— Меня зовут Дорн Восс, я не знаю, за что посажен сюда. Пожалуйста, разрешите мне поговорить с вашим начальником!
Дорн не знал, что это такие же заключенные, как и он, которые согласились собирать трупы за дополнительную пайку. Один из них стал затягивать труп на тележку, а второй вернулся за фонарем. Он тяжело ступал по мокрому бетону, и каждый шаг отзывался эхом от стен. У него были всклокоченные черные волосы, щетина, как минимум, четырехдневной давности и низкий хриплый голос.
Могильщик поднял фонарь, и на стенах заплясали громадные тени.
— Послушай меня, мальчик! Никто из нас не знает, за что посажен сюда, но тем не менее все мы здесь. Береги силы, чтобы выжить. Кроме тебя самого, тебе никто не поможет!
С этими словами он вышел из камеры. Хлопнула дверь, и камера вновь погрузилась во тьму.
Через час под дверь сунули миску с каким-то варевом. Оно пахло дрожжами, и в нем плавали куски чего-то отдаленно напоминающего мясо. Впрочем, Дорн так сильно проголодался, что его интересовала только еда, а не то, из чего она состоит. Одним махом он отправил в рот эту бурду, а потом дочиста вылизал миску. После еды ему захотелось пить, но в камере не было другой воды, кроме той, что стекала по стене и образовывала небольшую лужицу в дальнем углу камеры. Дорн подумал о бациллах, кишащих там, и решил, что он может и потерпеть. Во всяком случае пока.
Стараясь не обращать внимания на жажду, Дорн сел, охватил колени руками и стал дожидаться утра. Ему хотелось курить, и он ругал себя за то, что привык к табаку. В соседней камере гудели голоса, раздавался надсадный, тяжелый кашель, откуда-то доносился звук молитвенного барабана. Дорн принялся было жалеть себя, но вовремя спохватился, вспомнив слова могильщика: «Береги силы, чтобы выжить! Кроме тебя самого, тебе никто не поможет».
В этих словах не было ничего особенного, обычная житейская мудрость, но они заставили юношу понять очень важную вещь. Только сейчас Дорн сполна осознал, что только один несет ответственность за свою жизнь. Именно он, а не родители, не учителя и не общество в целом. Да, жизнь сдала ему дрянные карты, но ведь перед этим он столько раз был при козырях! Ведь это он сам посмеялся над советами Тулла и проиграл все свои деньги. Может быть, кто-то захочет ему помочь, а может, и нет. Уцелеть, выжить — эту работу он может поручить только себе самому. И он ее выполнит! Главное — думать над каждым своим шагом и разработать надежный план освобождения.
Крысы носились в дальнем углу камеры, и, наблюдая за ними, Дорн незаметно для себя заснул. Во сне ему было хорошо.
Его разбудили голоса и лязг цепей. Свет просачивался сквозь решетку, рисуя на полу четкие прямоугольники. Во рту поселилась отвратительная горечь, плечо затекло.
В замке загремел ключ. Скрипнула дверь, и вошел охранник — крепенький коротышка. Он улыбался, постукивая петлей бича по ноге:
— Доброе утро, дитятко, пора вставать и радоваться жизни!
Согласно своей новой философии, Дорн не стал доказывать свою невиновность служителю низшего ранга, а поспешил к выходу. Под босыми ногами захлюпала грязь. Солнечный свет, особенно яркий после сумрака камеры, ослепил его, и юноша остановился. Его тут же толкнули в спину:
— Дитятко, ты думаешь, я с тобой целый день буду возиться? Ну-ка пошевеливайся! В конец шеренги, живо!
Шеренга была почти построена. Мужчины и женщины, некоторые с детьми, тусклыми глазами провожали Дорна, пока он добирался до указанного ему места. Узники были в основном среднего возраста, все в лохмотьях, все отощавшие и изможденные. Охранники подгоняли Дорна, стегая его бичами по голове, рукам и ногам. Они поступали так не по долгу службы, а просто потому, что им это было позволено, да еще потому, что бич, отсутствие цепей на ногах и чуть лучшая пища — вот и все, что отличало их от охраняемых ими рабов.
