь, теперь слишком просто попасть в своих. Дядя командует, и они отступают. Лук — оружие дальнего боя.
На горизонте видна вторая волна пехоты. Нет, не на горизонте, гораздо ближе, просто темнеет, и определять расстояние гораздо труднее.
— Пора, — говорит дядя и взмахивает рукой.
Я слышу за спиной звуки вытаскиваемых из ножен клинков.
— Мак-Гроген! — сотрясает воздух наш боевой клич.
Я пришпориваю свою лошадь, и мы сваливаемся с холма в самую гущу событий.
Дядя рядом, он рубится справа. Слева никого из наших нет, там рукопашная. Мне трудно разобраться, где свои, где чужие, я рублю тех, кто пытается достать меня. Человек падает с залитым кровью лицом.
Лошадь подо мной хрипит и начинает заваливаться набок. Я вытаскиваю ноги из стремян, подпрыгиваю и приземляюсь на чей-то труп. Ноги скользят, с трудом я умудряюсь сохранить равновесие. Пехотинец в кожаных доспехах пытается проткнуть меня мечом, я парирую удар, и волна схватки уносит его дальше. Следующего противника я ударяю мечом в живот. Он кричит, падает мне под ноги, я парирую удар другого пехотинца, ухожу, отвечаю. Вокруг запах крови и смерти, звон стали, крики, хрипы, проклятия… Дядя все еще на коне. Во главе своего отряда он прорубает дорогу ко мне, его клин рассекает массы человеческой плоти, как нож разрезает подтаявшее на тарелке масло.
— Бей-убивай! — кричу я и бью. И убиваю.
Высокий человек в доспехах конника наносит мне удар мечом. Он медленный, я легко уворачиваюсь, бью в ответ, пытаясь попасть в сочленение доспехов в районе плеча, там, где крепятся наручные латы. Не попадаю. Он бьет снова, я принимаю удар на свой клинок, возвращаю…
…И оказываюсь в другом месте. Ночь, темный коридор старинного замка, едва освещенный угасающими факелами. Человек в доспехах наступает на меня, он хорош, он быстр, он знает свои сильные и слабые стороны. Но и я уже не тот мальчик, который попал в первую в своей жизни схватку. Мы фехтуем.
Он зол, это его слабость. Он хочет убить меня. Я тоже хочу его убить, но хладнокровно. Он пышет яростью, он хочет причинить мне боль, размазать меня, растоптать, уничтожить… Он торопится. Я не тороплюсь. Никого нет, никто не придет, не вмешается в наш танец смерти. Мы закончим, когда посчитаем нужным, когда один из нас будет мертв.
Его меч длиннее, но я быстр и ловок. Он наносит один удар, я наношу два. Его броня защищает его… пока.
Я ухожу вбок и бью по шлему. Шлем красивый, украшенный настоящими крыльями беркута, но в бою он лишний. Одно крыло отваливается от моего удара, и шлем чуть проворачивается на голове, еще больше ограничивая и без того узкое поле зрения. Теперь справа я для него почти невидим.
Он рычит от ярости, пытается поправить шлем. Это ошибка, я выбиваю меч из его руки, следующим ударом бью в шею, туда, где шлем соединяется с панцирем. Меч отскакивает от брони, я наношу следующий удар, и он проходит. Булькающий звук из-под шлема. Противник качается.
Я подхожу к нему сзади, снимаю с головы шлем. Лицо залито кровью.
— Будь ты проклят, Мак-Гроген, — сипит он из последних сил.
— Непременно, — говорю я и сношу голову с его плеч.
…Голова падает и катится вниз по ступенькам, даже подпрыгивает, как мячик. Мертвые желтые глаза смотрят на меня. Эти глаза были мертвы еще до того, как я отделил голову от тела. Зомби.
Я стою на террасе перед казармами. Я и еще трое людей из моего гарнизона. Зомби лезут со всех сторон. Они неуклюжие, разлагающиеся на ходу, страшные. Мы рубим их, а они идут, мы рубим их по ногам, они падают и все равно ползут к нам, тянут к нам свои мертвые руки с ржавыми мечами. Черный Огонь Тагры горит в их глазах.
— Надо отступать, капитан, — слышу я голос своего сержанта. — Тварей слишком много.
— Да, сержант, — говорю я. — Отступать надо. Но куда?
— В горы!
Они со всех сторон, мы рубимся спина к спине. Павшие зомби хватают нас за ноги, сковывают движения, один даже пытается укусить меня. Мы держимся. Рубим.
