Но до чего же не хочется к нему прибегать… Назову его вариант «Омега» и оставлю про запас, на самый крайний случай, если все остальные ставки не сыграют.
…Электричка затормозила у очередной станции. Шумная компания в количестве пяти душ переместилась в тамбур. И не смогла спокойно пройти мимо меня. Хорошее было у людей настроение.
– Эй, отец, чего скучаешь? – прозвучал развязный голос. – А то пошли с нами, водки попьем, у нас на трех девочек всего…
Я медленно-медленно обернулся.
Рыжий парень лет двадцати осекся и закончил совсем иначе:
– Э-э-э… извини, отец…
Компания выкатилась на платформу. Я протер стекло от пыли, вгляделся в получившееся подобие зеркала.
Увидел морщины, глубокие – зеркала до сих пор не докладывали об их наличии. Увидел припорошенные сединой виски. Понял, почему в палате госпиталя не было зеркала даже в санузле. Не особо удивился, Авдотья ведь предупреждала…
А выражение лица… да, я и сам бы поостерегся приставать в ночной электричке к человеку с таким лицом.
Постоял еще, пока нижние конечности не объявили ноту протеста, – а дальше в Тосно поехал в вагоне, ставшем практически пустым, две старушки с корзинами не в счет. Даже подремал минут десять, до очередной станции, – динамик вздумал было разбудить меня, громко объявив ее название, но захлебнулся на полуслове и навеки замолк.
Погорячился… Зря испортил имущество РЖД. Не подумал, что если крепко усну, то наверняка проснусь в Ломоносове, на конечной. Пришлось сменить вагон и последние два часа пути дремать вполглаза под громыхающий над ухом голос.
* * *
В Тосно меня поджидал сюрприз.
Выглядел сюрприз симпатично, даже аппетитно: рост метр семьдесят девять, спортивная фигура, мгновенно вспыхнувшая при виде меня улыбка…
Короче говоря, на рассветной платформе меня поджидала Илона. Не уезжала куда-нибудь и не приехала – именно ждала. Именно меня. О чем и сообщила после обмена приветствиями.
– Ты все подряд поезда встречаешь? А то я, старый склеротик, забыл отправить эсэмэс со временем прибытия.
– Не все. Двадцать минут назад я встречала первый автобус. Ты им не приехал, и я двинулась к первому поезду.
– Понятно… Но ничего не ясно.
Илона не стала напускать таинственности, пояснила:
– Мне звонила Авдотья… Сказала, что ты утром скорее всего объявишься в Тосно… Попросила встретить, присмотреть, чтобы ты сразу не сделал какую-нибудь глупость. Не заявился сгоряча в наш офис, например. Или в свой дом.
Ох и везет же мне на заботливых женщин. Передают Питера Пэна друг другу, как эстафетную палочку: Горгона Авдотье, та – Илоне… Впрочем, забота фрау Лихтенгаузен попахивает эгоизмом: не для того она угрохала столько сил на свою торпеду, чтобы та взорвалась до срока и впустую.
– Куда мы идем? – озаботился вдруг я.
До того шагал бездумно, без единой мысли шел куда ведут. Какая-то часть мозга явно еще спала… Катила себе в Ломоносов и беспечно дрыхла.
– К моей машине идем…
– И?..
– Поедем ко мне. Хоть отоспишься немного. Видел бы ты себя: лет на двадцать постарел…
Она вздохнула и добавила не совсем в тему:
– Я люблю тебя, Пэн.
Приятно, что скрывать… Приятно, когда где-то есть женщина, которая тебя любит, и верит, и надеется, и ждет тебя с первым поездом… Да к тому же работает в филиале, на должности хоть не начальственной, но дающей доступ к самой разной информации.
«С нее и начну потрошение, с Илоны, – решил я. – Фигуральное… И нежное, с долгой прелюдией, если, конечно, на прелюдию хватит сил после почти бессонной ночи…»
Лучше бы мне хватило сил на что-то другое. Например, на то, чтобы припомнить слова Авдотьи, показавшиеся в свое время параноидальным бредом…
Но нет, не припомнил. Равнодушным взглядом мазнул по машине, галантно уступившей Илоне право первой выехать с парковочной площадки у вокзала. Хуже того, минуту спустя позорно задремал. Оправдаться можно лишь тем, что авто не привлекало внимание ничем – ни моделью, ни навороченным тюнингом…
Вполне заурядная тачка: «Тойота Пантера», цвет «найт-классик», самый модный, если верить автодилерам, цвет прошлого сезона…
* * *
– Где ты купила права? – спросил я на третьем светофоре.
