Василия улыбнулась:
— А это, я полагаю, человекоподобный робот, про которого я слышала. Дэниел Оливо?
— Да, доктор Василия, — отчеканил Дэниел.
— И наконец — землянин.
— Элайдж Бейли, доктор, — сухо сказал Бейли.
— Да, мне известно, что у землян есть имена, и ваше — Элайдж Бейли, — произнесла она с холодным высокомерием. — И вы чертовски не похожи на актера, игравшего вас в гиперволновой драме.
— Мне это известно, доктор.
— А вот актер, игравший Дэниела, на него очень походил, но, полагаю, мы здесь не для того, чтобы обсуждать этот балаган.
— Совершенно верно.
— Насколько я поняла, землянин, мы здесь для того, чтобы вы сказали то, что вам требуется, о Сантриксе Гремионисе и чтобы мы с этим покончили. Так?
— Не совсем, — ответил Бейли. — Это не главная причина, почему я приехал сюда, хотя, полагаю, мы доберемся и до нее.
— Ах, вот как! Так вы думаете, мы здесь для того, чтобы долго и подробно обсуждать тему, которую вы решили выбрать?
— Я думаю, доктор Василия, что вам следует позволить мне вести наш разговор на свой лад.
— Это что — угроза?
— Нет.
— Ну, я еще никогда не видела землян, и, пожалуй, будет любопытно посмотреть, насколько вы сходны с актером, который играл вас, — помимо внешности, разумеется. Вы действительно такой волевой и сильный, каким вас изображали?
— Меня, — сказал Бейли, не скрывая отвращения, — мелодраматизировали и изобразили мой характер со всяческими преувеличениями. Я предпочел бы, чтобы вы принимали меня таким, какой я есть, и судили обо мне по тому, что видите сейчас.
Василия засмеялась:
— Во всяком случае, я вас не ввергла в трепет. Очко в вашу пользу. Или вы считаете, что получили возможность командовать мной из-за чего-то там с Гремионисом?
— Я здесь только для того, чтобы выяснить правду о смерти человекоподобного робота Джендера Пэнелла.
— Смерти? Так, значит, до этого он был живым?
— Я употребляю одно короткое слово вместо выражений вроде «выведен из функционального состояния». Или «смерть» вас сбивает?
— А вы неплохо фехтуете, — сказала Василия. — Дебретт, принеси стул землянину. Он устанет стоять, если разговор затянется. А потом иди в свою нишу. Ты тоже, Дэниел, в какую захочешь. Жискар, встань возле меня.
Бейли сел.
— Спасибо, Дебретт. Доктор Василия, у меня нет полномочий задавать вам вопросы, я не располагаю статусом, обязывающим вас отвечать на них. Однако смерть Джендера Пэнелла поставила вашего отца в положение, которое…
— Кого поставила?
— Вашего отца.
— Землянин, я иногда пользуюсь определением «отец» для обозначения одного индивидуума, но только я, и никто другой! Будьте добры, употребляйте его имя.
— Доктор Хэн Фастольф. Он ведь ваш отец? Просто для сведения.
— Вы прибегаете к биологическому термину, — ответила Василия. — Я разделяю с ним гены по принципу, который на Земле рассматривается как связь отец — дочь. На Авроре это никакого значения не имеет, кроме как в медицинском или генетическом отношении. В определенных патологических состояниях бывает необходимо учитывать физиологию и биохимию тех, с кем у меня есть общие гены, — родителей, братьев и сестер, детей и так далее. В остальном на Авроре о таких связях упоминать не принято. Я объяснила это, потому что вы с Земли.
— Если я нарушил принятый обычай, — сказал Бейли, — то по неведению и прошу меня извинить. Могу ли я называть этого человека по имени в нашем разговоре?
— Разумеется.
— Ну, так смерть Джендера Пэнелла поставила доктора Хэна Фастольфа в трудное положение, и, полагаю, что вам это не безразлично и вы хотите ему помочь.
— Ах вот что вы полагаете! А почему?
— Он ваш… Он вас вырастил. Заботился о вас. Вы питали друг к другу глубокую привязанность. И он все еще питает ее к вам.