Пленники на дальнем конце шеренги не обратили на Дорна никакого внимания. Его поставили в строй и приковали к исключительно дорогому изделию на страдающей от нехватки металла Новой Надежде — длинной грязной цепи, которая тянулась вдоль всей шеренги. Потом щелкнул бич, и колонна пришла в движение. Дорн шагнул с правой ноги; это было ошибкой, поскольку усилием десятков людей цепь потащила вперед и его левую ногу. Он упал, но тут же поспешил встать, извиваясь под ударами бича.
Потребовался целый час, чтобы колонна с руганью и остановками проползла мимо бараков и выстроилась на склонах котлована, на дне которого стояло какое-то подобие платформы. Очевидно, это был старый карьер для добычи гравия. Платформу украшал матерчатый навес в красную и белую полоску, на ней стояли простой деревянный стол и довольно удобное кресло. Перед платформой в беспорядке валялись бетонные блоки.
Охранники выстроились по периметру котлована. Их начальник подошел к голове колонны, коснулся жезлом оков направляющего и двинулся вдоль шеренги. Одна за другой колодки падали в грязь, а узники выходили из строя и разбредались по склону кто куда.
Прошло около двух минут, прежде чем охранник добрался до Дорна. Наконец раздался щелчок, и железный браслет упал на землю.
Дорн осмотрел щиколотку, увидел, что кожа покраснела, и сказал себе, что надо будет непременно чем-нибудь обмотать ногу, пока кандалы не стерли ее в кровь.
Одни заключенные сбивались в маленькие группы, другие усаживались на бетонные блоки, третьи, в надежде напиться, вставали в очередь у двух труб, из которых била вода. Она текла постоянно, и возле них образовалась большая лужа; чтобы напиться, нужно было ступить в нее. Дорн занял место в очереди к правой трубе. Ему показалось, что она движется быстрее, но он ошибся. Слишком уж долго толкались возле бочки дети. Парень вспомнил, как в школе он точно так же маялся в очереди, когда в столовой готовили что-нибудь вкусненькое и на обед приходили все.
Прислушиваясь к разговорам, он узнал, что некоторые здесь уже не первый раз. Один из мужчин рассказывал всем, что скоро здесь соберется магистрат, будет слушание и, согласно законам города, обвиненные в бродяжничестве будут переданы Бирже труда Кено. А те, в свою очередь, продадут приговоренных мужчин, женщин и детей в рабство. Да, перспектива не из лучших, но неизвестность еще хуже.
Прошло сорок пять минут. Дорн приближался к трубе. Он уже стоял в луже и почти чувствовал, как живительная влага холодит ему гортань. А вдруг сейчас появятся члены магистрата? А что, если охранникам вдруг придет в голову отогнать их от воды? Эти страхи терзали его, и при мысли о том, что он может лишиться своей порции воды, Дорн начинал видеть во всех, кто стоял впереди, злейших врагов. Ему казалось, что они нарочно подольше задерживаются у бочки, специально тянут время, чтобы отнять у него то, что по праву принадлежит ему. Он приплясывал и суетился, с трудом подавляя желание отпихнуть стоявших впереди, и отчаянно посылал всем мысленные приказы двигаться побыстрее.
Внезапно началась суматоха. Зазвучали резкие голоса, защелкали бичи, охранники встали навытяжку, а к платформе двинулась странная процессия. В ней было что-то средневековое, и геральдическая символика в сочетании с черными мантиями участников шествия усиливала это впечатление. Магистрат явился! А до трубы оставалось всего два человека! Во рту у Дорна все горело от жажды, язык распух и стал шершавым. Воды! Он должен напиться воды! Очередь продвинулась еще на одного человека.
В это время над всем карьером прогремел голос, усиленный мегафоном:
— Эй, вы, у водопоя! Немедленно подойти к платформе! Дорн наклонился к трубе. Он должен напиться, а там пусть с ним делают, что хотят. Но в это время кто-то коснулся его руки. Он обернулся со злобным рычанием и увидел перед собой девушку, примерно свою ровесницу. У нее были большие коричневые глаза и перепачканное лицо. В руках она держала младенца не более шести месяцев от роду. Ребенок явно был болен. Девушка не плакала и не умоляла, нет — она попросила спокойным ровным голосом:
— Пожалуйста, мистер, наверное, у моего брата дизентерия, он умрет, если ему не дать воды.
