В то утро Партизан больше не вымолвил ни слова, сборами руководил Сашка.
Опорожнив рюкзаки, мы положили туда патроны - каждый столько, сколько сумеет унести. Сашка приказал, в придачу к своему оружию взять по автомату, Партизан схватил приглянувшуюся винтовку. При этом он криво ухмыльнулся, и Сашка, запнувшись взглядом об эту ухмылку, промолчал. Архип вылез с идеей, что в костюмах химзащиты можно пройти через поражённый вонючим мхом участок. Хоть и не велика тяжесть, но мы и так прилично нагрузились. А с другой стороны, если получится одолеть весь путь не уходя с железки в лес, дело будет того стоить. Опять же: в болоте не придётся бултыхаться, что тоже плюс. Ещё какое-то время ушло на подбор и примерку этих костюмов.
Мы рассовали по карманам всякую мелочь, а перед дорожкой плотно позавтракали, ужинать, если всё сложится, будем в Посёлке. Я бросил последний взгляд на эшелон, на ощерившийся распахнутым капотом броневик и вздохнул.
- Не переживай, - успокоил меня Сашка, - ещё вернёмся. Ладно, ребята, тронулись...
Мы вышли на околицу, а там немного замешкались. Над лугом играет ветер, травы колышутся зелёными волнам, а по небу плывут набухшие серой тяжестью тучки; кажется, скоро заморосит.
От чудища, что мы подстрелили вчера, почти ничего не осталось; хорошо поработали трупоеды. Над тем, что не заинтересовало падальщиков, гудела туча наглых жирных мух, трава шевелилась от множества чернотелых жуков. Зрелище неприятное, зато придавшее нам дополнительную прыть.
Когда над головой сомкнулись кроны, внутри трепыхнулась едва ощутимая радость. Казалось бы, что такого? Зелёный полумрак, прохладная тень и застывший, густой и влажный воздух! Запахи, пение птиц и шуршание листвы - всё, как обычно. Заскребся в животе ледяной комочек, но как-то неуверенно заскрёбся, робко, скорее, по привычке. Вот уж нет: кое-чему дядя Дима меня научил! Лёгким, и почти неосознанным усилием я разбил ледышку, осколки растаяли, а тревога испарилась - её место заняло что-то большое, не дружелюбное, и не враждебное. Показалось, оно давно сидело во мне, так давно, что я стерпелся, перестал замечать. Ушёл из леса, и оно ушло, а теперь вернулось, как к себе домой, и стало спокойно и уверенно там обустраиваться.
"Сейчас - не лезь", прошептал я. Большое не ушло, но отодвинулось, и теперь, будто покуривая в сторонке, наблюдало за мной. Тяжкий груз свалился с плеч. Оружие никуда не делось, рюкзак давит на спину, сумка с костюмом химзащиты болтается на плече, но при этом ощущается непривычная лёгкость. Почудилось, словно из травы, из деревьев, из воздуха сквозь меня потекли невидимые бодрящие ручейки. Это и есть оно - сделаться частью Мира? Не так уж плохо, даже наоборот. Наверное, нужно было уйти из леса, и опять вернуться, чтобы понять - лес, спасибо дяде Диме, принял меня, я теперь здесь не чужой.
Чем это обернётся пока неизвестно, зато сейчас мне хорошо. А парням, чувствуется, не очень. Понимаю: шли быстро и ноша тяжёлая. Архип заглатывает воздух, и вместе с глубокими вдохами слышится тихий присвист. Лицо побледнело, на щеках, под клочковатой щетиной зажглись пунцовые пятна. Партизан же красный, словно помидор, и мокрый. Сашка весь обтрепанный, а Савка, хоть и молодцом, но взгляд его потух, а лицо закаменело. Но мне-то хорошо! Мне надо двигаться, иначе сгорю в хлещущей через край энергии.
Идти по железке не то же самое, что по лесу. Если сумеешь подстроить шаг, чтобы нога попадала на шпалы - и вовсе легко. Деревья редко прижимаются вплотную к дороге, подлесок не мешает, ветки не хлещут по лицу, не надо ломиться через буреломы.
Лес, заброшенный кордон, снова лес. Я больше не боюсь, я теперь почувствую любую опасность, но пока не чую ничего, кроме тревоги. Это не моя, это тревога моих спутников. Рассказать бы им, что никто нас здесь обижать не собирается, да не поверят.
