Уходили они гуськом по проторенной лыжне, ведущей через поля к лесу. Пастролаги еле шел, тяжело дыша и держась рукой за сердце, часто останавливался и оглядывался на разгорающийся пожар.
— Идите, идите… — шептал он. — Я вас догоню… в лесу…
Они находились как раз посреди поля, когда из-за ближайшего холма послышался рокот приближающегося вертолета. Видно из Деревни по телефону кто-то сообщил в Город о стрельбе в имении Саприче и пожаре.
— Быстрее! — закричал Диркоши.
Но дойти до леса они не успели. Вертолет вынырнул из-за холма и осветил их прожектором.
— Всем рассыпаться в стороны!
Колори бросился влево, но тут загрохотал пулемет, что-то ударило его в предплечье и он, теряя равновесие от толчка, упал лицом в снег.
5. И пришла весна. И забрезжил чужой рассвет
Поезд прибыл в Сапричебург поздним вечером. Аккуратно заправив пустой рукав в правый карман лагерной куртки, Колори с замиранием сердца ступил на землю родной Деревни.
«Вот я и дома», — с горечью подумал он.
Деревни не было. Перед ним стоял чужой город. Земной. С запахом паровозной гари, с химическим привкусом фармацевтического завода.
На привокзальной площади к нему привязался чумазый мальчишка в рваной телогрейке и шапке-ушанке с оборванным ухом.
— Дядь, дай денежку! Кушать хочется! — канючил он.
Колори пошарил по карманам, извлек последнюю десятку и протянул мальчишке.
Мальчишка схватил десятку, глянул на нее и вдруг, скомкав, со злостью швырнул в лицо Колори.
— Ты чо даешь, морда однорукая?! — заорал он. — Засунь свои национальные единицы в задницу! Доллары давай!
Колори опешил. Затем, грустно улыбнувшись, повернулся и пошел прочь.
— У, вошь лагерная! — крикнул вслед мальчишка, увидев на его спине нарисованную белую мишень. — Тебя нам только в городе не хватало! Еще один лишний рот добавился!
Комок грязи шлепнулся в спину, но Колори не обернулся. В лагере приходилось переносить худшее.
Он прошел мимо одинаковых, как бараки, домов, пытаясь среди них разглядеть хоть что-то знакомое, но ничего не узнал. Шел Колори по улице Саприче, мимо частного пансиона имени Саприче, мимо церкви святого мученика Саприче и вышел на площадь, на которой стоял памятник Сарпиче. Бронзовый Саприче стоял на мраморном постаменте и смотрел в бесконечную даль. Одной рукой он опирался о мотыку, другой протягивал миру бронзовую брюку.
«Я принес вам цивилизацию» — гласила надпись на постаменте.
И только тут Колори узнал место, где он очутился. Когда-то здесь стояло имение Саприче. Уже отсюда, с трудом ориентируясь среди незнакомых домов, он пошел к своему дому.
Его дома не было. Дом Нереги сохранился, а вот на месте его дома стояли мусорные баки. Тяжело ступая, Колори подошел к бакам и тупо уставился на них. Затем медленно стащил с головы фуражку.
В доме Нереги хлопнула дверь, оттуда вышла пожилая женщина с мусорным ведром. Опасливо косясь на Колори, она высыпала ведро в крайний бак, повернулась, и тут Колори, в неверном свете тусклой лампочки на столбе, узнал ее.
— Ириси… — невольно вырвалось у него.
Ириси остановилась и вгляделась в его лицо.
— Колори… — со страхом выдавила она.
Они застыли друг против друга, и у каждого в памяти воскресло их прошлое. Такое общее, и такое разное.
— Значит, вернулся… — наконец как-то устало сказала Ириси.
— Значит, вернулся.
— Сбежал, или срок кончился?
— Отпустили под надзор полиции.
— Дом-то твой снесли…
— Что с матерью?
— А тебе т у д а не сообщали? Умерла. Уж лет десять будет.
В общем, ничего другого Колори и не ожидал. Писем от матери не было.
— А Стинти?
— Живет… — каким-то неопределенным тоном, исключающим последующие вопросы, ответила Ириси.
Они молча постояли друг напротив друга.
— Давно выпустили?
— Вчера.
И снова молчание.
— Ну, я пошел, — наконец сказал Колори и повернулся.
