Ян перебил ее:
— Мисс Брискоу, я хотел бы обратить ваше внимание, что до вашей свадьбы я, по желанию вашего отца, являюсь по отношению и к вам, и к вашему жениху попечителем. Вы очень обяжете меня, если не будете давать самостоятельно никаких распоряжений, а сообщите мне о ваших желаниях. Что касается сиделки, то я уже решил, что она сегодня же вечером оставит свою должность. Уложите, пожалуйста, сестра Роза-Мария, свои вещи и поезжайте в отель «Морис» на улице Риволи.
Гвинни Брискоу вытянула губы, покачала головкой и сделала небольшой поклон:
— О, с удовольствием, кузен Олислягерс, — сказала она, слегка надувшись. — Вы можете мне приказывать, сколько хотите. Я буду охотно слушаться, если только произойдет то, чего я хочу. Мне совершенно безразлично, кто отошлет сестру, вы или я, если только она уйдет. Но скажите, пожалуйста, поселитесь ли вы здесь с нами или, может быть, тоже в отеле «Морис»? Я думаю — увы! — что сестра могла бы и за вами поухаживать, когда вы получите насморк.
— Благодарю, кузина Брискоу, — засмеялся Ян. — Это очень хорошая мысль! Тем временем, может быть, вы осмотрите свои комнаты и немного приведете себя в порядок. Я буду дожидаться вас к чаю в зале и дам вам знать, когда мой кузен будет здесь.
Он проследил, как она с Тэксом вошла в лифт.
Сестра Роза-Мария осторожно дотронулась до его руки:
— Моя служба уже закончилась?
Он утвердительно кивнул головой. Она снова спросила:
— Получу ли я свою плату? Когда мы едем?
— Через несколько дней, — ответил он, — как только я освобожусь. Теперь сделай, как я тебе сказал. Спроси в «Морисе» комнаты, заказанные на мое имя.
Она быстро пожала ему руку и ушла.
Ян выбрал место, откуда он мог бы видеть всех приходящих. Он велел подать газеты, укрылся ими и через каждые две-три минуты бросал быстрый взгляд на вход.
Тэкс Дэргем принял ванну и оделся. Затем стал у окна и, засунув руки в карманы брюк, стал глядеть вниз на улицу. Он был в дурном настроении и несколько раз проворчал: «Черт возьми!» Один раз он сказал вполголоса:
— Если бы я снова был в Нью-Йорке!
Больше он ничего не делал.
Вдруг постучались. Горничная принесла ему записку. Он Прочел:
«Приходи сейчас ко мне! Очень несчастна! Гвинни.»
Тэкс вздохнул.
Гвинни лежала на кушетке, полуодетая.
Перед нею стоял большой графин воды со льдом. Она выловила пальцем кусочек льда из стакана и засунула его в рот. В комнате стояли раскрытые чемоданы, повсюду на столах и стульях были разбросаны ее наряды, ими был завален и весь пол.
— Иди сюда, Тэкс, — прошептала она. — Подойди поближе.
Когда он остановился перед ней, она быстро схватила стакан и прыснула водой ему в лицо.
С большим трудом Дэргем удержал себя от грубого проклятия.
— Как тебе не стыдно, Гвинни? — воскликнул он. — Ты затащила меня в эту проклятую страну потому, что хочешь выйти замуж за этого проклятого, вновь испеченного парня, хотя и обещала мне выйти за меня. Теперь брызгаешь мне в лицо водой! Я сыт по горло. Сегодня же ночью я уеду!
Она вскочила, весело смеясь, схватила лежавшее на столе шелковое платье, вытерла им Тэкса.
— Прости меня, Тэкс. Я должна была так поступить. Я была так неслыханно несчастна! Теперь это проходит. Твое глупое лицо доставило мне большое удовольствие!
Она вытерла его волосы, взяла гребенку, причесала его.
— Не смей уезжать, Тэкси, слышишь? Ты не посмеешь оставить меня здесь совершенно одинокую…
— Но ведь я лишний! — крикнул он. — У тебя есть этот человек, твой жених.
— Как ты можешь так говорить, Тэкси? — она надула губы. — Ты сам мне говорил, как сильно его уважаешь. Когда он уехал из Нью-Йорка, ты тайно передал ему фотографию и просил подписать.
— Ему? — рассердился Дэргем. — Тогда он был еще «она»!
— Да, — сказала она убежденно, — но ведь это одно и то же лицо… Или почти одно и то же. А бессмертная душа, наверное, одна и та же.
