Он прошел назад между пустых кресел, поднялся по лестнице в ложу осветителя и выключил прожектор.
Через десять минут Себастьян уже спал в своей постели. Он знал, что завтра ему понадобится много сил. На идиота часто нападала сонливость, но ему никак нельзя было пропустить время, когда будут рождаться куклы.
Ему снилась Битти Белина. Она танцевала на цветке. Во сне Себастьян был таким же маленьким, как она. Он держал ее за руку, смеялся вместе с ней и перепрыгивал с лепестка на лепесток, поднимая в воздух брызги росы, На планете Шафтау, в восемь раз превосходившей Землю по размерам и лишь вдвое - по гравитации, жили существа, которых люди называли паукообразными ящерицами и о которых рассказывали множество историй. Паукообразные ящерицы звали себя вонопо и избегали разговоров вообще.
Вонопо были вдвое больше людей, с двенадцатью тонкими длинными конечностями, служившими им как руками, так и ногами. Конец каждой из этих конечностей представлял собой какой-нибудь инструмент. Все инструменты были совершенно разными, и каждый предназначался для своей цели. Одни походили на пальцы, другие - нет. Вместо кожи тело покрывала блестящая чешуя янтарного цвета. Рот находился на брюхе, так что проглоченная пища попадала прямо в желудок, и одна мысль о том, что люди загрязняют свои голосовые связки пищевой массой, заставляла вонопо содрогаться от отвращения.
Несмотря на свой жутковатый вид, паукообразные ящерицы славились добрым нравом, избегали появляться на публике и больше всего ценили уединение. Каждый жил в одиночестве в подземной пещере, наслаждаясь всеми благами своей высокоразвитой цивилизации. Если один вонопо встречал другого более двух раз в неделю, то выполнял обряд очищения, о котором люди знали только понаслышке. На Шафтау не разрешалось жить никому из представителей других рас, поскольку вонопо пришли к выводу, что другие существа излишне любопытны и нет никаких гарантий того, что станут соблюдать принятые у них правила этикета. Людям, которые хотели заниматься бизнесом на Шафтау, выдавались пропуска на тридцать два часа, составлявшие сутки на этой медленно вращающейся планете. При попытке превысить срок, предписанный пропуском, человек навсегда лишался права посещать Шафтау. Никто из людей не хотел лишиться этой возможности, поскольку вонопо изготовляли разные изумительные, пользующиеся большим спросом вещи, среди которых были и Горны для изготовления кукол.
Для удобства транспортировки Горны поставлялись разборными в виде девяти секций, собрать которые не составляло большого труда. Так же просто было приоткрыть крышку устройства и увидеть, что находится внутри. Но стоило снять хоть одну деталь корпуса, как вся начинка Горна начинала плавиться, превращаясь в шлак, который горел и дымился и тем самым защищал авторские права изготовителей лучше всяких патентов.
Сейчас в полутемной комнате, выбранной Пертосом для установки Горна, должен был начаться процесс воссоздания кукол. Ольмезианская амеба, становившаяся совершенно невидимой, когда растекалась, обволакивая Горн, теперь снова сжалась в слизистый комок. Единственный свет в комнате исходил из глубины капсулы-матки и был тускло-зеленого цвета.
Чтобы не мешать, Себастьян сидел на стуле в углу.
Он старался вести себя как можно тише, зная, что иначе Пертос его выгонит. Тем не менее он вдруг обнаружил, что бормочет строки из сказки про Битти Белину. Себастьян повторял их одну за другой без единой ошибки, хотя раньше ему никогда не удавалось ничего запомнить, кроме того, как выглядит на бумаге его имя.
Пертос выбрал матрицу-диск из папки-идентификатора, нахмурился, потом снова заулыбался. Взглянув в сторону Себастьяна, он заменил матрицу-диск на другую. Вставил диск в транслятор памяти над Горном, и процесс воссоздания кукол начался.
Себастьян уже почти встал со стула, когда вспомнил, что самое главное - это не двигаться и не шуметь. Он осторожно опустился на стул, прислонился к стене и стал внимательно смотреть на Горн.