— Куда? — тихо спросила Ириси.
Он пожал плечами.
— Заходи уж к нам, — предложила она.
Колори застыл в нерешительности, подумал, затем кивнул.
— Спасибо, — пробормотал он и последовал за Ириси.
Когда-то единственную большую комнату дома Нереги перегородили двумя стенками, а оставшееся пространство теперь было то ли прихожей, то ли кухней между двумя комнатами. Здесь стояли старенький холодильник, плита и маленький столик.
— Садись, — предложила Ириси. — Есть хочешь?
— Да.
Ириси достала из холодильника тарелку с тушеными овощами и поставила перед Колори.
«Постарела», — подумал Колори, глядя на мелкую сеть морщинок на лице Ириси.
— Значит, ты теперь здесь живешь? — спросил он.
— Значит, здесь.
— А как же… — Колори хотел спросить о наследстве Саприче, но вовремя остановился. Не его это дело.
Но Ириси поняла. Она усмехнулась.
— А у Саприче много родственников. Племянника его помнишь? Вот он все и отсудил. Мы ведь с Саприче не были зарегистрированы, как муж и жена.
Дверь одной из комнат широко распахнулась, и на пороге появилась полногрудая огненно-рыжая девица в одних трусиках.
— Кто здесь у тебя? — нимало не смущаясь своего вида, спросила она. Темные соски обнаженных грудей вызывающе уставились на Колори.
Ириси с непонятной неловкостью переводила взгляд с девицы на Колори.
— Это Колори, — наконец тихо сказала она. — Твой отец, Стинти.
Стинти смерила отца холодным взглядом. Ничего не отразилось в ее глазах.
— Папаша… — протянула она. — Знаешь что, папаша, катись-ка ты отсюда в задницу!
И с треском захлопнула дверь.
Колори окаменел. Нет, не такой он видел свою встречу с дочерью.
Ириси села за стол напротив.
— Ешь, — просто сказала она, будто ничего не произошло.
Колори заставил себя взять вилку.
В это время дверь в другую комнату тихонько приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянуло маленькое личико.
— А ты чего? — строго спросила Ириси. — А ну, марш спать!
Дверь затворилась.
Кусок застрял в горле Колори. Он с трудом проглотил его и хрипло спросил:
— Внук?
— Да.
— Сколько ему?
— Два года.
— А зовут как?
Ириси отвела глаза.
— Саприче.
Такого удара Колори не ожидал. Он растерянно отложил вилку.
— Спасибо… — пробормотал он. Но получилось, будто поблагодарил не за еду.
Ириси все поняла.
— Я постелю тебе здесь, на полу, — сказала она.
Она вынесла матрас, раскатала на полу у холодильника, а в головах, извинившись за отсутствие подушки, пристроила туго свернутый ватник.
Колори лег, укрывшись курткой, как в лагере, и Ириси погасила свет.
Немного позже он услышал, как Ириси из своей комнаты прошла к Стинти. Что она там говорила дочери, он не слышал, но вот голос Стинти долетал весьма отчетливо.
— Ты что, с ума сошла? Я здесь клиентов принимаю, кормлю вас, можно сказать, своим телом, а он будет на кухне валяться и распугивать клиентов? Насрать мне, что он мой отец! Если ты такая сердобольная, забирай его к себе!
Затем он слышал, как Ириси, вернувшись в свою комнату, баюкала внука и рассказывала ему сказку.
— Посадил дед брюку. Выросла брюка большая-пребольшая. Стал ее дед из земли тащить. Тянет-потянет, вытащить не может…
— Баба, а что такое брюка?
— Ну… Это овощ такой. Рос он у нас когда-то. Вкусный очень. Как морковка. Ты ведь морковку любишь?
— Люблю, — не очень уверенно ответил внук.
И тут Колори впервые в своей жизни заплакал. Ничего общего с земной морковкой брюка не имела.
Глубокой ночью, когда все в доме уснули, Колори встал и ушел из этого дома. Из чужого дома, от чужой жены, от чужой дочери, от чужого внука.
Ноги сами привели его на пристань. Удивительно, но пристань сохранилась, ее даже кто-то подновил, перестелив доски, хотя ни одной лодки к ней пришвартовано не было — ниже по течению, метрах в пятистах, светился огнями бетонный причал.
Колори сел на доски и свесил ноги к воде. С реки тянуло сыростью, запахом гнили, стоками химфармзавода, керосином. Загадили реку основательно. У ног что-то всплеснулось, и Колори удивился — неужели в такой реке еще сохранилась рыба?
Он сидел, невидяще вперившись в темноту, и пытался вспомнить свою жизнь до прихода цивилизации. Пытался и не мог. И не заметил, как из воды у края пристани медленно-медленно всплыла огромная туша и также медленно, осторожно прогибая под собой доски, взобралась на настил.
— Колори? — спросил чей-то голос, и Колори чуть не слетел в воду от неожиданности.
Он вгляделся в бесформенную массу, словно ниоткуда появившуюся на пристани.
— Акве Беструде? — осторожно, не веря себе, спросил он.
В ответ раздался бесцветный, лишенный интонаций, смех.
— Акве Беструде! — Колори вскочил с места, бросился к акве и обнял мокрое тело одной рукой. — Жив! Вот уж кого не думал встретить!
— Эй! — вскрикнул акве Беструде, и Колори почувствовал, как кожа акве содрогнулась от боли от его прикосновения. — Осторожнее!
— Что это? — спросил Колори, ощутив под ладонью какие-то бугристые наросты на некогда гладкой, скользкой коже акве.
— Дерматиты. От стоков фармацевтического завода.
Они сели на краю пристани, и Колори, все же не удержавшись, осторожно, как когда-то в детстве, положил руку на загривок акве Беструде и прижался к нему.
— Я вижу, тебя жизнь тоже потрепала, — сказал акве Беструде. — Руку где потерял?
— Да тут, недалеко. Помнишь, имение Саприче сожгли? И его…
— Помню.
— А как ты живешь? Ведь вас, аквов, вроде…
— Да вот так и живу. Днем прячусь, а ночью… Некоторые старики помогают. Вот, настил перестелили. Ириси тоже помогает… Как у тебя дома?
— Никак, — сухо ответил Колори. — Нет у меня дома.
Акве Беструде понимающе помолчал.
— А давай, ко мне перебирайся, — внезапно предложил он. — У меня тут под настилом тайная хатка есть. Тесноватая, правда… Но зато в Северной затоке я себе отличное жилище соорудил! Там можно и печку на зиму приспособить. И рыба там сохранилась — вода почище, — сам развожу. Правда, много выбраковывать приходится, но на двоих хватит…
Акве Беструде положил тяжелую ласту на плечо Колори.
…Так они и просидели, в обнимку, человек и акве, до самого утра, неспешно беседуя, вспоминая. Пока над рекой не разгорелся холодный, пахнущий болотом, медикаментами и отработанной соляркой, чужой рассвет.
ПАРНИША, ОТКРОЙ ДВЕРЬ!
Лысый, громадного роста толстяк навзничь лежал на цементном полу широко раскинув руки. На его животе восседал красномордый верзила и; мертвой хваткой сжав горло толстяка, методично стучал его головой об пол. Толстяк хрипел, екал при каждом ударе, но концы не отдавал.
— Э! — Я похлопал по плечу верзилы. — Прикурить не найдется?
— Чего?
Верзила недоуменно повернул ко мне голову. От его распаленной от натуги физиономии вполне можно было прикурить, если бы не градом катившиеся по щекам капли пота.
— Спички, говорю, есть? Я показал верзиле незажженную сигарету. Верзила оставил свое занятие и растерянно похлопал себя по карманам.
— Не, я ж не курю! — наконец сообразил он. — И тебе не советую. Здоровье дороже. Возьми лучше это.
Он протянул мне грязный одноразовый шприц и пару ампул.
— Здесь, парень, — криво усмехнулся я, — мы с тобой расходимся во взглядах и увлечениях. Толстяк на полу зашевелился, заперхал.
— Погоди, — прохрипел он, зашарил по карманам и достал зажигалку. — На.
Я щелкнул зажигалкой, прикурил. Зажигалка была золотой «ронсон». Лимонов на десять потянет.
— Спасибочки. Как я понимаю, — обратился я к толстяку, — она тебе уже не понадобится?
— Отдай, — строго сказал толстяк. — Это вещественное доказательство. Я вернул зажигалку.
— Может, помочь?