— Он вам это сказал?
— Это стало очевидным из нашего разговора — хотя бы из того факта, что он принял участие в солярианке Глэдии Дельмар из-за ее сходства с вами.
— И он вам это сказал?!
— Да. Но в любом случае сходство очевидно.
— Тем не менее, землянин, я ничем доктору Фастольфу не обязана. И ваши предположения можно отбросить.
Бейли откашлялся:
— Помимо личных чувств, какими вы руководствуетесь — или не руководствуетесь, — остается вопрос о будущем Галактики. Доктор Фастольф хочет, чтобы новые миры исследовались и заселялись людьми. Если политические последствия смерти Джендера приведут к тому, что исследовать и заселять эти миры предоставят роботам, это, по мнению доктора Фастольфа, обернется катастрофой. Полагаю, вы не захотите способствовать подобной катастрофе.
Василия ответила равнодушно, не спуская глаз с его лица:
— О, конечно, будь я согласна с доктором Фастольфом. Но я с ним не согласна. Не вижу ничего опасного в том, что всю предварительную работу сделают человекоподобные роботы. Собственно говоря, я работаю в Институте для того, чтобы сделать это возможным. Я глобалист. А доктор Фастольф, раз он гуманист, — мой политический враг.
Ответы ее были четкими, прямолинейными и предельно краткими. Затем наступала пауза, словно Василия с интересом ждала следующего вопроса. У Бейли сложилось впечатление, что он возбуждает ее любопытство, забавляет ее и она мысленно заключает с собой пари, о чем будет следующий вопрос, твердо решив сообщать ему информации ровно столько, чтобы понудить его к следующему вопросу.
— Давно ли вы член этого Института? — спросил он.
— С момента его организации.
— А сколько в нем членов?
— Насколько я могу судить, около трети всех робопсихологов Авроры, хотя живет и работает здесь примерно половина от этого числа.
— Остальные члены Института разделяют ваши взгляды на освоение новых миров роботами? И все до единого противостоят доктору Фастольфу?
— По-моему, они почти все глобалисты, но на голосование мы этот вопрос не ставили и даже не проводили по нему официальный диспут. Лучше опросите их индивидуально.
— Доктор Фастольф член Института?
— Нет.
Бейли подождал, но она ничего не добавила, и он сказал:
— Разве это не удивительно? Казалось бы, уж он-то должен быть его членом!
— Просто мы не хотим иметь с ним дела. И, хотя это менее важно, он не желает иметь дела с нами.
— Но ведь это даже удивительнее.
— Не вижу почему. — Внезапно, словно поддавшись внутреннему раздражению, она добавила: — Он живет в городе Эос. Полагаю, землянин, вы понимаете, откуда такое название?
Бейли кивнул.
— Эос, — сказал он, — богиня зари у древних греков, как Аврора — богиня зари у древних римлян.
— Совершенно верно. Доктор Хэн Фастольф живет в Городе Зари на планете Зари, но в Зарю не верит. Он не понимает единственно возможного способа освоения Галактики, претворения Космической Зари в сияющий Галактический День. Исследование Галактики роботами — единственный практичный способ осуществить это, а он не желает его признавать… И нас тоже.
— Но почему единственно практичный? — медленно сказал Бейли. — Ведь Аврору и другие космомиры исследовали и осваивали не роботы, а люди.
— Извините. Не люди, а земляне. Это был расточительный и малоэффективный процесс, и теперь мы не допустим, чтобы земляне стали снова первопроходцами. Мы теперь — космониты, живем долго, имеем отличное здоровье, и у нас есть роботы, несравненно более многосторонние и гибкие, чем те, которые были у первопоселенцев. Другие времена и обстоятельства, и в наши дни единственный мыслимый способ — возложить эту задачу на роботов.
— Предположим, вы правы, а доктор Фастольф ошибается. Но и в таком случае его точка зрения вполне логична. Так почему он и Институт не в состоянии ужиться? Только потому, что в этом вопросе они расходятся?
— Нет. Это расхождение относительно второстепенное. Существует более глубокий конфликт.
