Я осторожно садилась рядом и тоже надевала наушники. Пленка была старая, с дефектами, музыка то гремела, то совсем удалялась, и я слушала то ли Ингрид Кейн, то ли Риту, то ли Николь, которая сидела сейчас рядом с Гуром.
Я сделала очень важное открытие насчет Риты и Гура. "Все время хотела его видеть, думала о нем, караулила…" ЛЮБОВЬ. Как на Земле-альфа. Рита была ВЛЮБЛЕНА в Гура. Это «их» слово, которое прежде было для меня лишь словесным обозначением чего-то непонятного, абсурдного, вдруг обернулось реальностью. Даже слишком реальностью. Мною.
Рита. Бетянка до мозга костей. Ей было поручено следить за Гуром, стать его подружкой, и она выполняла этот приказ охотно, потому что Гур не был ей неприятен и она, наверное, согласилась бы на связь с ним и без инструкции. А потом альфазин, после чего ее отношение к Гуру стало похоже на болезнь. Любовь.
Гур считал, что природа любви заключалась в стремлении «того» человека вырваться из оболочки своего замкнутого «я», ощутить единство с другим "я".
Стремление к невозможному. Иллюзия, самообман. Глупо. Рита вряд ли сознавала, что с ней происходит, и еще меньше умела бороться со своими эмоциями. Она надоела Гуру, раскрыла слежку и была исключена из игры обеими сторонами.
Пока она видела его ежедневно, ей еще как-то удавалось держаться, но вот она не видит Гура три недели. Последний отчет. Настроение отличное, болезнь проходит, никаких нелепых желаний, никаких мыслей о Гуре.
Через два дня она пришла ко мне просить о смерти. Ее лицо в то утро. Я подошла к зеркалу. Теперешняя Рита выглядела старше — то ли сказывалось подземное существование, то ли…
Мне показалось, что лицо Риты-Николь стало приобретать черты Ингрид Кейн. Вокруг глаз по-прежнему ни единой морщинки, но взгляд… И несвойственная Рите линия губ, слишком напряженная, — я всегда, когда размышляла, стискивала губы так, что в углах образовывались ямки. И прическа. Видимо, я механически закалывала волосы, как когда-то в молодости.
Рита была ВЛЮБЛЕНА в Гура и, оказавшись изолированной от него, почувствовала, что не хочет больше жить. Ситуация, аналогичная историям в их книгах. Но Рита была бетянкой. Почему она не сообщила отцу, не обратилась к врачам, когда приступы стали невыносимыми? Почему она, более того, скрыла их, стерла последний отчет, чтобы ей не помешали умереть? И с этой же целью сама состряпала необходимые для смерти документы, когда шла ко мне?
Она не хотела избавиться от "болезни Гура" и связанных с ней страданий, предпочла умереть, страдая. Будто видела в них какойто смысл, удовлетворение. Удовольствие в страданиях? Нелепость.
Или же это так называемая "жертва собой", с чем я тоже часто встречалась в их книгах? Рита не могла долго обманывать ВП, давая неверные показания о ходе "болезни Гура", так же как пчела одного улья не может таскать мед в другой. Но, продолжая выполнять свой долг, она играла бы против Гура, и предпочла смерть, как поступали в подобных случаях на Земле-альфа.
Я поймала себя на том, что испытываю от своего открытия гораздо большую радость, чем от всех открытий Ингрид Кейн, вместе взятых. Я впервые самостоятельно проанализировала факты и сделала выводы, пользуясь понятиями Земли-альфа, ранее мне недоступными.
Жаль только, что я не могла поделиться своим открытием с Гуром. Рита была в него влюблена и из-за этого умерла. Но Рита была мною, Ингрид Кейн, которая двадцать лет назад болтала с Эрлом Стоуном на веранде и которая тоже умерла. Обе мы теперь стали Николь, которая была жива, но вместе с тем уже не была той Николь, которую знал Гур.
Слишком много объяснений, которые отнюдь не входили в мои планы. Даже вариант: "Я преследовала тебя, потому что была влюблена" — не годился, так как не соответствовал действительности. Мой повышенный интерес к Гуру был в основном познавательным, хотя память Риты продолжала жить во мне. И память Ингрид Кейн, которая когда-то пожалела, что ей не двадцать.
