Гулкие удары кибера, подгонявшего листы брони к обшивке торпедоносца, послужили хорошим ориентиром для Пилота и Стрелка. Они прекратили прокладывать себе путь мачете и стали осторожно пробираться на звук сквозь глухую чащу. Серебристые комбинезоны, рассчитанные на быстрое обнаружение терпящих бедствие в открытом космосе, демаскировали их, но в Диком Лесу некому было обращать на них внимание. В том числе и занятым работой омохам.
Подобравшись почти к самому торпедоносцу омохов, Пилот и Стрелок залегли за густым кустом. Почти час они наблюдали, как трое омохов латали пробоину в корме торпедоносца, пока из обрывков доносившихся разговоров не выяснили, что из команды в живых осталось четверо, но четвертый, тяжелораненый, находится где-то на катере. Тогда они распределили омохов между собой. Стрелок взял на себя Натипака и Кинахема, а Пилоту достался Колертс. Такое распределение оказалось фатальной ошибкой. Пилот, не ахти какой стрелок, на мгновение опоздал с выстрелом, и натренированный до автоматизма Колертс, уже падая с пробитой грудью, ответил точной очередью в куст, где его гаснущее сознание в последний момент уловило предательский блеск комбинезонов хомов.
Толип очнулся от выстрелов в Диком Лесу, эхом прокатившимся по коридорам катера. Голова разламывалась от нестерпимой боли, кровь в висках стучала набатным колоколом. Толип застонал, охватил голову руками и ощутил под пальцами тугую повязку. В одно мгновение он вспомнил бой с минным заградителем хомов в пространстве, вспомнил бегство торпедоносца через топологический туннель, аварийную посадку на планету и брызнувшие в лицо осколки экранов. И только тут понял, что ничего не видит. Толип попытался моргнуть, но у него ничего не получилось. Тогда он провел рукой по повязке на глазах, и его пальцы стали липкими.
— Натипак! — позвал он. — Натипак!!!
— …типак! пак… пак… — ответило эхо пустых коридоров торпедоносца.
— Что со мной?! — в истерике закричал Толип. — Есть здесь кто-нибудь?!
В этот раз эхо не ответило, и Толип понял, что он не один. Появился в рубке еще кто-то. Чужой. Жуткий. Как тьма в глазах.
— Кто здесь? — севшим голосом спросил Толип, леденея сердцем.
И тогда беспредельная глухая тьма, окружавшая Толипа, открыла два желтых горящих глаза и, прыгнув на него, проглотила его душу.
Толип сорвал с головы повязку, равнодушным взглядом обвел разгромленную рубку, встал с кресла и выбрался из торпедоносца.
Склоняющееся к горизонту солнце косым, остывающим взглядом смотрело на Дикий Лес; деревья распрямляли листву, поворачивали к солнцу вершины, подставляясь под его скупую, предзакатную ласку. Высоченные сикойи по-королевски снисходительно раздвигали свои ветви, позволяя остывающим лучам достигнуть среднего яруса Дикого Леса, где в хаотическом переплетении ветвей и лиан простирался бесконечный лиственный полог. А в самом низу, в преддверие ночи, готовились ко сну хвощи, опуская к земле длинные стебли; сжимались мхи, консервируя в себе до утра крохи уловленного тепла; из-под корней деревьев начинала бурно пузыриться ведущая ночной образ жизни розовая одноклеточная плесень, чтобы утром, при первых признаках света, рассыпаться пылью спор.
Дикий Лес пел вечернюю песню жизни, в которую диссонансом вторгался стон сломанных, изувеченных аварийной посадкой торпедоносца деревьев.
Этот стон вызвал у Толипа горестный вздох. Он спустился по трапу на землю, присел и коснулся сломанной ветки турпалии с поникшими листьями и увядшими цветами. Легким пухом с кончиков пальцев сорвались блеклые искры, пали на ветку, и она распрямилась, место перелома вздулось кольцом клеевого нароста, листья расправились, цветы ожили, налились соком и раскрылись хрустальными, удивленными жизни чашами. Вздох облегчения вырвался у турпалии.