Пертос орудовал лишь двумя круглыми ручками на крышке, и постепенно зеленый цвет, пройдя все оттенки спектра, сменился ярко-красным. Красный стал белым, и в этом свете желеобразная масса синтетической плоти, заполнявшая форму, начала затвердевать. Вскоре она стала обретать контуры и наконец превратилась в безликое женское тело с маленькими торчащими грудками и щелью, наметившейся между ног.
Себастьян пришел в возбуждение, но не сексуальное - оно было ему недоступно. Он вытянулся вперед, стараясь получше разглядеть то, что происходило в капсуле-матке.
Потом на голове куклы и на лобке появились волосы золотистого цвета. Они курчавились и росли прямо на глазах. Словно тысяча желтых змей. А потом перестали расти, и возникло лицо - ее лицо с необыкновенными голубыми глазами.
Себастьян продолжал смотреть до тех пор, пока кукла полностью не сформировалась, пока в носу не появились дырочки-ноздри, а во рту - зубки. Пертос - этот странный Бог-творец, смотревший на процесс воссоздания сугубо по-деловому, вынул куклу из капсулы-матки и погрузил в ванночку с питательным раствором, стимулирующим нервные центры синтетического тела. Вскоре кукла задвигалась из стороны в сторону, что-то тихонько бормоча; ее пальцы сжались, как бы цепляясь за грезы небытия, словно она не желала принимать жизнь, так внезапно дарованную ей.
Новая порция жидкой синтетической плоти заполнила капсулу-матку; Пертос выбрал очередную матрицу-диск из папки-идентификатора, вставил диск в транслятор, и цикл возобновился. Но Себастьяна совершенно не интересовало воссоздание принца и коварной мачехи, доброго ангела и трех женихов, участвующих в сказке. Битти Белина ожила, и только это имело значение.
Ему хотелось встать.
Он не должен был этого делать. Пертос непременно выгонит его.
Хотелось коснуться ее волос.
Он боялся.
Он только смотрел.
И по мере того как зеленый свет чередовался с красным и белым, по мере того как зарождалась жизнь в синтетической плоти - изобретение вонопо - и новые маленькие тела, каждое не меньше восемнадцати и не более двадцати четырех дюймов, погружались в ванночки с питательным раствором, - в мозгу идиота проносились странные образы, то темные и ужасные, то веселые и наивные, но всегда бессвязные.
Битти Белина кого-то напоминала Себастьяну.., кого-то давно и безвозвратно ушедшего, чей призрачный образ, воскресший в его памяти, казался мучительно знакомым и в то же время удивительно чужим. Лучше всего он помнил золотистые волосы. Они были одинаковыми у Битти Белины и у той девушки из прошлого - и очень кудрявые. Неизвестно откуда, но Себастьян точно знал, что когда-то был близок к этой девушке, которую так и не мог вспомнить, очень близок, мучительно близок, и внезапно эта близость исчезла со звуком резко хрустнувшей под ногами ветки, хотя, кажется, это была не ветка, а что-то еще. Что же это было? Что отняло у него девушку? И кто она? Битти Белина?
Принц лежал в питательной ванночке рядом с Битти Белиной и тремя женихами-неудачниками. Теперь Пертос создавал доброго ангела. В капсуле-матке формировались золотые крылья. Золотистые волосы... Резкий звук.., щелчок... И кровь. Да-да, много крови, которая стекает у него по правой руке, намочив рукав рубашки. А золотоволосая девушка смотрит на его руку и на себя и все еще смеется, и он смеется, а потом она вскрикивает, а он все смеется, он замолкает, он пугается, а потом она.., она мертва.
Но кто это?
Сейчас, сидя здесь, Себастьян чувствовал себя виноватым, хотя не мог понять почему. Он чувствовал себя так, будто стащил у Пертоса деньги из шкатулки, чтобы купить сладостей. Однажды он это сделал. А когда его поймали, чувствовал себя просто ужасно и очень сожалел о своем проступке. Но это чувство вины намного хуже. Намного тяжелей. Оно причиняло почти физическую боль.
Крылатый ангел лежит в питательной ванночке, и его хорошенькие крылышки накрыли ее края. Глазные яблоки ангела спазматически вздрагивают под опущенными веками. Трудно выйти из небытия и взвалить на себя нелегкое бремя жизни во всех ее проявлениях.
В капсуле-матке возрождалась мачеха.
Себастьян ощутил в ней родственную душу: они оба были виновны. Но он понимал, что ей гораздо проще, чем ему, ведь она знала, что совершила. А он не знал.
Он постарался вспомнить истекающую кровью девушку и кровь на своей руке, а также смех и крик. Но это оказалось так больно, что глаза заволокло пеленой, а челюсть безвольно отвисла. Себастьян не смог ничего вспомнить. Он бросил свои попытки и, почувствовав, облегчение, решил больше никогда не думать об этом.
Себастьян принимал решение не заниматься воспоминаниями уже сотни раз и столько же раз нарушал его.
Наконец все персонажи из сказки про Битти Белину лежали в питательных ванночках. Сама Битти Белина сидела, разглядывая темную комнату и смутные очертания кукольника и идиота. Ее глаза были широко раскрыты. Она отряхивала себя, как будто была покрыта пылью, хотя ничего подобного не было.
Кукольник затушил Горн, вложил матрицы-диски в папку-идентификатор и несколько раз, соблюдая определенные интервалы, дотронулся до ольмезианской амебы, после чего та растеклась по Горну и обволокла его тонким слоем слизи, который вскоре стал совершенно незаметным. Пертос повернулся и посмотрел на кукол. Его лицо было печальным, большие глаза усталыми, как у человека, взвалившего на себя непосильную ношу.
- Мне присмотреть за ними? - спросил Себастьян.
- Да, - отозвался Пертос. - Я пойду к себе на часок. Потом будем готовиться к представлению.
Себастьян переставил свой стул поближе к куклам.
Пертос последний раз оглядел комнату и вышел, держа в руках холистианскую жемчужину. Пройдя по темному коридору в свою комнату, он опустился на постель, изнемогая от страшной усталости, как физической, так и духовной. Пертос вовсе не собирался изображать Бога-творца. Он считал себя лишь оператором устройства, изобретенного вонопо. А когда пьеса заканчивалась, необходимость снова возвращать маленькие живые существа в небытие причиняла глубокую душевную боль. Быть Богом, дающим жизнь, уже не доставляло удовольствия. Нести смерть хрупким созданиям, которые смотрели на него, зная, что с ними собираются сделать, - вот что иссушало его душу. Поэтому, когда процесс воссоздания заканчивался, на него всегда нападала депрессия, ведь рождение вело только к смерти. Стараясь успокоиться, он снова и снова перекатывал в пальцах жемчужину.
Серая поверхность этой живой драгоценности медленно отвечала на его ласку, поглощая тепло его тела, впитывая энергию, возникающую при трении камня о тончайший узор кожи на пальцах. Бледный жемчуг всасывал ее и постепенно становился белее. Он то запасал энергию, необходимую ему для поддержания жизненных функций, то возвращал ее, когда получал слишком много. Этот избыток энергии играл свою роль в странном симбиозе. Проникая сквозь нервные окончания в кончиках пальцев кукольника, он вымывал из его тела всю боль, погружая в легкий транс, в котором смешивались все ощущения, где зримое казалось запахом, а звук превращался в образ. Жемчужина наполняла его сознание неземными картинами, перенося то в самое сердце звезды, то в другие, еще более странные места, в которых она побывала за время своего долгого существования.
Прежде чем попасть в руки Пертоса, жемчужина сменила тысячи хозяев и могла воспроизвести все то, чему была свидетельницей. Она проникала в нервные волокна в мозгу Пертоса, воскрешая его грезы, проводя по всем мыслимым мирам, населенным представителями различных рас, и вместе с экипажами невообразимых космических кораблей давала возможность посещать тысячи удивительных мест.
И он принимал все это.
На какое-то время он забывал, что был своего рода Богом и что рождение всегда влечет за собой смерть.
На двух представлениях, которые они давали в первый вечер, было полно народу. В зале не оставалось ни одного свободного места. В общей сложности они продали три тысячи билетов. Зрители, сидевшие по краям, и те, что оказались в конце зала, поднимали выдвижные телескопические экраны, вмонтированные в спинки передних кресел, и через них разглядывали сцену и изумрудный занавес с почти детским восторгом.
Оркестр роботов исполнил что-то из Римского-Корсакова: сначала звенели цимбалы и зловеще грохотали барабаны, потом вступили и флейты-пикколо, возвещая, что добро и верность все-таки существуют, несмотря на первое мрачное впечатление, навеянное ударными инструментами.
Себастьян снова и снова выглядывал из-за кулис, наблюдая за богатыми зрителями в ближних рядах и испытывая то воодушевление, которое охватывало его только во время спектаклей. Если смешение стилей одежды, собранных со всей Вселенной, и могло кому-то показаться странным, то Себастьян этого не замечал. Его поражали не костюмы, а люди. Так много людей.., так близко.., и все из-за кукол, которые выступали перед ним с его помощью.
Он закрыл щель в занавесе и повернулся, чтобы взглянуть на кукол, которые, собравшись в тесный кружок, о чем-то болтали, возможно, обсуждая свои роли. Себастьяну всегда было любопытно, о чем куклы говорят друг с другом, когда они одни, но он даже представить себе не мог, что бы это могло быть. Пертос утверждал, что иногда они мечтают о побеге, хотя не могут отдаляться от Горна больше чем на тысячу ярдов, не испытывая при этом мучительной, невыносимой боли, которая все равно заставит их вернуться.
Битти Белина смотрела очень серьезно, нахмурив маленькие брови. Ее глаза сверкали, губы все время шевелились, создавая впечатление, что она произносит какие-то магические заклинания.
Внезапно она обернулась к Себастьяну, и он ощутил в своем мозгу биение ее пульса, а она была уже не Битти Белиной, а девушкой по имени Дженни. В горле у Себастьяна что-то забулькало, и он отвел взгляд, моргая глазами, из которых хлынули слезы, но так и не смог вспомнить, что же его так глубоко всколыхнуло. Вспышка в памяти погасла. Дженни? Всего лишь имя.
- Где господин Гедельхауссер? - спросила Битти Себастьяна.
Белина говорила высоким, но не звонким голосом. Он не был ни пронзительным, ни капризно-хныкающим. Вполне женский голос, какой бывает у некоторых маленьких девочек, когда они, затаив дыхание, вдруг начинают говорить как взрослые - проникновенно и убедительно.
Себастьян замахал руками, указывая неизвестно куда. Наконец ему удалось выдавить из себя:
- Там, где прожектора. Как всегда.
У него заболело горло, как будто каждое слово, обращенное к Битти Белине, вылетая изо рта, словно острый нож резало гортань. Он поперхнулся, закашлялся, на глазах выступили слезы.
Теперь она стояла, уперши крошечные ручки в бока. Ее белая юбка, доходящая до середины бедра, шуршала как бумажная, сильно обтягивая вызывающий изгиб маленькой попки.
- Черт его побери! Пообещал нам изменить конец пьесы, как мы хотели, а теперь исчез, так ничего и не сделав!
- Изменить конец? - спросил Себастьян. Он не мог понять, что она имеет в виду. Себастьян настолько сжился с этой сказкой, что даже мысль о том, что в ней что-то можно изменить, казалась ему чуждой и непостижимой. С таким же успехом можно было сказать, что солнце будет всходить на севере и садиться на востоке или что коровы теперь будут летать, а птицы давать молоко.
- Мы не хотим, чтобы в конце пьесы убивали Виссу, - объяснила Белина, указывая на порочно-прекрасную темноволосую злодейку с синими, как ягоды терновника, глазами.
- Но она.., она же желает твоей смерти! - пробормотал Себастьян, потрясенный тем, что златокудрая кукла беспокоилась о такой скверной женщине, как Висса.
- Только по сценарию, - возразила Белина.
- Это так больно, - пояснила Висса. - Я умираю не сразу, и мне очень мучительно лежать с мечом, торчащим в горле. Каждый раз, когда меня воскрешают, я только и делаю, что жду, когда снова буду умирать.
- Мы люди, - сказала Белина. Себастьян заметил, что ее хорошенькое личико исказила злая гримаса. - Мы сделаны по образу и подобию человека, в соответствии с его генной структурой. У нас есть все: и ум, и чувства...