Дорну стало невыразимо стыдно, когда он увидел, что у девушки губы запеклись и растрескались так же, как у него самого, но она просит не за себя — за брата. Выдавив из себя некое подобие улыбки, юноша шепнул:
— Ну тогда быстро! Быстро к трубе!
Она взглянула на него с благодарностью, и Дорн понял, что как бы ни было плохо ему, всегда есть кто-то, кому еще хуже.
Какой-то мужчина попытался оттолкнуть девушку, но Дорн преградил ему путь, а в толпу уже врезались охранники, хлеща бичами направо и налево. Люди бросились врассыпную. Девушка на мгновение остановилась рядом с Дорном, прокричала слова, которых он не разобрал, сунула что-то ему в руку и исчезла в толпе.
Вместе со всеми Дорн пошел к платформе. Тут он почувствовал, что предмет, который дала ему девушка, был мокрым. Он посмотрел на него и увидел, что это был ее шарфик. В ту же минуту он понял, что ему прокричала девушка. Стараясь не потерять ни одной капли, он затолкал шарфик себе в рот и принялся высасывать из него драгоценную влагу. Никогда он не пил ничего лучше, чем эта солоноватая, с привкусом ржавчины вода. Потом Дорн повязал шарфик себе на руку.
Охранник призвал всех к порядку и провозгласил:
— Суд номер шесть муниципальной судебной системы Оро приступает к заседанию. Председатель — судья Дженис Тал!
Осужденных вызывали в алфавитном порядке, а значит, у Дорна еще было время посмотреть, как вершится здесь правосудие. Стараясь никого не толкать, он пробрался в первый ряд и замер, вытянув шею.
У судьи Дженис Тал были собранные в замысловатый пучок волосы, сильно выщипанные брови, глаза с припухшими веками и узкогубый, похожий на прорезь, рот. Суд оказался пустой формальностью. Выкрикивалось имя, и человека, отозвавшегося на него, втаскивали на платформу, где ему зачитывалось обвинение в бродяжничестве. Затем у обвиняемого спрашивали, что он может сказать в свое оправдание, и стук деревянного молотка обрывал жалкие попытки что-то объяснить. Затем наступала тишина, и над карьером разносился голос судьи, усиленный мощным динамиком:
— Виновен согласно предъявленному обвинению. Приговорен к пяти годам принудительных работ.
После этого измученных мужчин, женщин или детей отводили в дальний угол карьера, где для них уже были подготовлены цепи.
Наконец Дорн услышал собственное имя.
— Восс… Дорн… вызывается на платформу!
Как и большинство его одноклассников, Дорн много времени потратил на изучение особенностей характера и поведения учителей, чтобы использовать их слабости в своих интересах. Сейчас, понаблюдав за судьей, он тоже сделал ряд выводов. Она не чувствовала сострадания к обвиняемым, а если и чувствовала, то тщательно это скрывала. Ни горькие слезы, ни мольбы не могли тронуть ее сердца. Только троих признала она невиновными, и каждый из них продемонстрировал манеры и уверенность представителя высших классов общества. Поэтому Дорн взошел на платформу подобно вельможе, который наносит визит вежливости. Выпрямив спину и вздернув подбородок, он взглянул судье Тал прямо в глаза:
— Добрый день, ваша честь!.. Меня зовут Дорн Восс. Глаза у судьи всегда были полуприкрыты. Сейчас веки ушли
вверх на добрую четверть дюйма.
— Зачитывайте обвинение! — велела она охраннику. Охранник с четкостью автомата повторил заученный текст:
— Обвиняется в бродяжничестве, в отсутствии средств к существованию и определенного места жительства.
Женщина посмотрела на Дорна уже спокойнее:
— Вы слышали обвинение, гражданин Восс. Что вы можете сказать в свое оправдание?
Дорн выпрямился еще больше:
— Я невиновен, ваша честь. Я — младший сын в уважаемой семье, мои родители — бизнесмены, и у меня снят номер в отеле «Пристанище космонавтов». Звонок в гостиницу или Милфордскую академию подтвердит мои слова.
Дженис Тал в раздумье постукала ручкой по нижней губе:
— Да, я в этом не сомневаюсь, но, к несчастью, такое расследование стоит денег. Поэтому мы больше полагаемся на удостоверения личности и другие свидетельства невиновности, такие, как кредитные карточки или наличные. У вас есть удостоверение личности или кредитная карточка?
В горле у Дорна застрял комок, и он с трудом выговорил:
— Нет, ваша честь, я потерял их, когда упал в реку. Судья пожала плечами:
— Так все говорят, разница только в деталях! А теперь скажите, гражданин Восс, или как там ваше настоящее имя, в каком колледже училась ваша мать?
Дорн почувствовал, как дрогнуло его сердце. Неужели это возможно? Неужели судья знакома с его матерью? Если так, то вот оно, спасение!
Он почти выкрикнул:
— Университет Мехноса, ваша честь! Дженис Тал одобрительно кивнула:
— Очень хорошо! Мы были дружны с ней в то время. Очень жаль, что она умерла. Позавчера это известие было во всех газетах. В некрологах сообщалось, что Мэри окончила с отличием этот университет. Да, и у нее был сын вашего возраста, только я подозреваю, что почище вас!
Судья повернулась к охраннику:
— Виновен, пять лет принудительных работ. Уведите самозванца!
Охранник махнул рукой в сторону лестницы, но Дорн не обратил внимания на его жест.
— Моя мать умерла? Как?! Когда?
Но судья уже не обращала на него внимания. Охранники схватили Дорна под руки и потащили с платформы. Избиение началось, как только он коснулся ногами земли. Удары были частыми и точными. Дорн пытался защищаться, но упал и больше уже не мог встать. Он только сжался в комок, стараясь прикрыть живот и голову.
Его могли бы забить и до смерти, если бы следующий обвиняемый с ругательствами не накинулся на судью. Охранники бросили Дорна и побежали спасать Тал. Дорн медленно поднялся и заковылял туда, где сидели остальные. Все его тело болело, но, к счастью, кости не были повреждены.
Он присел на бетонный блок. К нему двинулся какой-то человек, но, увидев выражение лица Дорна, решил оставить его в покое. Отвернувшись ото всех, юноша пытался осмыслить то, что сказала судья. Горе буквально поглотило его, рыдания сотрясали тело, по щекам катились слезы. Мать погибла, и весьма вероятно, что и отец тоже. Только так можно было объяснить то, почему Дорн перестал получать письма от родителей, а школа — плату за его обучение.
Но почему молчат поверенные в делах родителей или хотя бы Натали? Правда, она может и не знать о случившемся. Дорн поймал себя на том, что больше жалеет себя, чем родителей, и ужаснулся…
Горечь утраты, чувство вины и отвращение к самому себе овладели Дорном. Он думал о том, какой был дурак, что проиграл все деньги, о тех письмах, которые, может быть, пришли в школу и которые он теперь уже никогда не прочтет.
И все же память о том, что его родители не признавали себя побежденными ни при каких обстоятельствах, заставила его собраться с духом. Он перестал рыдать, дыхание стало ровнее. Но юноша все равно ощущал тяжесть одиночества, которое, он это знал, отныне будет долго преследовать его.
Бас, усиленный мегафоном, прогремел над всем карьером:
— Встать, подонки! До ночи вы должны пройти десять миль! Так что стройтесь в шеренгу и надевайте браслеты, да поживее!
Дорн догадывался, что, правильно выбрав место в цепи, он может получить кое-какие мелкие удобства на марше, но не знал, какие и как ими воспользоваться. Поэтому он просто снял шарф с руки и обмотал им левую ногу. Колодка сидела туго, но зато, когда стражник замкнул ее, боли не было.
Осужденным пришлось ждать еще около часа, пока судья поставит отпечаток большого пальца на все листы в четырехдюймовой стопе дел, просмотрит протокол заседания и точно так же пропечатает его. Потом мужчина в грязно-серой чалме перевел на счет Биржи труда причитающуюся им сумму в кредитах и отдал приказ охранникам.
К шеренге подошел полненький доктор в сопровождении двух помощников, и Дорн вновь почувствовал слабую надежду. Впрочем, эта надежда быстро увяла. Доктор осматривал ноги заключенных, прослушивал каждого стетоскопом и отдавал необходимые предписания, но Дорн понял, что он выступает здесь в роли высококвалифицированного технического специалиста, нанятого, чтобы уменьшить износ машин.