Дядя Дима объяснял, и Архип его почти понял, он даже пытался втолковать мне: лес не сам по себе, лес - это монстр, слепленный из сознаний всех живущих в нём существ. Теперь я увидел это, и вдруг до меня дошло, что я тоже сделался кусочком этого монстра. Твари, по крайней мере, те, что рядом - как на ладони. Я знаю, что в сотне шагов, в зарослях прячется кто-то голодный, хоть и не очень агрессивный. Я чую зверя, а он чует нас. Ему хочется жрать, но голод слабее природной осторожности, мы - пока ещё! - не добыча, потому что слишком непонятны а, значит, опасны: с такими, без особой нужды, лучше не связываться, вокруг достаточно еды попроще. Стало быть, сейчас нам бояться нечего.
Думаю, Партизан ощущал что-то похожее, когда "слушал лес". Наверное, всем лесникам знакомо подобное состояние. Теперь и я могу также, и даже лучше: мне для этого и хмель не нужен.
Радость оказалась недолгой. Скоро всё в голове перепуталось, будто оттуда достали чувства и мысли, как следует их пережевали, смешали с чужими, слепили из этой массы комок, и засунули обратно. Сделалось жутко: подумалось, что теперь придётся жить с этой кашей в голове. Уж лучше ледышка в животе, чем непрекращающийся концерт местной самодеятельности в мозгах!
Пожалуй, нормальный человек долго такое не выдержит, и у меня вскоре началось головокружение, подкатила тошнота. Я принялся лихорадочно выстраивать мысленный барьер, а он не выстраивался, то там, то здесь хлипкая стена рушилась, и приходилось начинать заново. Что-то я, всё же, смог, потому что сумбур закончился, хотя лес запросто выискивал лазейки в неумелой защите.Я начал дико завидовать тем, кто твёрдо знает, что лес, это всего лишь куча деревьев, выросших в одном месте.
Я убеждал себя, что, если разобраться, хорошего в этом больше, чем плохого. Во-первых, уже забылась терзающая внутренности тревога, а во-вторых, если на меня захочет напасть местная тварь, я обязательно почувствую...
Борщевик не хотел нападать, он просто рос и никому не желал зла. На пути встали заросли двухметровой травы с белыми зонтиками мелких цветов и большими, похожими на лопухи, листьями. Я посмотрел направо и налево, можно и обойти, но тогда придётся лезть через буреломы. Зачем? Опасности я не чую...
- Стой! Помереть торопишься? - впервые с тех пор, как мы вошли в лес, открыл рот Партизан.
- Что? - спросил я, послушно застыв на месте.
- Болщевик, но из него болщ не валят, - объяснил Савелий.
- Да, - сказал Партизан. - Борщевик. Его лучше не трогать, мало ли? Давайте переодеваться.
Для такого случая мы и несли костюмы химзащиты. Мы не сразу, но разобрались, как натягиваются эти брюки на завязочках, куртки, перчатки и капюшоны. Серые комбинезоны защитили нас от сока зловредного растения. А вскоре начались болота. Гнилая жижа плескалась возле рельсов. Булькали пузыри, кто-то там, на дне, ворочался, и по чёрной зеркальной поверхности бежала рябь. За деревьями ухало и стонало. Когда болотная водица залила рельсы, я понял, наши костюмы - удобная для таких прогулок вещь.
Там, где нас когда-то поджидали щуки, теперь спокойно. Не сворачивая с железки, мы переправились через болото и прошли сквозь поражённый вонючим мхом и борщевиком участок леса: респираторы защитили от запаха, прорезиненная ткань - от сока и слизи. За мостом мы осторожно, чтобы не запачкаться зловонной гадостью, обляпавшей комбинезоны, разделись. Нести хоть и полезную, но изрядно пованивающую, защитную одежду не хотелось, и недалеко от железки, в кустах, мы приготовили тайник.
Заморосило, только нам было всё равно. Хоть комбинезоны и спасли от болотной водицы, зато мы изрядно пропотели, свежий ветерок заставлял зябко ёжиться.
- Неправильно, - сказал Партизан. Тоскливо у него получилось.
- Сейчас-то что не так? - удивился Сашка.
- Прём, как на параде. Главное, никакой опасности не чую. Совсем не чую.Так не бывает.
- Ну, и радуйся.
- Не могу. Понимаю, где-то спряталась большая подлянка, а где она спряталась, не чувствую.
Я тоже не чувствовал ничего плохого.
* * *
Этот сухой, тёплый, и, в общем-то, уютный домишко не так давно нагонял серую тоску, сейчас здесь хорошо, можно согреться, попить чай и немного перевести дух. Время есть, и даже с запасом. Рюкзаки сброшены, лязгнуло сваленное в кучу оружие.