Но никаких безумств. Гур приходил теперь менее усталым, и мы вместе познавали Землю-альфа. Вначале он был учителем, но постепенно я нагнала его. Мы тогда были слишком поглощены Землей-альфа, чтобы заняться друг другом. Гур сказал, что со мной как бы открывает ее заново. Ее и того человека.
Мы будто карабкались вдвоем на какую-то недоступную гору, связанные одной веревкой, тащили друг друга выше, выше, казалось, еще шаг — и вершина. Но она опять оставалась лишь ступенью, откуда начинается новая скала, еще круче. И мы снова лезли вверх, ощупью исследуя каждую впадину, каждый выступ. Нас гнало любопытство — что там, дальше?
История человечества. Тысячелетия, века… У каждого века свои проблемы. У каждой страны, у каждого поколения. У каждого человека. Они были такими разными в своем сходстве. Каждый — целый мир, загадка.
Мы поняли: чтобы до конца постичь все это, не хватит и тысячи жизней. И все-таки карабкались.
Нищета, неравенство, физические страдания. У кого беспощадней и острей клыки, тот победитель. Душат друг друга, идут войной. Брат на брата, народ на народ…
XX век. Здесь какой-то провал, заговор молчания. Будто не было в их истории этого таинственного века. Оставалось лишь догадываться о каких-то бурях и катаклизмах, в результате чего большая часть планеты, десятки стран и народов то ли вообще перестали существовать, то ли стали для "Свободного мира" таким же табу, как у нас Земля-альфа.
"Свободный мир" — так они называют себя. Найдены новые дешевые способы получения энергии, всю неприятную и тяжелую работу отныне поручают машинам. Но человеку все хуже. Учащаются самоубийства, клиники переполнены душевнобольными, искусство все мрачнев и безнадежнее. Духовные страдания оказываются страшнее физических. Языки сливаются в один, но говорящие на нем не понимают друг друга и даже не пытаются понять. СТРАСТЬ, НЕНАВИСТЬ, ДРУЖБА, ЛЮБОВЬ, СОСТРАДАНИЕ — эти слова, прежде определяющие человеческие взаимоотношения, постепенно исчезают. В моде спокойствие и безразличие, культ отчуждения. Люди Земли-альфа словно подражают бетянам, а те, кому это не удается, прибегают к алкоголю и наркотикам, чтобы духовно и эмоционально отупеть, забыться в своем отчуждении. Бегство в себя от себя. Замкнутый круг. Тупик.
Они мечтают об одиночестве и страдают от него. Потому что они другие, потому что им слишком многое дано. Но они не хотят этого многого. Они находят во Вселенной рай, где можно быть одиноким и самому по себе, не страдая. И бегут туда. На Землю-бета. На планету Спокойных.
Все это представлялось нам величайшей нелепостью, какой-то ошибкой в конструкции нашего предка. Мы часто спорили, и я, увлекшись, начинала приводить аргументы, которые в устах Николь звучали совсем уж невероятно. Ловила на себе удивленнопристальный взгляд Гура и спешила перевести разговор на другую тему, потому что разбираться в проблемах Земли-альфа на уровне девочки из БП все равно не имело смысла.
Эти паузы не нравились нам обоим, и вскоре Гур принял правила игры. Лицо его не менялось, даже если я цитировала изречения профессора Мичи, умершего восемьдесят лет назад. Моя личность занимала его гораздо меньше, чем наши регулярные беседы. Думаю, что если бы в тот период я даже призналась ему, что я Ингрид Кейн, ему было бы все равно.
Но все же он первым взглянул на меня. Я что-то доказывала и вдруг заметила, что он на меня смотрит. Не как обычно, не видя, ожидая лишь завершения моей мысли, чтобы бросить ответную реплику, а, наоборот, не слыша.
— Ты не слушаешь?
— Тебе надо отдохнуть, Николь. Неважно выглядишь.
— Чепуха, послушай…
— Завтра я свободен. Как насчет морской прогулки? Тебе нужен свежий воздух. И хватит курить. Гур отнял у меня сигарету. Мой окурок чем-то заинтересовал его, он нацелил взгляд на пепельницу, полную таких же окурков.
— Ты что?
Гур поспешно поставил пепельницу на место.
— До завтра.