Вновь Бейли подождал, и вновь она ничего не добавила. Дать волю раздражению было бы опасно, а потому он сказал негромко, почти просительно:
— А в чем заключается этот более глубокий конфликт?
В голосе Василии прозвучали почти смешливые нотки. Черты ее лица чуть смягчились, и на момент ее сходство с Глэдией усилилось.
— Если вам не объяснят, догадаться вы не сможете, так?
— Потому я и задаю этот вопрос, доктор Василия.
— Хорошо, землянин. Мне говорили, что земляне живут недолго. Меня не ввели в заблуждение?
Бейли пожал плечами:
— Некоторые из нас доживают до ста лет по земному календарю. — Он прикинул. — Сто тридцать метрических лет или около того.
— А сколько лет вам?
— Сорок пять стандартных, шестьдесят метрических.
— А мне шестьдесят шесть метрических. Я рассчитываю прожить еще примерно триста метрических лет, если буду беречься.
Бейли развел руками:
— Поздравляю вас.
— Тут есть и свои слабые стороны.
— Сегодня утром мне сказали, что за три-четыре века накапливается много горьких потерь.
— Боюсь, что да, — ответила Василия. — Но накапливается много-много приобретений. Так что в целом равновесие сохраняется.
— В таком случае, что подразумевается под слабыми сторонами?
— Вы, естественно, не ученый.
— Я следователь… полицейский, если хотите.
— Но, возможно, на своей планете вы встречались с учеными?
— Кое с кем, — выжидательно ответил Бейли.
— Вы знаете, как они работают? Насколько нам известно, на Земле они вынуждены сотрудничать. В лучшем случае у них есть лет пятьдесят для активной работы, так коротка их жизнь. Менее семи метрических десятилетий. За такой срок многого не добьешься.
— Некоторые наши ученые добились очень многого за куда более короткое время.
— Потому что они использовали чужие открытия в прошлом и черпали, что могли, из открытий современников. Не так ли?
— Естественно. Наука у нас общественное достояние, в которое каждый вносит свой вклад через время и пространство.
— Вот именно. Иначе вообще ничего не получилось бы. Каждый ученый, сознавая, как мало у него шансов достигнуть чего-либо в одиночку, вынужден делиться с другими, волей-неволей становится работником на коммунальной кухне. Благодаря этому прогресс заметно ускоряется.
— Но разве на Авроре и других космомирах дело обстоит иначе? — спросил Бейли с удивлением.
— Теоретически — точно так же, на практике же далеко не так. В обществе долгожителей нет подобной спешки. В распоряжении ученого есть три — три с половиной столетия, чтобы посвятить их решению какой-либо проблемы, и возникает убеждение, что за такой срок и одиночка способен достигнуть многого. И появляется нечто вроде интеллектуальной алчности — человек стремится сделать что-то сам, приобрести право на данную грань прогресса, и он уже готов смириться с замедлением прогресса, лишь бы не отказаться от того, что считает своим. В результате общее развитие науки на космомирах замедлилось до того, что вопреки своим огромным преимуществам нам не удается обогнать то, что делается на Земле.
— Полагаю, вы говорите все это, наталкивая меня на вывод, что доктор Хэн Фастольф ведет себя именно так.
— О, абсолютно! Его теоретический анализ позитронного мозга сделал возможным создание человекоподобных роботов. Он использовал его, чтобы с помощью своего друга покойного доктора Сартона сконструировать Дэниела, вашего друга робота, но он не сделал общим достоянием важнейшие положения своей теории и не знакомит с ними никого. Таким образом, он — и только он — препятствует изготовлению человекоподобных роботов.
Бейли наморщил лоб:
— А Институт робопсихологии ратует за сотрудничество между учеными?