- Ничего и не случилось, - Сашка уложил в буржуйку полешки. - А ты боялся...
- Хорошо, что так, - мрачно сказал Партизан. - Интересно, куда запропастилсяСыч?
Я воспользовался спокойной минуткой, и повалился на кровать. Не важно, что сырая одежда воняет потом и лесом, пусть сопревшие ноги зудят в разбухших ботинках, сейчас имеют значение покой и тишина. Разглядывая муравьиные дорожки, я почти задремал, хотя уши слышали, как засвистел чайник, а нос чуял сигаретный аромат. Заскрипела дверь, вернулся Партизан.
- Саша, - спросил он, - ты, случаем, не знаешь, кто такой ревкаэсп?
- Впервые слышу. А что?
- Да так, поинтересовался, - ответил Партизан, - Подумал, вдруг ты знаешь? А кстати, Сыча я нашёл. Он в сарае. И мёртвый-премёртвый... давно. А ты спрашивал, где подлянка.
Слова Партизана пролетели мимо, даже не царапнув дремлющее сознание. Ну, в сарае, ну, мёртвый - бывает! Сашку новость тоже не зацепила.
- С тоски удавился? - равнодушно, будто речь шла о незнакомом, и абсолютно неинтересном ему человеке, уточнил он.
- Нет, Зуб. Не удавился он. Там круче... пошли, сам увидишь.
Через минуту мы столпились в бывшем хлеву, сейчас лесники его использовали, как дровяной сарай. Не тоска убила Сыча, это факт! Перед смертью он не скучал, хотя и для веселья у него поводов не было. Закоченелое тело свернулось калачиком на земляном полу. Это тело: во-первых, раздели, во-вторых, избили, а в-третьих, над ним неслабо поизмывались. Когда надоело мучить и унижать человека, его полоснули ножом по горлу. Кровавая надпись на стене пояснила: "Наркоман и убийца казнён приговором РевКСП"
- Такие дела, - глухо сказал Партизан. - Олег, ты тоже не знаешь, кто этот ревкаэсп?
Я помотал головой и сглотнул подкативший к горлу комок. Одолела оторопь. Снова заскреблась ледышка, теперь где-то под сердцем. Такой жути я и в лесу не чувствовал. Что лес? Про него я понял: он может убить, но, скорее всего, если ты один, и не слишком испуган, и не посмотрит в твою сторону. А здесь побывали люди. Не лесные твари, не чужаки, а наши, поселковые - больше некому! Ты же хотел домой? Значит, добро пожаловать!
- А ты, Саша, может, всё-же знаешь, что это за "ревкаэсп" такой?
- Нет, Петя, не знаю - Зуб покачал головой. - Наверное, Леший до Сыча добрался!
- Ты ерунду не пори, - сказал Партизан. - Сам видишь, Сыч давно остыл. Не сегодня его прибили, это точно. Такие дела, орлы. Значит, что? Значит, сделаем так! В Посёлок я схожу один, посмотрю, что к чему. А ты, Савка, забери у всех оружие, потому что тебе я пока ещё доверяю... Ты за ними внимательно смотри...
- Нет, Петя, не так, - возразил Сашка. - Будет лучше, если ты сам отдашь ружьё.
- Че-е-его? - глаза лесника сделались большими-пребольшими, лоб прочертили глубокие морщины. Видно, Партизан попытался сообразить, как можно решиться предлагать ему такое, да так и не понял.
- Отдай, говорю, ружьё!
Тут лесник заулыбался:
- Ружьё, отдать? Тебе, что ли? На!
И Партизан, сняв дробовик с плеча, ткнул стволы в Сашкину грудь. Но Зуб держал автомат наготове, негромко клацнул предохранитель, и ствол "калаша" уставился в живот Партизана. Люди замерли, ощерясь, словно звери.
- Олег, - скомандовал Сашка, - возьми у него ружьё.
Я сделал шаг к леснику, но - стоп! Какого чёрта! Что, вообще, происходит?
- Ну же, арестуй его. Он враг Посёлка!
Я распахнул рот, и захлопал глазами; полный ступор и паралич умственных способностей. Одно дело, когда приходится воевать с лесными тварями: легко объяснить, что ими движет - им кушать хочется! А как быть, если люди, прошедшие вместе через разные-всякие передряги, ни с того, ни с сего загорелись желанием прибить друг друга? Сразу и не сообразишь! Словом, растерялся я. Хорошо, думаю, если пар выйдет, ребята успокоятся, и попытаются договориться. Лишь бы палить сгоряча не начали! Главное, непонятно мне, почему дело таким образом повернулось. А раз непонятно, то и влезать преждевременно.