Когда затихли его шаги, пепельницей занялась я. Скорее всего я иначе, чем Рита, втыкала в нее окурки… Да мало ли что! Он обратил на меня внимание. Это было скорее плохо, чем хорошо.
***
Гур зашел за мной очень рано, и, пока я плелась за ним по загадочному коридору (успев заметить, что он продолжается без конца), пока мы поднимались по лестнице к люку, ведущему в кабинет (откуда я свалилась), а затем на лифте на крышу, я неудержимо зевала, хотя впервые за много дней меня вывели на волю развлекаться. Правда, под конвоем, но все же… Меня покачивало, будто после болезни, колени дрожали.
В Столице уже наступила осень. Небо походило на мокрую простыню, через которую ветер сеял капли дождя. На черном лакированном корпусе гуровского аэрокара рыжими мазками прилипли кое-где мертвые листья. Я с наслаждением глотнула пряный сырой воздух, голова закружилась, но через секунду все встало на свои места. Крыши соседних домов, прилипшие к аэрокару листья и капли на стекле показались обостренно четкими, как на фотографии.
Будто я снова глотнула альфазина.
Преимущество молодости — способность организма мгновенно восстанавливать силы.
Окна аэрокара были зашторены — для конспирации, и я не видела, куда мы летим. Но можно было догадаться, что к одному из рекомендованных в утренней сводке погоды пляжей, где "день обещает быть солнечным и теплым", Гур всю дорогу молчал, я дремала.
Стоп. Дверца распахнулась, и я почти вывалилась из аэрокара на горячий песок. Трудно было поверить, что где-то осень и дождь, что еще час назад по корпусу аэрокара скатывались капли. Сейчас он был раскаленный, сухой, и в нем отражались дюны и море. Море плескалось в нескольких шагах, на его фоне подернутое утренней дымкой небо казалось тусклым, белесым. Солнце грело, но не жгло — то самое «бархатное» тепло, в которое погружаешься, как в ванну, которое размагничивает, усыпляет, ласково укачивая, подобно газу "свечного успокоения". Песок набился в туфли, под одежду, но вставать не хотелось,
— Может, хотя бы переоденешься?
Гур направлялся ко мне с купальником, наверное, с тем самым, в котором когда-то соблазняла его Рита. Он был уже босиком и в шортах, сутулый, угловатый и нескладный, как подросток, но в движении его тело становилось красивым, гибким и сильным, как у зверя из семейства кошачьих. Эрл Стоун…
Он помог мне подняться, подал купальник и продолжал что-то говорить, спокойно глядя на меня. Я ждала, когда он отвернется, и уже собиралась попросить его об этом, как вдруг сообразила, что Николь была его подружкой и ему вовсе не обязательно отворачиваться в подобной ситуации. Я почувствовала, что краснею, и с досадой рванула молнию на платье, но Гур уже все понял.
Его взгляд на мгновение вцепился в мое лицо, но он тут же отвернулся и, бросив мне купальник, ушел разбирать багажник. Фу, как глупо!
Гур возился с разборной лодкой. Я подошла, уже в купальнике, — он не смотрел на меня. Я положила ему руку на голову — волосы были жесткими, горячими от солнца. По его взгляду тут же поняла, что лишь усугубила предыдущую ошибку. Во всяком случае, он знал, что я сделала это, чтобы ее исправить. Я убрала руку.
Но когда лодка, наконец, была собрана, когда затрещал мотор и мы помчались к горизонту, чуть касаясь кормой воды, когда соленые брызги ударили в лицо, от ветра перехватило дыхание и нас швырнуло друг к другу Гур уже не мог не обнять меня. Это было законом, ритуалом Земли-бета он и она, обнявшись, мчатся по волнам в двухместной лодке. Сотни раз я каталась так в молодости, и Гур наверняка тоже, когда еще был Эрлом Стоуном. Обняться здесь было так же естественно, как в танце. Все же мы оба родились на Земле-бета.
Его ладонь легла мне на плечо, утвердилась там, потом я ощутила спиной всю его руку и почувствовала, как горячая волна кувыркнулась где-то во мне, ударила в голову и, опалив щеки, ушла. Знакомое ощущение, только, пожалуй, сильнее, чем прежде. Мне было не да анализа — меня обнимал Эрл Стоун. Я знала это и только это и опасалась одного — как бы он не убрал руку. И еще мне нужно было делать вид, что мне плевать на его руку, потому что она уже обнимала Николь тысячу раз. А ему нужно было делать вид, что он верит, что мне наплевать. Забавно. Мы оба играли и оба знали, что играем.
Мы сидели так очень долго, не шевелясь, пока Гур, наконец, не выключил мотор. Лодка остановилась, и он убрал руку. Стало вдруг очень тихо. Пляжи с соснами и дюнами, люди и коттеджи остались за горизонтом. Мы были одни в море. Вокруг перекатывались белые барашки волн, лодку покачивало. Я вспомнила Унго, отель "Синее море". Тогда все было просто. И спокойно.
Я подумала, что море совсем не синее. "Голубое небо", "Зеленый лес", "Красный закат" — так тоже просто и удобно. Все прощать. Но закат на Земле-бета совсем, не красный, а море не синее. Какое?
Чтобы его описать, нужно чувство. Сам для себя ты все понимаешь, но если тебе нужно кому-то рассказать… Требуются особые слова, рожденные чувством. Чувством к другому. Бетяне этого лишены. Синее море.
Я смотрела, как Гур плавает, плавно и ритмично закидывая руку, неслышно вспенивая воду ступнями. В воде он был естествен, как рыба, даже лицо становилось каким-то рыбьим.
А я решила установить вышку, нажала на пять метров, и, стоя на площадке, которая медленно поднималась, видела обращенное ко мне лицо Гура — теперь он лежал на спине, раскинув руки.
Он открыл глаза, и я постаралась не ударить в грязь лицом — когда-то Ингрид Кейн прыгала классно. Я выбрала один из самых сложных и эффектных прыжков, бесшумно вонзилась в воду и, на размыкая ладоней над головой, продолжала полет вниз, в темнеющую бездну. Глубже, глубже. Сейчас дыхание кончится. Предел. Рука Гура на моем плече. Нет. Вверх, быстрее!
Еще одно открытие — я хотела жить. И на этот раз меня удерживало не только любопытство. Рука на плече? Было тысячу раз. Что же?
Гур уже-сидел на корме, склонив голову — точь-в-точь петух на насесте, — и по его взгляду я поняла: опять сделала что-то не то. Наверное, Рите не умела прыгать с вышки. Или боялась высоты? Все предусмотреть невозможно. Какого черта я с ним поехала?
Но тем не менее позавтракали мы с аппетитом, я сама готовила сандвичи, уже не думая о том, так ли их делала Николь, потом снова до одури плавали и, наконец, в изнеможении распластались на корме, подставив животы солнцу. Я видела краем глаза его профиль, сомкнутые под темными очками веки и инстинктивно чувствовала, что он все время наблюдает за мной, ни на секунду не выпускает из виду, несмотря на закрытые глаза.
Николь была его подружкой, и мы оба знали, что если не поцелуемся, это будет неестественно. Мы оба родились на Землебета, где в подобной ситуации так было всегда и, наверное, было прежде у Гура с Николь, когда они отправлялись до меня в морской вояж. До меня. Забавно.
Мы оба ждали. И оба знали, что ждем. Наконец я не выдержала и, приподнявшись на локте, приложилась к его губам. Лучше бы я этого не делала. Правда, на поцелуй он ответил, чтобы соблюсти ритуал, но мы оба лишь играли в Гура и Николь. И знали, что играем.
В общем, в этот день все было не так и не то. Но когда мы возвращалось и рука Гура снова лежала у меня на плече (правда, я ее уже не чувствовала — плечо и спина затекли, так как я боялась шевельнуться), я жалела, что этот "день здоровья" уже кончился.
***
Гур снова пропал и не показывался более недели. С ним ничего не случилось — каждую ночь я по-прежнему слышала его мягкие кошачьи шаги по коридору мимо моей двери. Под утро он возвращался к себе и, похоже, забыл о моем существовании.
Поначалу его отсутствие меня даже радовало — я была слишком занята собой в связи с очередным открытием. По всей вероятности, я не избежала участи Риты и тоже влюбилась в Гура. Или Рита была ни при чем и это случилось с Ингрид Кейн, которая когда-то пожалела, что ей не двадцать? Или в Гура влюбилась новая Николь, которая вместе с ним открывала Землю-альфа, чтобы, постигая того человека, постичь себя?