— Совершенно верно. Институт охватывает больше сотни ведущих робопсихологов разного возраста, с разными достижениями и талантом. Мы надеемся учредить филиалы на других планетах и создать межзвездную ассоциацию. Все мы считаем себя обязанными объединять наши личные открытия и гипотезы в общем фонде, добровольно делая для общего блага то, что вы, земляне, делаете вынужденно из-за своей короткой жизни. Но доктор Хэн Фастольф этого не желает. Не сомневаюсь, вам доктор Хэн Фастольф кажется благородным идеалистом, патриотом, думающим только о благе Авроры, но он не желает отдать свою интеллектуальную собственность (так он на это смотрит!) в общий фонд. И потому что он распространяет право частной собственности на научные открытия, мы не хотим иметь с ним ничего общего. Полагаю, наша взаимная антипатия уже не кажется вам загадочной.
Кивнув, Бейли сказал:
— Вы думаете, это сработает? Такой отказ от личной славы?
— Иначе не может быть, — мрачно объявила Василия.
— Но общие усилия Института повторить индивидуальное открытие доктора Фастольфа увенчались успехом? Теория человекоподобного позитронного мозга была открыта еще раз?
— Со временем так и будет. Это неизбежно.
— И вы не пытаетесь сократить время, которое потребуется для подобного вторичного открытия, просто убедив доктора Фастольфа опубликовать свою теорию?
— Мне кажется, у нас появилась возможность его убедить.
— Обыгрывая скандал вокруг смерти Джендера?
— По-моему, вам не следовало задавать этот вопрос. Ну так, землянин, я сообщила вам все, что вы желали узнать?
— Вы мне сообщили кое-что, чего я не знал.
— Значит, пора объяснить, при чем тут Гремионис. Почему вы связали имя этого парикмахера со мной?
— Парикмахера?
— Он воображает себя художником-куафером — и не только этим, но он просто парикмахер и ничего больше. Так объясните. Или закончим этот разговор.
Бейли томила усталость. Он не сомневался, что Василия получала большое удовольствие от словесного фехтования. Она сообщила ему достаточно, чтобы разжечь его желание узнать больше, и теперь он будет вынужден покупать добавочные сведения в обмен на собственную информацию. А ее у него нет. Только догадки. И если хотя бы одна из них неверна, существенно неверна, ему придется сразу уйти. И он сам начал фехтовать.
— Поймите, доктор Василия, бессмысленно делать вид, будто смехотворно даже предположить, что между вами и Гремионисом есть какая-то связь.
— Почему же? Если это и правда смехотворно?
— Ну нет. Будь это смехотворно, вы бы расхохотались мне в лицо и отключили канал связи. А вы взяли назад свой недавний отказ, согласились меня принять, долго со мной говорили, многое мне рассказали — какие еще доказательства требуются, что вы опасаетесь, не прижимаю ли я нож к вашему горлу.
Василия крепко сжала губы, а потом сказала тихо и зло:
— Вот что, маленький землянин, мое положение уязвимо, и вы, возможно, это сообразили. Я все-таки дочь доктора Фастольфа, и в Институте есть люди, у которых хватает глупости — или подлости — из-за этого не доверять мне. Не знаю, какие сплетни вы слышали — или сами сочинили, но они смехотворны, иначе и быть не может. Но при всей смехотворности могут быть использованы против меня. А потому я готова на обмен. Я кое-что вам рассказала, могу рассказать и больше, но только если вы сейчас объясните, что у вас есть, и убедите меня в своей правдивости. Так говорите же! Если вы затеете со мной какую-то игру, мое положение не станет хуже, если я вышвырну вас вон — а я хоть такое удовлетворение получу. И пущу в ход свое влияние, чтобы председатель отменил данное вам разрешение и сразу же отправил вас назад на Землю. От него уже и так этого требуют, и вам совершенно не нужно, чтобы еще и я на этом настаивала. Так что говорите! Сейчас же!
39
Бейли хотелось подобраться к кульминационному вопросу постепенно, проверяя, верно ли он догадался. Но ему было ясно, что у него ничего не получится. Она сразу поймет его тактику — она ведь вовсе не глупа — и оборвет разговор. А он чувствовал, что нащупал что-то, и опасался все испортить. Возможно, и правда ее положение уязвимо из-за отца, но она не приняла бы его, если бы не опасалась, что его предположение совсем не смехотворно.
Значит, надо найти что-то настолько важное, что оно сразу же даст ему хоть чуточку власти над ней. Ну, была не была! Он сказал: