Попробую сделать то же самое, но надежды мало: я уже знал, что новый мир чужд нам обоим — и Хергенсхаймеру, и Грэхему. Как узнал? До прибытия в Ногалес я не замечал ничего такого, но здесь, в пропускном пункте (а ну-ка, покрепче держитесь за свои стулья!), был телевизор! Очень красивый большой ящик с окошком вместо одной стенки, и в этом окошке живые изображения людей… и звуки, исходящие оттуда же, когда они разговаривали.
Вы либо имеете такое изобретение и привыкли к нему, как к чему-то обыденному, либо живете в мире, который ничего подобного не знает, и тогда вы мне не поверите. Так вот, узнайте же из моих уст — ведь меня тоже заставили поверить в нечто такое, во что вообще-то поверить невозможно, — такое изобретение существует. Есть мир, в котором оно столь же обычно, как велосипед, и называется «телевидение», а иногда «телик», или «видео», или даже «ящик для идиотов». И если бы вы знали, для каких целей подчас используется это великое чудо, вы бы тут же поняли, какой глубокий смысл имеет последнее название.
Если вы окажетесь совершенно без денег в чужом городе, где у вас нет ни одной знакомой души, и вы не хотите обращаться в полицию, равно как и не желаете быть побитым, есть только одно заведение, где можно получить столь необходимую вам помощь. Обычно вы найдете его где-то вблизи самых злачных мест на окраине городских трущоб.
Армия спасения.
Заполучив телефонную книгу, я моментально нашел телефон Армии спасения. (Однако пришлось пошевелить мозгами, чтобы понять, как обращаться со здешними телефонами. Предупреждение путешественникам между мирами; мелкие изменения могут ввести в заблуждение так же, как большие.) Через двадцать минут, разок повернув не в ту сторону, мы с Маргретой добрались до миссии. Прямо на тротуаре стояли четверо: один с французским рожком, другой с большим барабаном и двое с тамбуринами — а вокруг собралась толпа. Музыканты исполняли «Рок столетий», и получалось совсем неплохо, но чувствовалось, что им нужен еще баритон, и у меня возник соблазн к ним присоединиться.
Однако когда до миссии осталось буквально несколько шагов, Маргрета вдруг остановилась и потянула меня за рукав.
— Алек… нам обязательно надо идти туда?
— А? Что тебя беспокоит, родная? Я думал, мы обо всем договорились?
— Нет, сэр. Вы сами изволили все решить.
— М-м-м… Да, возможно. Тебе не хочется идти в Армию спасения?
Она тяжело вздохнула:
— Алек… я не бывала в церкви с тех пор… с тех пор как покинула лютеранскую веру. Идти туда сейчас, мне кажется, грешно.
(Господи, да что же мне делать с этим ребенком? Она отступница не потому, что язычница… но потому, что ее жизненные принципы даже выше твоих. Вразуми, Господи, и, пожалуйста, поспеши!)
— Любимая, если тебе кажется, что это грешно, мы не пойдем. Но скажи, что нам делать? Других предложений у меня нет.
— А… Алек, нет ли тут каких-нибудь других учреждений, куда бы мог обратиться человек, попавший в беду?
— О, конечно, есть. В таком большом городе хотя бы несколько приютов должна иметь католическая церковь. Должны быть и протестантские. Возможно, найдется и иудейский. И…
— Нет, я имею в виду те, что никак не связаны с религией.
— Ах так? Маргрета, мы оба понимаем, что на самом деле это не моя родина, и ты, вероятно, не хуже меня знаешь, как обстоят дела. Возможно, тут и существуют ночлежки для бездомных, которые не имеют отношения к церкви. Правда, я не уверен, так как церкви стремятся монополизировать это поле деятельности, тем более что никто другой им особо не интересуется. Если б сейчас было утро, а не вечер, я постарался бы найти какой-нибудь благотворительный фонд или организацию коммунальной помощи, или что-то в этом роде — и что-нибудь из этого мы непременно обнаружили бы. Но сейчас… Найти полицейского и попросить о помощи — вот единственное, что я могу придумать в такое время суток… Но заранее могу сказать тебе, как поступит коп в такой вот части города, когда ты скажешь, что тебе негде переночевать. Он укажет тебе дорогу в эту же самую миссию. В добрую старую Армию.