– Уже не помню, – беззаботно ответила Илона. – Когда гаишные базы накрылись при Прорыве, потом права на каждом углу продавали за копейки… А мне как раз восемнадцать исполнилось, ну и…
Жаль, что тогда же на каждом углу заодно не продавали минимальные водительские навыки…
Илона обитала не в самом Тосно, а в Тосно-2 – в обособленных, на манер города-спутника у мегаполисов, тосненских выселках. Давнюю сплетню о том, что она дочь какого-то большого туза, можно смело выводить в чистое поле и пускать в расход. Не живут в таких местах дочери больших тузов… Маленьких – тоже.
Светофоров между вокзалом и Тосно-2 не так уж много. После каждого я умудрялся задремать, а на следующем просыпался, боднув лобовое стекло, – такая уж манера езды у Илоны…
После третьего перекрестка спать расхотелось. Начал с любопытством глазеть по сторонам: в Тосно-2 я никогда не бывал, проезжал его насквозь по шоссе, не останавливаясь. А «Фиат» Илоны свернул, направляясь к группе обшарпанных домов. Неужели она в одном из них живет, бедная? Не угадал, проехали мимо…
– Что за исторически значимый страдалец прославил это унылое здание? – спросил я.
– Почему страдалец?
– Ну а как еще назвать человека, каждый день глазеющего из окна на такие мерзкие пейзажи?
Поводом для нашего диалога послужила мемориальная мраморная доска – на стене древней блочной пятиэтажки смотрелась она сюрреалистично. Что там было написано, я прочитать не успел. Увидел лишь, что под доской лежит букет цветов – самых простых, полевых.
Илона пояснила: не страдалец, в смысле, вообще не мужчина. Женщина, которую до сих пор в Тосно помнят и любят, – имея на шее мужа-тунеядца и двух проблемных детей, она без устали занималась детьми чужими, тоже порой проблемными, и организовала…
– Скажи уж прямо: ее звали мать Тереза Тосненская, – перебил я, потеряв какой-либо интерес к рассказу (думал, жил здесь кто-то действительно знаменитый: академик, космонавт, известный сталкер… писатель, в конце концов…).
– Дебил ты, Пэн… – произнесла Илона таким тоном, что я сразу понял: шутка не удалась.
Целью нашей поездки оказался небольшой микрорайон, граничивший с частным сектором: на четной стороне улочки четырехэтажные дома, современные, недавно построенные, на нечетной – халупы, окруженные садами-огородами.
Улица именовалась Тополиной. Но тополя остались только на ее «сельской» части, на «городской» торчали кое-где объемистые пни.
«Фиат» (точности ради: «Фиат Коала», ну совсем не подходящий для транспортировки видных и габаритных мужчин) начал притормаживать. Я напрягся: куда свернет Илона? Направо или налево? Нахлебался Питер Пэн за последние годы деревенской жизни выше крыши, сыт, благодарю, добавки не требуется…
Хвала богам, свернула к нормальным домам, припарковалась у одного из них. Я облегченно вздохнул…
Затем еще раз вздохнул, уже печально, и приступил к непростой процедуре извлечения из «Коалы» своего тела, весьма компактно упакованного в салон малолитражки…
* * *
Приятно, когда она приходит, твоя минута славы. Славы не среди своих, в сталкерских кругах я и без того прославлен… Настоящей славы, всенародной.
– Ты Пэн? – спросила девочка лет двенадцати, глядя на меня с нескрываемым восхищением. – Тот самый знаменитый Питер Пэн?
Лицом девчонка напоминала Илону, и я сообразил, что та удивительно рано приступила к процессу деторождения; хотя я и сам стал отцом в неполные шестнадцать, не мне ее упрекать…
Несмотря на ранний час, девочка была наряжена, как на праздник. В руке держала букет цветов, и не полевых, оранжерейных. Не хватало лишь расстеленной в мою честь красной ковровой дорожки и оркестра, играющего туш. Но и без того чертовски приятно…
Честно признался: да, Пэн, тот самый, знаменитый, – и протянул руку за букетом.
Минута славы не всегда длится ровно шестьдесят секунд, но все же называется так оттого, что очень коротка. Моя закончилась, едва начавшись.
Букет мне не вручили. И не планировали вручать. Рано встала и принарядилась девочка (звали ее Юлей, и приходилась она Илоне не дочерью, а сестрой) не в мою честь: сегодня ей предстоял последний экзамен, письменный русский, и все, свобода, каникулы! Букет, соответственно, предназначался кому-то из педагогов.
И все-таки… Мои захватывающие рассказы про Зону она хотела послушать всерьез. И глаза сверкали для меня… Обязательно поболтаем вечером.
– Я сейчас отвезу Юленьку к школе, а ты пока…
– Не рановато ли? Во сколько у вас экзамен-то?
Илона замялась.
– Ну-у-у… там… в общем, они с девчонками договорились пораньше встретиться, повторить кое-что…
Звучало объяснение так фальшиво, что я сразу догадался: у родителей одной из девчонок есть завязки в Министерстве образования, и секретный текст диктанта (или что они там пишут), хранящийся в запечатанном конверте, – секретный не совсем для всех… Со сливами в Сеть вариантов экзаменационных заданий министерство научилось успешно бороться: на общедоступные ресурсы перед экзаменом вбрасывается немалое число фальшивых заданий, поди-ка вычисли единственное нужное, все составлены одними людьми. А вот личные связи по принципу «ты мне – я тебе» не победит никто и никогда.
– Мы поехали, а ты тут пока можешь принять душ… поспать можешь пока…
Дважды повторенное слово «пока» прозвучало чуть по-особенному, с легким нажимом, с намеком…
И мне понравился этот намек.
* * *
Душ я принял быстро, но потом долго брился (это непросто делать одноразовыми бритвами, предназначенными… лучше даже не задумываться, для каких мест женского организма они предназначены).
Потом завис, разглядывая в зеркале – наконец-то в нормальном зеркале! – свое новое лицо. По большому счету, оно мне нравилось больше прежней физиономии Питера Пэна… К той я не то чтобы привык… и не то чтобы с ней смирился… ну, есть и есть, мне в конкурсах красоты не участвовать.
Стало лучше: твердое, волевое лицо не мальчика, но мужа, без налета безбашенной юношеской придурковатости.
Тревожило не лицо – тенденция, стоявшая за его изменениями…
Лязг ключа в замке мигом вымел из головы все тревоги.
– Пэн, ты порезался, я сейчас… – начала говорить Илона, стоя на пороге квартиры.
– У тебя тут такие бритвы, что… – начал возмущаться я, стоя на пороге ванной.
Оба не договорили, шагнули друг к другу. Слова стали не нужны – все, сколько их ни есть в мире.
Входная дверь все сообразила и сама собой плавно закрылась, лязгнув защелкой замка.
А мы без лишних слов занялись тем, что…
Выражаясь метафорически, мы совместили интерфейсы и состыковали разъемы, и сплели ноги, образовав зверя с двумя спинами, и погрузили нефритовый жезл в сапфировую пещеру удовольствий, и сыграли в старинную русскую игру «кольцо и свайка», и обмакнули росток бамбука в «соус любви» (рецепт – в майском номере Womens Whim), и…
Говоря без метафор, мы трахнулись.
Горячо, самозабвенно, страстно, совсем как в тот раз, в наш первый и единственный раз, когда бушевавший в кабинете плешивого импотента Эйнштейна тайфун чувств останавливал настенные часы, сжигал телефоны и даже изрядно покарябал знаменитый Эйнштейнов стол из мореного дуба…
Отдышавшись, Илона заговорила. Ласковые и нежные слова влюбленной женщины звучали райской музыкой – тихой, умиротворяющей – для истрепанного жизненными бурями Питера Пэна, оказавшегося наконец в безопасной и уютной гавани.
– Если ты, сволочь, и теперь после секса ускользнешь на три недели в Зону или куда-то еще, не взяв меня с собой, клянусь, Пэн, я пойду за тобой следом, и найду, и застрелю тебя, подлеца, и вынесу оттуда на плечах – хоть надорвусь, да вынесу, – и похороню на Тосненском кладбище. И вот тогда уж мы будем встречаться каждый день, я буду приходить, беседовать с тобой тихонечко, рассказывать, как растет наш ребенок…
– Стоп, стоп… – торопливо забормотал я, выпадая из райского блаженства в суровую реальность. – Какой еще ребенок?
– Мальчик. Или девочка. Тебе не рассказывали про секс и деторождение в школе, классе примерно в восьмом? Тогда послушай, это интересно: если мужчина и женщина занимаются сексом, не предохраняясь, то…
– Так ты не предохранялась?! И тогда тоже?!
– Мне отчего-то показалось, что тебя этот вопрос ну абсолютно не заботит. И тогда, и теперь… Ты даже не спросил из вежливости, пью ли я таблетки, не говоря уж о том, чтобы самому совершить пару совсем не сложных манипуляций.
– Пьешь? – торопливо и очень вовремя спросил Питер Пэн, крепкий задним умом.
– Нет.
– Э-э-э… я…
Ну да, да… когда десять лет живешь и спишь с одной женщиной… с одной и той же… десять лет… с одной и той же, и больше ни с кем… некоторые мужские рефлексы напрочь утрачиваются (а у меня их изначально не было, откуда им быть, в самом деле, у шестнадцатилетнего?). Короче говоря, в регулярно передаваемых майору Бабуину списках заказанных вещей презервативы никогда не значились (не знаю уж, какие мысли вызывал этот факт у майора). По умолчанию я считал, что Натали сама что-то как-то предпринимает, и не парился.
И позже не парился. Не привык париться…
Бли-и-ин…
Лена… Девушка Лорда, как ее там…
Госпиталь… мать твою, госпиталь… что же они все молчали?!
Я выскользнул из гнездышка любви, заходил по комнате – словно бы в неконтролируемом волнении, заставляющем нас совершать бесцельные движения, когда надо бы что-то сделать, а сделать ничего нельзя…
На самом деле все шло по продуманному хитрому плану – взгляд мой торопливо шарил по комнате, по ее горизонтальным поверхностям: не лежит ли где-нибудь «бурундучок»-нежданчик? Девушки зачастую перед такими разговорами «забывают» на видном месте тест-полоску… С положительным, разумеется, результатом.
Нет, со мной такого не случалось… приятели рассказывали.
Тест-полоска нигде не обнаружилась. Ладно, хоть так… Но стоит как-нибудь ненавязчиво сменить тему разговора, плавно и осторожно увести его в сторону. Взгляд на электронный будильник мгновенно подсказал решение.
– Слу-у-у-ушай! – хлопнул я себя ладонью по лбу. – Да ты ведь на службу опаздываешь! Восемь минут осталось! Одевайся скорее, я отвернусь!
Отвернулся, заодно осмотрел в поисках тест-полоски крышку секретера, как-то я ее поначалу пропустил… И здесь ничего.
Повернулся обратно, сообразив, что вскакивать и одеваться Илона не спешит.
– Петя, я вообще-то рассказала… Но ты по дороге постоянно отключался и, наверное, пропустил… Я не хожу на службу, и восемьдесят процентов от нашего списочного состава тоже. Отпуск за свой счет на неопределенный срок… А у меня, предполагаю, навсегда: оба новых начальника, Сало и Антипин, притащили с собой своих секретарш…
– Симпатичные?
– Ну, как сказать… На любителя. Обе мужского пола, в униформе, с кобурами на поясе…
– Странные вкусы у новых начальников… Поневоле пожалеешь о старине Эйнштейне… Пропуска, кстати, у отпускников изъяли?
– Первым делом. И из списка допущенных исключили, по «опознавателю» тоже не пройти. Я в ящике стола книжку недочитанную позабыла, так и не взять теперь…
В голове у меня с треском и грохотом обрушился весь план потрошения Вивария. Ибо предусматривал он активную помощь Илоны: придет на службу, подключит к служебному компьютеру небольшую такую коробочку, что позволит Питеру Пэну издалека, не маяча под окнами, исследовать своими аномальными способностями внутреннюю сеть офиса, совершить виртуальную прогулку по жестким дискам…
И все накрылось на первом же пункте: не придет и не подключит.
Когда-то я, дурак, мечтал, чтобы на место Эйнштейна сел какой-нибудь армейский полковник и хоть немного приструнил царящий в филиале бардак. Домечтался… Накликал… У полковника Антипина не забалуешь.