Тэкс взял у нее из рук платье и отбросил его.
— Зачем ты вытираешь мне лицо? Оно уже давно сухо. А в бессмертных душах я ничего не понимаю. Никогда не видал ни одной. Скажи мне лучше, почему ты была несчастной?
— В этом виновата горничная, — отвечала она. — Она ни слова не поняла из того, что я ей говорила, да и в моих вещах она ничего не понимает. Только посмотри кругом. И ты еще спрашиваешь, почему я несчастна? Что мне надеть, Тэкси?
Ян все еще сидел, согнувшись, за своей газетой. Чем дольше он так сидел, тем сильнее росло его беспокойство. Он ловил себя на том, что читает и перечитывает одни и те же глупые объявления. Театр. Водевиль. Кино… Слова, слова… Он положил газету на колени, но снова поднял ее. Нет, нет… он не хотел, чтобы его видели! В конце концов он проделал в газете дырочку и смотрел через нее, как некогда видел в одной пошлой детективной пьесе. Ему казалось теперь, что все окружающие косятся на него.
А те двое не приходили, все не приходили…
Вдруг он услыхал поблизости голос доктора Прайндля:
— Как вам будет угодно, мне это безразлично. Я этот театр знаю столь же мало, как и другие.
Послышался ответ:
— Тогда спросим, доктор, у швейцара, что он нам порекомендует? Билеты мы можем достать у него.
Голос Эндри. Ян сразу его узнал. Ее голос — и в то же время не ее. Он звучал глубже, звучнее, немного резко. Яну сделалось холодно. Он вертелся в своем кресле, стараясь повернуться к обоим спиной. При этом взгляд его упал на большое зеркало у колонн. Молодой венец, смеющийся, веселый, совсем такой же, с каким Ян расстался год тому назад; А рядом — Эндри.
Нет, лицо нё изменилось. Оно только стало немного уже. Но краски свежи, лицо здоровое, как у человека, проведшего весь день на воздухе. Фигура — не была ли она раньше выше? Это обман зрения, вызванный мужским костюмом. Эндри выглядела очень стройной. Была, может быть, несколько широка в бедрах. Молодой врач вынул папироску из портсигара. Эндри зажгла у стола спичку, подала ему. Ян видел руки: узкие и длинные, очень белые.
— Женские руки, — прошептал он. — Но в остальном ничего женского.
Смутные чувства овладели Яном. Освобождение, искупление, почти чувство благодарности: удалось! Он ощутил это впервые. Когда он видел ее в Ильмау обнаженной и спящей на эстраде зала для докладов, закутанной в белые простыни, на больничных носилках с черной полумаской на лице, он, конечно, знал, что это Эндри, ставшая теперь мужчиной, но он этого не ощущал: предмет зрелища был ему совершенно чужд. Только теперь он это почувствовал, и с его груди спала огромная давящая тяжесть. Он глубоко вздохнул.
Но тотчас же и, пожалуй, еще сильнее охватило его и другое чувство — внезапная скорбь о чем-то навсегда утраченном. То, что он нашел мальчиком, что более тридцати лет сопровождало его в жизни, всегда выплывая то тут, то там, что было прирожденной его собственностью, пусть даже он в данную минуту не желал действительно ею обладать, что принадлежало только ему и никому другому на свете, — теперь уже не существовало. Не было женщины по имени Эндри. И он ощущал, что сам, из дерзкой прихоти, выбросил самое лучшее, прекрасное, чем владел.
Он прикусил губу.
В это время с лестницы сходила в голубом пальто с маленькой сумкой в руках сестра Роза-Мария. Она натолкнулась на обоих и в испуге остановилась.
— Так спешите? — засмеялся Эндрис. — Куда?
— Они приехали, — ответила она, — ваша невеста, ваш кузен и еще один господин. Меня уже рассчитали, и я должна переехать в отель «Морис».
— Рассчитали? — спросил он. — Кто же именно?
— Ваш кузен! — ответила сестра. Она опустила глаза, затем снова подняла их, приоткрыла губы. Она сияла.
Ян видел в зеркале ее лицо.
— Точно книга, — подумал он, — книга с картинками и с надписями жирнейшим шрифтом. Даже ребенок мог бы прочесть!
— А, мой кузен! — повторил Эндрис.
Он немного колебался. Быстрая улыбка заиграла возле его губ.
— Кланяйся ему от меня, слышишь, Роза-Мария!