— В Копенгагене, или Стокгольме, или в Осло я бы пошла прямо в главное полицейское управление. Там можно попроситься переночевать, и тебя обязательно приютят.
— Придется напомнить тебе, что это не Дания, не Швеция и не Норвегия. Здесь полицейские тоже могут приютить нас — меня засунут в камеру для алкашей, а тебя — в такую же, но для проституток, хотя, разумеется, могут и отпустить. Не знаю.
— Неужели твоя Америка такая жестокая?
— Не могу сказать, родная, это не моя Америка. Но я не хотел бы выяснять различия столь рискованным путем. Любимая… ну а если бы я отработал все, что нам тут дадут, — может, мы проведем ночь в Армии спасения и ты не станешь раздумывать о смертных грехах?
Маргрета добросовестно обдумала сказанное: главный ее недостаток — полное отсутствие чувства юмора. Дивный характер — есть. Детская способность с восторгом включаться в любую игру — сколько угодно. Чувство юмора? «Жизнь не игра, жизнь суровая штука».
— Алек, если удастся так устроить, то у меня не возникнет ощущения, будто я совершаю нечестный поступок, войдя туда. И я тоже буду работать.
— Это не обязательно, милая: ведь я выступлю в своем профессиональном качестве. После кормежки бездомных останется уймища грязной посуды — а ты имеешь честь лицезреть чемпиона-тяжеловеса всей Мексики и los Estados Unidos по мытью тарелок.
Итак, я мыл тарелки. Кроме того, помог разложить сборники гимнов и подготовить все для вечерней службы. А еще я выпросил у брата Эдди Маккау
— адъютанта Армии спасения — безопасную бритву и лезвие. Я рассказал ему, каким образом мы тут очутились: отдых на мексиканской Ривьере, солнечные ванны на берегу океана, и вдруг — гул мощного толчка… короче, вывалил на него всю ту кучу вранья, которую приготовил для иммиграционной службы и не успел использовать.
— Все потеряно. Деньги, дорожные чеки, одежда, билеты домой, работа. И в то же время мы счастливчики — остались живы.
— Господь укрыл вас в своих объятиях. Ты говорил, что заново крещен?
— Много лет назад.
— Нашим заблудшим овцам было бы неплохо пообщаться с тобой. Когда придет время свидетельствовать, не согласишься ли ты рассказать о том, что с вами произошло? Ведь ты у нас первый очевидец из тех мест. О, мы тоже ощутили землетрясение, но у нас только тарелки зазвякали.
— Буду очень рад.
— Заметано. Сейчас я дам тебе бритву.
И я выступил со свидетельством, и нарисовал правдивую и страшную картину землетрясения, но все же не такую жуткую, какой она была на самом деле. Мне даже вспоминать не хотелось про крыс и детские трупы, и я вслух возблагодарил Господа за то, что ни я, ни Маргрета не пострадали, и понял, что это самая искренняя из моих молитв за последние годы.
Преподобный Эдди обратился к переполненному залу и попросил вонючее отребье присоединиться к его благодарственной молитве о спасении брата и сестры Грэхемов. Он произнес хорошую и трогательную речь, в которой перебрал всех — от Ионы до последней паршивой овцы в зале, чем вызвал восклицания «аминь» из разных концов помещения. Потом какой-то старый пропойца вылез вперед и сообщил, что он наконец узрел славу Господню и Господне милосердие и теперь готов вручить свою жизнь Христу.
Брат Эдди помолился за него и спросил, нет ли еще желающих покаяться
— и двое вышли вперед. Эдди оказался прирожденным евангелистом, он увидел в нашей истории отличную тему для вечерней проповеди, чем и воспользовался, присовокупив к ней главу пятнадцатую, стих десятый Евангелия от Луки и главу шестую, стих девятнадцатый Евангелия от Матфея. Не знаю, были ли у него домашние заготовки по этим двум стихам — возможно, и нет, так как любой проповедник, который смеет претендовать на сие звание, должен уметь часами говорить на тему каждого из них. Так или иначе брат Эдди явно умел ориентироваться по ходу дела и удачно воспользовался нашим незапланированным появлением.