Сашка смекнул, что помощи от меня не дождётся.
- Партизан, - сказал он, - Положи оружие, по-хорошему прошу! В Посёлке решим, что делать. Учитывая твои заслуги...
- Вон как, значит! Заслуги мои, говоришь, будете считать? Знаешь, сколько у меня этих заслуг? Тебе за три жизни столько не заслужить. Мне одно интересно, ты в любом случае собирался меня прикончить?
- Положи ствол!
- А Леший тебя, гадёныша, сразу понял, потому как чутьё у него на всяких гадов. "Чую, - говорил, - та ещё сволочь. У него с Пасюком дела. Ты глаз с этого мента не спускай". Предупреждал, а я, дурак, посмеивался, думал, до смертоубийства не дойдёт. А ты, значит, на всё готовый? Надо было тебя по-тихому мочить; мало ли что в лесу случается? Сдох, и сдох; светлая память герою. Мне рук марать не хотелось, а Лёша тебя пожалел. Ты-то его жалеть не стал...
- Считаю до трёх! Раз...
- Следы в грязи твои, а не Лешего. Слишком они глубокие. И не косолапил ты, а подволакивал ноги. Ты труп на руках нёс?
- Заткнись, и клади ружьё. Два...
- Не пойму, зачем ты броневик сломал? Или это Леший сделал, чтоб тебе не достался?
- Три!
Партизан ехидно ухмыльнулся, мол, что же не стреляешь, кишка тонка? Тут Зуб и выстрелил. Но за миг до этого на него со звериным рыком бросился Савелий. И всё перемешалось: грохот автомата, горячее жужжание в воздухе, шлепки вонзающихся в деревянную стену пуль, вой случайного рикошета, едкая пороховая гарь и грязная брань.
Савка жестоко пинал Зуба, тот не сопротивлялся. Он скорчился на полу, закрыв голову руками, на его тело сыпались тяжёлые удары.
Партизан перестал ругаться - лишь невнятно бормотал. Одной рукой он зажимал рану - одежда на животе пропиталась кровью - другая рука ещё держала ружьё. Партизан не оставил надежду пристрелить Сашку, да вот беда - перед Сашкой, мешая прицелиться, маячил Савелий. Лесника шатало, ствол ружья рыскал из стороны в сторону, слабеющая рука опускалась. Пальцы разжались, оружие клацнуло об пол, и рядом осел Партизан.
Когда я вязал Сашке руки, тот не сопротивлялся. Шатаясь и спотыкаясь, он поковылял в избу. Савелий уложил на кровать Партизана. Лесник побледнел, его губы беззвучно шевелились. Профессор, как мог, обработал, и перебинтовал рану. Механик замызганной тряпкой вытер испарину со лба раненного друга.
- Как он? - спросил я, хотя сам прекрасно видел, как.
- Нужно в Посёлок, операцию, - пробормотал Архип, - пуля навылет, а что внутри, я не знаю! Давай надеяться.
* * *
Мы за столом, лицом к лицу. Сашка выпрямился, осанка почти гордая - это оттого, что руки прикручены верёвкой к спинке стула. Плохо Зубу, крепко досталось ему от Савелия: то головой замотает, будто стряхивая дурноту, то сцедит на пол переполняющую рот кровавую слюну.
Я стараюсь расслабиться, но меня трясёт. Я уставился Сашке в переносицу; нужно, чтобы он отвёл глаза, хотя бы сморгнул, но тот лишь улыбается краешками разбитых губ, словно говоря: слабоват ты ещё играть со мной, прожжённым ментярой в гляделки. Я от его нахальной ухмылки ещё больше нервничаю, а он, видя это ещё нахальнее ухмыляется.
- Саша, - я сжал потные ладони в кулаки, - что за ерунда?
- Эх, Олег, Олежек, - Сашка обнажил перепачканные кровью зубы в улыбке, на раздувшейся губе набухла алая капля, - ты ничего не понял? Партизан, и тот понял. А Леший вообще не в меру догадлив... был... Партизан, он же висельник. Ему прямая дорога в ад. Считай, что я исполнил отсроченный приговор. Ещё вопросы есть?
- Значит, и мне... пулю? - я попытался одолеть навалившееся чувство беспомощности. Опять всё складывается не так, как мечталось, совсем не так... - Меня тоже приговорили к вышке.