Затем он поискал в жилетном кармане и вынул кольцо — драгоценный звездчатый сапфир, отделанный бриллиантами. Ян узнал его — это было кольцо, подаренное ей в Мюнхене мистером Брискоу.
Эндрис схватил руку сестры и надел ей кольцо на палец поверх перчатки.
— Слишком велико для твоей ручки, — засмеялся он. — Ты должна отдать его уменьшить.
Немного помолчав, он прибавил:
— Итак, кланяйся и скажи ему…
Он приблизился к ней и что-то прошептал ей на ухо. Сестра Роза-Мария покраснела до корней волос, вырвалась и мелкими шажками побежала через зал.
Оба посмотрели ей вслед и повернулись к лестнице.
— Постойте, мы забыли про театральные билеты! — воскликнул Прайндль. — Закажите чаю для нас, а я пойду к швейцару.
Эндрис подозвал лакея. В это время сверху с площадки лестницы послышался легкий вскрик. Эндрис посмотрел навеох — там стояла Гвинни Брискоу. Она схватилась за перила и сбежала по ступенькам прямо к нему в объятия, прильнула к его груди.
— Ты!.. — шептала она, — ты!..
Глава тринадцатая
НОСИК РИГОЛЕТТЫ
Почти каждый вечер Феликс Прайндль и Тэкс Дэргем проводили вдвоем в своем излюбленном кабачке. Они уже обошли одно бистро за другим. Тэкс успел перебрать все известные ему названия. Но здесь они задержались подольше и сделались завсегдатаями. Нигде они не чувствовали себя так хорошо, как в этом кабачке «Курящая Собака».
Тэкс очень быстро вошел во вкус. Вначале он пил только шампанское, сладкое и сухое… Затем — бордо, потом — бургундское. Теперь он уже умел ценить хорошие вина Трэни. В промежутках — кружка пива или бокал абсента. Уже много недель ни одной капли виски не было у него во рту. Он с ужасом вспоминал об алкогольных нравах в Штатах.
Молодой венец обучал его. Не то чтобы он был большим знатоком. Кроме своего родного вина и разных сортов пива он тоже мало в чем разбирался. Но у него были традиции, хороший вкус и обоняние. Он скоро обучился сам и делился своим опытом с новым другом. К тому же его французский язык, в крайнем случае, можно было понять, тогда как Тэкс лишь бормотал в нос что-то похожее на тибетскую речь. Так случилось, что Феликс сделался — и не только в выпивке — лидером, тогда как Тэкс, отведав зелья, соблазнился и стал верным учеником.
Оба стали самостоятельными людьми. Тэкс так блестяще доказал свою полную неспособность к должности камеристки, что Гвинни вынуждена была наконец отказаться от его услуг. Она отказалась и от своего плана немедленно поехать в Лондон венчаться, заявив, что сначала должна заняться своим гардеробом. Хлам, привезенный ею из Нью-Йорка, по ее мнению, никуда не годился. Она проводила свои дни у Ворта и Пакэна, Лелонг и Пату, у Агнессы и у Каролины Ребу. Купила себе новый «паккард». По вечерам она бывала в Опере или в театре. Своего жениха она не отпускала от себя ни на шаг. Таким образом, Феликс и Тэкс были предоставлены самим себе, видели жениха и невесту лишь за чаем, причем должны были восхищаться новыми туалетами Гвинни.
Они обратились за советом к швейцару, и тот, конечно, направил их на улицу Шабане, где им тотчас же предложили на выбор дюжины две карточек с голыми женщинами разных мастей. Но восхищение молодых людей этим рынком женского мяса очень скоро остыло. Они стали предпочитать самостоятельные исследовательские рейды, маленькие кабаре, где могли сидеть как можно ближе к эстраде.
В одном из таких кабаре они и сидели в первом ряду: Тэкс давно совершенно пьяный, Феликс — намного трезвее. Пел какой-то комик. Феликс старательно отмечал все непонятные ему жаргонные слова, чтобы на следующий день спросить лакея. Тэкс дремал. Комик не интересовал его, равно как и следовавшая за комиком певица.
Но вдруг венец толкнул Дэргема в бок.
— Просыпайся, очередь Риголетты!
Риголетта была величайшей страстью Тэкса. Он никогда не мог в полной мере ею насладиться. У нее был задорнейший носик, какого он никогда еще не видал. Главным ее трюком было сморкаться посреди куплетов. Она искала носовой платок у себя за пазухой, в своих чулках, нигде ничего не находила и в конце концов просила его у публики. Затем сочиняла площадные остроты по адресу того, кто ей его давал. Тэкс постоянно покупал новые платки, набивал ими свои карманы и бросал их ей: большие, красные, бумажные крестьянские, самые дорогие с широким кантом, лососевого и оливкового цветов, шелковые платочки, которые носят раскрашенные эфебчики. Риголетта выступала в коротком балетном кринолине. Черные волосы на лбу были подстрижены челкой, а сзади кудряво завиты, локон спускался через правое ухо по щеке. Ее тонкие руки были чрезвычайно длинны, и она носила короткие черные перчатки. Ее танец представлял собой дикую смесь разных стилей, живот и все члены постоянно двигались, точно она была сделана из резины. К тому же она пела или говорила без перерыва, издевалась и высмеивала всех и вся, в том числе и себя. Во время танца она раздевалась, но всегда оставляла какое-то подобие костюма. В конце концов, на ней, кроме перчаток, оставались только черные чулки с розовыми подвязками. На грудях и животе — три больших поддельных бриллианта.
Именно в этот момент активно выступал Тэкс.
— Снимите бриллианты! — орал он на исковерканном французском языке, — снимите бриллианты!
Но Риголетта была добродетельной девицей. Ей и в голову не приходило снимать свои бриллианты. Она чистила носик и высмеивала американца.
Однажды ночью перед концом представления к ним подошел лакей и попросил Тэкса задержаться: Риголетта хотела бы с ним переговорить.
— Она в тебя влюбилась! — смеялся Феликс.
Но Тэкс вовсе не питал таких надежд и думал, что она желает сделать ему выговор за его ежевечернее оранье. Они оба ошибались. Риголетта не была ни обижена, ни влюблена. Она заявила, что хотела бы поговорить о деле, и все трое последовали в «Курящую Собаку». Там она сделала Тэксу предложение: он мог бы приобретать у нее нужный ему запас носовых платков. У нее их много сотен, гораздо больше, чем она когда-либо в жизни сможет использовать. Она будет отпускать их ему за полцены. Сговорились очень быстро. Тэкс тотчас же взял бумажную коробку с пятьюстами выбранных платков, которую она, оказывается, принесла с собой, и, кроме того, обязался при каждом посещении покупать новую дюжину, оставляемую ею в кассе. Затем Риголетта объяснила ему, что он должен бросать ей на сцену только недорогие и плохие цветы, которыми торгует цветочница при кабаре. Он вообще не должен ей подносить никаких цветов, ни посылать в гардеробную шоколад. Это все — выброшенные деньги. Если он желает ей что-либо подарить, пусть предварительно сговорится с нею. Тогда она пойдет покупать вместе с ним, чтобы он не переплачивал.
Тэкс спросил, что же ей нужно. И Риголетта сказала: швейную машину. У нее, правда, есть одна, но унаследованная от бабушки, старая, которую надо крутить рукой, а это очень трудно, когда приходится самой шить все туалеты. Она знает одного старьевщика, имеющего для продажи очень хорошую, почти что новую машину. Тэкс мог бы ее получить дешево, если бы решился на это сейчас же.
Тэкс выразил полную готовность. На следующее же утро они купили швейную машину и теперь начали встречаться ежедневно. Скоро Риголетта привела с собой для Феликса свою подругу Марию-Берту, красивую молоденькую белошвейку, которая была еще проще и скромнее в своих требованиях. Несомненно, обоим молодым людям это было выгодно: на четверых они расходовали теперь меньше, чем прежде на двоих, и притом имели за свои деньги больше удовольствия. А любовь — любовь они получали сверх того, бесплатно, как само собою разумеющееся, без всяких стараний. Феликс за несколько недель выучился французскому языку и говорил теперь, как подлинный парижанин. Тэкс ничему не научился, но его шансонетка с носовыми платками, Риголетта, вскоре научилась достаточно хорошо болтать с ним по-английски. Более того: она совершенно стерла из его мозга все мысли о Гвинни. Он даже ловил себя на чувстве благодарности к ее жениху, господину Войланду, за то, что тот взял у него Гвинни. Она всегда требовала от Тэкса невозможнейших, безумных вещей, которые были ему противны, и ничего не давала взамен. Маленькая же парижанка десятикратно возмещала ему то, что он для нее делал, а то, что она требовала, было очень просто и разумно.