Он был очень доволен нами, и я уверен, что именно поэтому сказал мне, когда мы закончили уборку после ужина, последовавшего за вечерней службой, что хоть у них нет комнат для супружеских пар — им не часто приходится принимать супружеские пары, — но поскольку сегодня сестра Грэхем, видимо, будет единственной обитательницей женской спальни, то почему бы и мне не расположиться там же вместо того, чтобы спать в мужской? Конечно, к сожалению, двухспальных постелей у них нет, только раскладушки, но мы по крайней мере хоть сможем побыть вместе.
Я горячо поблагодарил его, и мы, счастливые, отправились спать. Двое могут уместиться на узком ложе, если они действительно хотят спать вместе.
На следующее утро Маргрета готовила завтрак для бездомных. Она пошла на кухню, предложив свои услуги, и тотчас принялась за дело, поскольку повариха никогда не готовит завтраки — обычно это делает кто-нибудь из постояльцев. Здесь не требуется особое поварское искусство — овсянка, хлеб, маргарин, маленькие валенсийские апельсины (выбраковка?), кофе. Я оставил ее мыть посуду и ждать моего возвращения.
А сам пошел искать работу.
Моя вчера вечером посуду, я узнал (тут это называется «радио»), что в Соединенных Штатах безработица такова, что превратилась в политическую и социальную проблему.
На юго-западе работу в сельском хозяйстве можно получить без труда, но я еще вчера исключил для себя такую возможность. И дело тут вовсе не в том, что я считал подобную работу ниже своего достоинства: ведь я несколько лет убирал урожай — с того самого времени, когда подрос настолько, что мог держать в руках вилы. Но брать в поле Маргрету я права не имел.
Надеяться на должность священника не приходилось: я даже не сказал брату Эдди, что рукоположен. Среди проповедников безработица — вечная проблема. О, конечно, пустующая кафедра всегда найдется, это верно, но скорее всего такая, что церковная мышь и та сдохнет там с голоду.
Однако у меня была и вторая профессия.
Мойщика посуды.
Сколько бы людей ни ходили без работы, спрос на мойщиков посуды всегда остается. Вчера, когда мы шли от контрольно-пропускного пункта на границе к Армии спасения, я видел три ресторана с объявлениями: «Нужен мойщик посуды», наклеенными на окна. Я заметил их потому, что за долгую поездку из Масатлана у меня было вдоволь времени, чтобы признаться самому себе — я не обладаю другими талантами, которые пользовались бы широким спросом.
Никакими талантами, на которые был бы спрос. В этом мире я не был рукоположен, да и не мог бы добиться тут рукоположения, ибо откуда было мне взять диплом об окончании семинарии или факультета богословия. Я даже не мог получить поддержку какой-нибудь захудалой секты, которая не обращает внимания на образование и доверяет только озарению, полученному от Духа святого.
И уж конечно, я не был инженером.
Я не мог найти работу преподавателя даже по тем предметам, которые изучил, так как не имел документов о своей подготовке, чтоб предъявить в случае необходимости… даже свидетельства об окончании средней школы и того не было!
Вряд ли я годился в продавцы. Правда, я обнаружил неожиданные способности, необходимые сборщику пожертвований… но даже в этом деле я не обладал ни репутацией, ни опытом. Возможно, когда-нибудь я снова мог бы… но деньги-то нужны сегодня…
Что же оставалось? Я проглядел страничку объявлений о найме в ногалесском «Таймсе», экземпляр которого кто-то оставил в миссии. Я не специалист по налогообложению. Я не механик, это уж точно. Не знаю, кто такие программисты, но я явно не из их числа, как и не из числа тех, кто занимается какими-то компьютерами. Я не медбрат и вообще ничего не смыслю в делах здравоохранения.