И тогда Толип встал и пошел вокруг торпедоносца, как Сеятель разбрасывая по сторонам искры жизни. Раненые деревья оживали, регенерировали, наполняя душу Толипа светлым счастьем излечения, а мертвые — тихо поглощались почвой, щемящей тоской утраты обволакивая сердце. Жизнь и смерть — основы основ всего сущего — проходили через Толипа; и разум его ликовал, и разум его скорбел, и сущность бога Дикого Леса непомерным бременем давила на плечи. И понял Толип, почему боги всех времен и народов столь строги и столь бесстрастны. Забота о живых и скорбь по ушедшим переполняли их и не оставляли места другим чувствам.
И Толип шел, щедро и беспристрастно даря жизнь, и лес за его спиной вставал зеленой стеной, и стихали стоны, и все больше и больше голосов вливалось в торжественную вечернюю песнь Дикого Леса, посвященную прощанию с солнцем. Лишь громада торпедоносца молчала хмуро и мертво. Путь Толипа был грустен, но светел: он знал, что жизнь имеет свой конец, и что каждое дерево рано или поздно умрет, но если оно умрет своей, не наглой смертью, то на его месте вырастет новое, молодое; и пока будет так — Дикий Лес вечен.
Он шел в строгом обличье бога Дикого Леса, воскрешая и хороня, пока не наткнулся на три чуждых лесу трупа. Проснулась тогда память Толипа, и узнал он своих товарищей: Натипака, Колертса и Кинахема. И понял он, что не воскресить их, потому как древо омохов далеко, среди звезд, а они оторваны от своего древа навсегда. Но и будь древо омохов здесь, среди Дикого Леса, не удалось бы свершить таинство дарения жизни, ибо древо омохов гнилое и бесплодное. И Толип сделал единственное, что смог — похоронил трупы по-омоховски, в земле, в братской могиле, и насыпал на могиле холм. А в изголовье посадил росток вечной сикойи.
Когда остывшее солнце устало коснулось ладони горизонта, последнее сломанное дерево выпрямилось сращенным стволом и включилось в хор прощальной песни Дикого Леса. И только громада торпедоносца молчала, внося диссонанс в гармонию жизни.
Скорбно склонив голову, Толип попросил почву поглотить неживое чужое создание, земля заколебалась, торпедоносец дрогнул и стал погружаться в землю. Лишь тогда застонал торпедоносец усталым мертвым металлом, а из-за куста ему ответил чужой живой стон.
Толип посмотрел на куст, и куст послушно раздвинул ветви. И увидел Толип двух лежащих хомов: Пилота, убитого наповал, и Стрелка, смертельно раненного в живот, но еще дышащего.
Толип подошел, нагнулся над Стрелком, и Стрелок, почувствовав чье-то присутствие, открыл глаза.
— Мир тебе, — сказал Толип и протянул хому руку.
Но Стрелок, верный присяге и воинскому долгу хомов, увидев над собой склоненного врага с угольно-черной Дикой Тварью на плече, разрядил в них всю обойму излучателя.
И клочья тьмы пали на Стрелка.
До позднего вечера прождал Капитан возвращения Пилота и Стрелка. Но, когда солнце стало садиться, перенапряжение нервов, потеря крови и боль ран отключили его сознание.
Он сидел в катапультированном из подбитой спасательной шлюпки кресле посреди пустыни. И не было в пустыне больше никого и ничего, кроме песка и ночи.
Ночь выдалась тихая, ярко-звездная. Горизонт, близкий и ровный, трепыхался зарницами, мягкими и легкими. Было тепло по-весеннему; изредка по небу рассыпающейся чертой скользил метеор.
В полночь, когда небо стало темней, звезды — ярче, резче, а зарницы — больше и злее, потянул холодный ветер. И тогда из пустыни постепенно вырастающей фигурой пришел Мудрец. Он шел от самого горизонта, шел неторопливой, шаркающей походкой, подойдя, остановился у самого кресла, внимательно посмотрел на Капитана, а затем степенно опустился на песок. Мудрец был очень старый, морщинистый, с куцей редкой бородкой, в заношенном звездчатом халате и такой же, островерхим колпаком, чалме звездочета. Его сухое, темное лицо, похожее на старый засохший сморчок, разверзлось провалом рта, и он прошамкал:
— Ты помнишь свой последний сон?
Капитан хотел ответить, но не смог — превратился в безмолвную сидячую статую.
— Помнишь… — кивнул Мудрец. — Ты пришелец здесь, — проговорил он и замолчал. Затем продолжил: — Пришелец, а не хозяин… Ты — Чужой. И не только для нас… Ты свой только самому себе.
Мудрец замолчал и теперь уже надолго. Думал, перебирал тяжелые старческие мысли.
— Послушай, — наконец сказал он. — Ты помнишь свой последний сон? Помнишь… Послушай, если бы все это было на самом деле: ты был бы охотником, смелым и ловким, сильным, жил бы с любимой женой в родном, кормящем тебя лесу, и каждый год жена рожала бы тебе ребенка, твоего наследника, твоего сына, Твое Дитя!.. А Черный Жрец… Чтобы ты с ним сделал? Чтобы ты сделал со Жрецом? Вот если бы все так было, чтобы ты с ним сделал?
Мудрец вздохнул. Опустил голову.
— Тяжело. Ты — Чужой. Ты свой только самому себе.
Небо расчерчивали метеоры: на квадраты, на черные бездонные треугольники, равнобедренные, косые и кривобокие.
Больше старик ничего не сказал. И лишь перед самым рассветом прошептал:
— Так чтобы ты с ним сделал?
Капитан очнулся.
Две луны невидящими бельмами глаз равнодушно пялились с неба. Глухая тишина Дикого Леса давила на сознание кошмаром ирреального сна, и Капитан застыл в прострации, и не мог пошевелиться, словно сон еще продолжался. Болела голова, разрывалась грудь, не насыщавшаяся теплой ватой сгустившегося воздуха. И глаз Капитан закрыть не мог, загипнотизированный бельмами лун. Левое бельмо было меньше правого, с теневой щербиной, и от этого казалось, что Дикий Зверь космоса, нависший над Диким Лесом планеты, сильно косит.
«Так умирают», — понял Капитан.
«Так умирают», — подтвердил Дикий Зверь с неба.
«Так умирают», — придавила его черная вата воздуха.
«Так умирают», — хрустнул веткой Дикий Лес.
И тогда из темноты на поляну вышел серебристый призрак с Дикой Тварью Дикого Леса на плече. Дикая Тварь была беспросветно черна, как и ее собрат космоса. Клок тьмы на плече призрака. Но глаза ее горели живым огнем. Огнем пекла выжигали они душу Капитана.
— Капитан, — сказал серебристый призрак загробным голосом Стрелка, — я вернулся. Но я вернулся другим.
«Я вернулся мертвым», — услышал Капитан.
— Я больше никогда не буду воевать, — продолжал Стрелок. — Я больше никогда не буду убивать.
«Я больше никогда не буду жить», — слышал Капитан.
— Можно ли назвать войну жизнью? — говорил Стрелок. — Мы жили смертью.
«Смерть», — услышал Капитан только последнее слово.
— Удел Человека — мир, — продолжал Стрелок. — Меня научили понимать мир и жизнь. И я научу этому вас.
«Я научу тебя смерти», — понял Капитан.
«Не-ет!» — диким зверем хомов закричало все естество Капитана, но рта он раскрыть не смог. И тогда дуновение смерти достигло сердца Капитана, и оно дрогнуло.
— Не бойтесь, Капитан. Мир прекрасен, — сказал Стрелок, протянул вперед руку и заглянул в душу Капитана желтыми глазами Дикой Твари.
И тогда сердце Капитана остановилось. И гипнотическое наваждение двух лун покинуло мертвое тело, и голова Капитана упала на грудь, и посмертной судорогой сжались кулаки.
И рука трупа нажала на спуск излучателя, и полыхнула молния.
Когда асклепи ожил в четвертый раз, вставало солнце. Перед ним лежало два мертвых тела странных созданий, пришедших с неба и сеявших смерть. Так и не понял их асклепи. Не понял, что ими двигало. Не понял, почему жажда смерти для них была важнее жажды жизни. И почему они отделяли свою жизнь и смерть от чужой жизни и смерти. Анализ их психологии требовал долгих размышлений, но времени на это у асклепи не было. Ему предстояло убрать следы смерти, оставленные пришельцами на планете. А потом его ждала ежедневная тяжелая работа: дарить жизнь и помогать жить всем — от огромной сикойи до одноклеточной пузырчатой плесени. Ибо все хотело жить — на то и Дикий Лес.
И асклепи принялся за работу.
ЧУДО В ЧЕМОДАНЕ
Каштана привел на корабль Владик Лялин буквально за день до отлета. Нашел в лесу — Каштан стоял под деревом и в нерешительности переминался на шести лапах. При приближении Владика он вдруг упал на землю, втянул в панцирь лапы и стал похож на огромный, около полуметра в диаметре, не облущенный каштан.