Сержант хрипит, кривой меч зомби попал ему в бок. Не жилец, констатирую я. В госпитале, при враче-чаровнике у него были бы шансы выжить, но госпиталь уже захвачен, а в горах раненый будет лишь помехой. Сержант это тоже понимает.
— Уходите, — говорит он. — Я их задержу.
Черта с два он их задержит, но мы отступаем в казарму и баррикадируем дверь. Тела сержанта уже не видно, оно разорвано на части, зомби привыкли пожирать плоть своих врагов. Черный ход, из казармы есть черный ход, под землей он ведет прочь из города, знают о нем только старшие офицеры. Я знаю.
Двое держат дверь. Окон в казарме нет, и это большой плюс. Я переворачиваю кровать, третью справа в первом ряду, отрываю от пола доски.
— Сюда! — командую я и слежу, как остатки моего отряда — да что там, незачем лгать самому себе — остатки всего кантардийского гарнизона соскальзывают в темноту.
Я ухожу последним. Дверь падает под ударами топоров орков…
… — Орки! — кричит Дэринг, сын Балина из Твердыни Каменной Доблести.
Орки врываются в шахту, но мы готовы их встретить. Света мало, видно лишь мелькание теней, зато в воздуха ощущается зловонное дыхание непрошеных гостей. Они не знают, что мы их ждем.
Дэринг хороший воин, хоть ростом не вышел. Для гнома он достаточно высок, макушка его шлема находится где-то на уровне моего плеча, но и я не самый высокий из людей.
Дэринг возглавляет отряд Стражников, посланных Подземным Королем разобраться с шайкой орков, орудующей в дальнем пределе Подземного Королевства. Мы три недели выслеживали их по заброшенным шахтам и отдаленным пещерам. И вот они здесь. И мы здесь.
Я присутствую в качестве наемного военного советника — еще бы, после Кантарда я слыву самым большим авторитетом по оркам и зомби. Гномы платят хорошо, а деньги мне нужны. Деньги нужны мне всегда. Оружие стоит денег, хорошее оружие стоит много денег, и даже самое хорошее оружие время от времени требует замены.
Дэринг разит орков молотом. Страшное оружие, если знать, как его правильно применить, но, на мой взгляд слишком тяжелое. И медленное. У молота совершенно дикая инерция, откорректировать удар на подходе, даже если видишь, что промахиваешься, практически невозможно.
Дэринг не промахивается. Молот соприкасается с головой орка и буквально вдавливает ее в плечи. Кожа орков темно-зеленого цвета, такого же цвета их кровь, поэтому в темноте сложно определить, ранен орк или нет. Я не стараюсь ранить. Я стараюсь убить.
Орки сильны, но о фехтовании не слышали никогда, убивать их просто. Они не обладают феноменальной живучестью зомби, скоростью вампиров или яростью оборотней.
Вооружены они плохо, в основном дубинами, каменными топорами. Редко у кого есть настоящий меч, да и то старый, покрытый ржавчиной, весь в зазубринах. Кое-кто орудует топорами гномов, добытыми в бою. Но дальше нас они уже не уйдут. Мы — смерть.
Дэринг поскальзывается в луже крови и падает. Орк заносит над ним дубину, открывая мне грудь и живот для удара. Я бью в грудь. Меч глубоко погружается в плоть врага, с усилием я выдергиваю его, а ногой отталкиваю труп от себя. Дэринг поднимается на ноги.
— Моя семья в долгу перед тобой, — говорит он. — Все, что ты пожелаешь…
— После! — ору я.
Не время говорить о долгах. Время убивать.
…И время умирать.
Это снова Кантард. Зомби загнали нас в угол в одном из этих чертовых ущелий. Мой отряд — шестьдесят семь человек, и мы не ели уже четыре дня. Врагов не меньше двух сотен, они прут и прут, а за нами — отвесный склон, вскарабкаться по которому нельзя.
Я ранен в предыдущем бою, ранен в руку, обломок камня царапнул мне голову, содрав приличный кусок кожи. Мой меч был сломан, я взял другой из рук убитого солдата, но он мне не нравится. У него плохой баланс, он слишком легкий, и ему уже много лет. Его металл устал от войны.
— Мы будем драться, — говорю я. — И, если это наш последний бой, враг запомнит нашу смерть надолго!
Славная смерть! Смерть в бою! Можно ли мечтать о большем? Такой смертью погибли все мужчины нашего рода, наш род — род воинов, и мы гордимся этим. Война — занятие для настоящих мужчин.
— Мы с вами, капитан, — говорит кто-то.
Конечно, они со мной, ведь, кроме меня, тут никого нет. Только зомби.