Я мог бы без конца перечислять занятия, которые мне незнакомы и которым нельзя обучиться за один вечер. Но это лишено всякого смысла. Единственное, что я умел и что могло прокормить Маргрету и меня, пока мы не оглядимся в этом новом мире и не поймем, что к чему, — это то же самое, чем я занимался в бытность свою пеоном.
Опытный и надежный мойщик посуды никогда не помрет с голодухи. (Зато у него сколько угодно возможностей помереть с тоски.)
В первом ресторане, куда я зашел, воняло, а кухня показалась мне отвратительно грязной. Я и обращаться туда не стал. Второй находился в крупном отеле, и в подсобке работало несколько мойщиков. Босс поглядел на меня и сказал:
— Это работа для чиканос, тут тебе не понравится.
Я попробовал спорить. Но мне приказали убираться.
Третий мне явно подходил — ресторанчик чуть больше «Панчо Вилья», с чистенькой кухней и директором, который показался мне не слишком желчным. Он предупредил:
— За такую работу мы платим минимальную зарплату, никаких прибавок не будет. Кормежка бесплатная, раз в день. Если поймаю на воровстве хоть зубочистки, выгоню в ту же минуту и не возьму обратно. Работать столько, сколько скажу, и в удобное для меня время. Сейчас ты мне нужен с полудня до четырех и с шести до десяти пять дней в неделю. Или если хочешь, работай шесть дней, но без доплаты за сверхурочные. Сверхурочные — это если я заставлю тебя работать больше восьми часов в день или сорока часов в неделю.
— О'кей.
— Олл райт, покажи мне карточку социального страхования.
Я вручил ему свою «зеленую карту».
— И ты вообразил, что я буду платить тебе двенадцать с половиной долларов в час на основании этой карточки?! Ты не чикано. Хочешь, чтоб у меня были неприятности с властями? Где ты взял эту карточку?
Ну, я тут же изобразил ему в лицах историю, заготовленную для иммиграционной службы.
— Потеряно все. Не могу даже позвонить по телефону и попросить кого-нибудь переслать мне деньги. Мне необходимо сначала добраться до дому, а уж потом я смогу воспользоваться своим счетом в банке.
— Ты можешь получить государственное вспомоществование.
— Мистер, этого не допустит моя проклятущая гордость! (Я просто не представляю, как доказать, что я — это я. А потому прекрати приставать ко мне и позволь вымыть у тебя посуду!)
— Рад слышать. Я говорю о «проклятущей гордости». Этой стране такие люди ой как нужны! Отправляйтесь в офис социального страхования и потребуйте новую карточку. Это они сделают, даже если вы не помните номер прежней. Потом возвращайтесь и приступайте к работе. М-м-м… я зачислю вас на работу с этой самой минуты, но вы должны отработать за эти деньги полный рабочий день.
— Это более чем справедливо. Где находится офис социального страхования?
Итак, я отправился в федеральную службу, где снова врал, приукрашивая свое вранье соответственно обстоятельствам. Серьезная юная леди, которая выдала мне карточку, заставила меня прослушать целую лекцию по вопросам социального страхования и о том, как оно действует, — каковую, видимо, недавно заучила наизусть. Готов спорить на что угодно, у нее никогда не было клиентов (это она сама сказала), которые столь внимательно слушали бы ее. Все было ново для меня.
Я назвался именем Алека Грэхема. Это не было осознанным решением. Просто я пользовался этим именем уже несколько недель, рефлекторно отзывался на него, а потому уже не мог спохватиться и сказать: «Извините, мисс, но я ошибся, меня-то на самом деле зовут Александр Хергенсхаймер».
Я начал работать. В перерыв (с четырех до шести) я сбегал в миссию и узнал, что Маргрета тоже поступила на работу.
Работа у нее была временная, на три недели, что нас вполне устраивало. Повариха миссии уже год не была в отпуске, а потому решила съездить во Флагстаф, чтобы навестить дочку, которая только что родила. Поэтому Маргрете предложили временно ее место… и ее спальню (тоже на время).
Так брат и сестра Грэхемы оказались на коне… временно, конечно.