— Какие мы пугливые, — присел перед ним на корточки Владик. Он осторожно потрогал острые колючки панциря. — Мы всех так боимся?
Каштан не шевелился.
— Любопытный ты зверь, — сказал Владик, — я бы с удовольствием взял тебя в нашу коллекцию, но при мне, к сожалению, нет контейнера, и боюсь, что пока схожу за ним на корабль, ты меня ждать не будешь. Впрочем, — он достал из кармана кольцо-пеленг и нацепил его на одну из колючек Каштана, — надеюсь, ты не быстро бегаешь?
Зверь приподнялся на лапах.
— Бегаешь? — переспросил он голосом Владика, чуть приоткрыв разрез рта.
Владик улыбнулся и встал на ноги.
— Ну вот, между нами и установилось взаимопонимание. Может быть, ты сам пойдешь со мной?
— Пойдешь со мной, — возразил зверь.
— Да ну? — хмыкнул Владик и на секунду представил себе, что было бы, если бы они на самом деле поменялись местами.
— Будь умницей и подожди меня здесь, — попросил Владик.
— Здесь, — согласился зверь.
— Тогда до скорого!
Владик на прощанье махнул Каштану рукой и быстро зашагал из леса к кораблю.
— До скорого, — сказал Каштан и, встав с земли, засеменил за ним.
Так они и вошли на корабль — впереди Владик, а за ним зверь, шлепая лапами по пластиковому полу. Из вольера с пересмешницей навстречу выскочила Леночка Лукашова.
— Ой! — всплеснула она руками. — Кого это ты еще привел?
— Я? Привел?! — Владик повернулся и удивленно округлил глаза. — Ленок, ты гля, что это за чудо в чемодане?
— Перестань дурачиться! — отмахнулась Леночка. — А метку кто ему нацепил?
— Да, — сокрушенно вздохнул Владик и цокнул языком. — Это, пожалуй, мое упущение.
Он нагнулся и снял с колючки кольцо-пеленг.
— Упущение, — горестно подтвердил Каштан.
— Ага, так вы к тому же сговорились!
— Сговорились…
— Кстати, Владлен Аркадиевич, — Леночка уперла руки в бока, — вы не могли бы сказать, кто обучает пересмешницу анекдотам?
Владик заморгал и соорудил на лице удивленную мину.
— Анекдотам? — заинтересовался Каштан.
— Именно! Между прочим, она рассказывает их одним, очень знакомым голосом.
— Знаешь, Ленок, — сразу же заторопился Владик, — у меня, кажется, кислород на исходе… Кстати, куда определить это чудо?
Леночка молча указала на соседний вольер.
— Прошу вас, — гостеприимно распахнул Владик прозрачные дверцы. И хотя Каштан безропотно повиновался, Владик, чтобы раззадорить Леночку, легонько поддал ему в створках двери ногой.
— Ты что, разве можно так?! — возмутилась Леночка.
— Разве можно так? — обиделся Каштан.
— Да ты подумай, Ленок, может быть, для него это самое лучшее, прекраснейшее дружеское приветствие!
— Дружеское приветствие… — с сомнением пробормотал Каштан из вольера.
На следующий день, сразу же после старта корабля с Раймонды, Леночка направилась в отсек, где размещался зверинец. Нужно было проверить самочувствие зверей после старта, накормить их и прибрать в вольерах. Да и, признаться, работать со зверьми Раймонды, прекрасными имитаторами человеческого голоса, доставляло Леночке удовольствие.
В переходном тамбуре она надела кислородную маску, проверила запас кислорода и вошла в отсек. Возле самых дверей ее ждал Каштан.
— Здравствуй! — удивилась Леночка.
— Здравствуй! — поздоровался Каштан.
— Выбрался из вольера? — погрозила ему пальцем Леночка. — Наверное, хочешь есть?
— Есть? — в свою очередь удивился Каштан.
— Проказник! Так-таки и не хочешь есть? Хорошо, идем.
— Идем, — с готовностью согласился Каштан.
Они прошли в оранжерею, но тут дело застопорилось. Чего только не предлагала Леночка Каштану, он от всего отказывался. Синтетическое мясо он тоже есть не стал. Леночка забеспокоилась.
— Что же ты ничего не ешь, а? Ничего не нравится? И что мне с тобой делать в таком случае? — Леночка присела перед ним на корточки. — Может быть, сам скажешь, чем тебя кормить?