— Не мешлй, — буркнул толстяк и вновь раскинул на полу руки. Верзила тут же вцепился ему в горло.
Вот, всегда так. Я окинул взглядом помещение. Обшарпанный конторский стол, колченогий стул, да развороченный автогеном сейф, до отказа забитый пачками сторублевок образда шестьдесят первого года. И все.
Похоже на заводскую кассу социалистического реализма.
Переступив через дергающиеся ноги толстяка я выглянул в окно на божий свет. Божего света не было. Был светящийся туман.
Пора сматываться. Опять мне не повезло. И почему тогда так любили непременно сторублевки? Макулатура. Но сколько экспрессии из-за нее!
Я нарисовал грифелем на стене дверь, открыл ее и шагнул в светящийся туман.
Угр сидел посреди пещеры у огромного кострища и поигрывал в руках бивнем мамонта. Вдоль стен пещеры настороженно затаились соплеменники и смотрели на вождя во все глаза.
— Ры… гх… ам-м? — сказал Угр.
«Так кого мы будем сегодня есть?» — понял я.
За каменной глыбой, закрывавшей вход в пещеру, вселенским потопом бесновалась гроза. Оттуда же доносился рев пещерного льва, в пароксизме голода раскачивавшего глыбу. Ни на грозу, ни на льва никто не обращал внимания.
Я понял, что попал на первое в истории человечества заседание Верховного Совета. В стране во всю бушует экологическая катастрофа, национальные распри достигли своего апогея, мяса нет, посевы смыло водой, но многомудрые вожди спокойно и уверенно в тиши пещеры решают продовольственную программу.
— Гм… р-р-р? — повысил голос Угр.
«Какие будут предложения?» — перевел я. Одним из чересчур сообразительных троглодитов осторожно коснулся моей руки.
— M-м! — восхищенно сказал он.
«Пухленький!»
Другой не в меру умненький предок уже более грубо схватил меня за ногу.
— Угум-м… — подтвердил он. «Жирненький!»
— Ho-Ho! — Я вырвался и на всякий случай отступил вглубь пещеры. — Меня еще нет. Погодите с сотню тыщ лет!
— Гр-р Бхар трам-пам! — рявкнул Угр. — Трам-тара-рам!
Во, завернул! «Депутат Бхар, не отклоняйтесь от регламента! Говорите по существу вопроса и не надейтесь на иностранные инвестиции, иначе я лишу вас слова!»
На мгновение в пещере повисла тягостная тишина.
Затем из левого угла донеслось осторожное:
— Ба…
Чуть погодя фразу продолжили из правого:
— Бу…
И уже нестройный хор хриплых голосов обеих фракций закончил:
— Бы-ы!
— Грм-м?.. — с сомнением протянул Угр.
«На голодный желудок?»
— Ам! — неожиданно подвел итог дискуссии беззубый старик.
Я тихонько ретировался вглубь пещеры. Здесь тоже делать было нечего. И когда я только научусь ориентироваться?
Пока высокое собрание решало, какую из женщин они будут сегодня «ам», я нарисовал на стене пещеры люк со штурвалом и наборным замком. Не знаю, так ли выглядят бронированные двери в форте Нокс, но я очень на это надеялся.
Но попал я в рубку космического корабля. Корабль стоял на неизвестной планете, и в рубке никого не было. Сквозь огромный иллюминатор из простого стекла открывался вид на равнину, поросшую голубой травой. С ослепительно желтого неба сияли три солнца; зеленое, черное и рентгеновское. Когда фиолетовые облака закрывали черное, на равнине становилось светлее. В высокой густой траве, маясь мукой мученской, бродили несуразные животные о семнадцати ногах и огромных головах на тонюсеньких шеях. Пасти животных щерились такими чудовищными зубами, что становилось непонятно, как сквозь них проходит пища. По траве от животных расходилось по три тени: светлая — от черного, обыкновенная — от зеленого, угольная — от рентгеновского. Судя по последней, животные состояли сплошь из свинца. В общем, жить при такой конституции не полагалось. Просто язык не поворачивался назвать их божьими созданиями. Но они жили. И даже питались. Как я понял, исключительно космонавтами, потому что ни друг на друга, ни на сочную голубую траву они не обращали внимания. Зато на космонавтов, шествовавших по равнине походным строем, они нападали с исключительной методичностью, не давая тем перевести дух.