— Здесь холодновато.
Кофе и бренди облегчили ожидание, которое было то нестерпимо напряженным, то скучным. Курить мы не решались, потому что эта часть берега для всех должна казаться совершенно безлюдной. Мы разговаривали шепотом. Всего в двухстах ярдах от нас были свет, шум и суматоха. Ровный стук генератора как бы гарантировал покой и безопасность. А здесь стояла задумчивая тишина. Здесь были только море и чайки.
Взошла луна. Когда ее свет стал достаточно ярким, я чаще поднимал бинокль и внимательно осматривал узкую полоску моря вдоль берега. Теперь уже мокрые камни, откуда, по моим предположениям, мог отправиться в путь Мартин Убийца.
Я подумал о том, какие страхи должен испытать всякий решившийся на такое плавание. Подумал о фантастическом самообладании, которое требовалось для того, чтобы спуститься в темную воду, полную носящихся вокруг тебя теней, и довериться исключительно пакетам химического вещества, лежавшего без применения не меньше двенадцати лет, а потом плыть, плыть и плыть, отлично зная, что неумолимый враг подстерегает тебя со всех сторон… И при этом ему придется бросать пакетик впереди себя и каждый раз надеяться, что удастся доплыть до него… Я снова, вздрогнул. Устроившаяся на моем плече Хелен сразу подняла глаза.
— Тебе холодно?
— Нет, просто я подумал… — объяснения казались ненужными.
— Когда он вылезет на берег, будь осторожнее, ладно? Он теперь в отчаянном положении. Может выкинуть что угодно.
— Я буду держать его на безопасном расстоянии. И ты тоже. Пистолета у него нет. А если имеется, то его нужно завернуть во что-то, пока он находится в воде. Иначе из него не выстрелишь. Так что и в этом случае он быстро не сможет его развернуть.
— Все равно не рискуй попусту.
Полночь. Час ночи… Лагерные костры над нашей головой стали гаснуть один за одним. Только прожектора продолжали ярко гореть, пронизывая лучами темноту. На их фоне резко выделялись двигающиеся фигурки часовых.
В какой раз уже я направил свой бинокль вдоль берега, разглядывая блестящие в лунном сиянии мокрые камни и зияющие между ними темные места. Примерно в миле от меня, как почудилось, мелькнула какая-то тень и исчезла, поглощенная тенью большой скалы. Целую минуту я изучал это место. Глаза мои стали болеть и слезиться. И вот от ближайшего к воде края большой тени отделилась тень поменьше. Освещенная холодным лунным сиянием, она приобрела очертания человеческой фигуры, совсем крохотной на фоне могучих скал… Фигура замерла на некоторое время у самой кромки воды, затем, скользнула вниз и исчезла из виду.
— Это он! Поплыл! — свистящим шепотом произнес я и почувствовал, как зашевелились волосы на моей голове.
Я напряженно вглядывался в морскую поверхность, но видел лишь пенистые верхушки вздымающихся волн. Тогда я стал разглядывать пространство левее полуострова. Я знал, что Мартин будет держаться подальше от прожекторов. И вскоре на гребне волны я заметил темное тело, более темное и плотное, чем сами волны… Конечно, это не вода…
Через некоторое время это повторилось. Теперь тело было ближе и виделось яснее. Я торопливо лег на землю. Когда поднялась новая волна, самая высокая, на ее гребне я разглядел очертания человеческой головы.
Человек медленно, рывками приближался к нам. Он часто останавливался. Я предполагал, что он тогда бросает вперед очередную порцию спасительного химического вещества. Интересно, как близко подплывают к нему самые смелые из хищниц? Касались ли они тела своими холодными тушами?.. Это не выходило у меня из головы.
Вскоре он стал виден и невооруженным глазом. Я различал светлеющее пятно его лица, пенистый след позади головы. Он должен вылезти на берег прямо перед нами.
— Держись сзади, не вставай между нами, — прошептал я.
Мартин Убийца должен был вот-вот выйти на берег. Он уже сражался с прибоем, упрямо стаскивающим его назад в море. Наконец он поднялся, с трудом выпрямился и прошел вброд несколько последних ярдов. Мы уже слышали его хриплое дыхание. Наверное, он смертельно устал.
Спотыкаясь и покачиваясь, он сделал несколько шагов по наклонному берегу и внезапно остановился, словно настороженное животное. Держа наготове пистолет, я вышел из тени и произнес фразу, которую говорил совсем недавно:
— Привет, Убийца!
Мартин остолбенел. Мои слова прозвучали для него как гром с ясного неба. После всего пережитого, после того, как ему удалось перехитрить преследователей, его обнаружили. Мое появление из темноты лишило его способности соображать. Он уставился на меня, не веря своим глазам. Его усталое, неровное дыхание замерло. Потом он задышал еще чаще и с хрипом, словно дрался не на жизнь, а на смерть.
В лунном свете он мог кого угодно испугать своим видом: грязная, разодранная в клочья одежда, прилипшая к телу, ручьями сбегающая с нее вода, торчащая клочьями, как у дикаря, борода… Тело его сжалось, словно пружина, и он прошептал:
— Боже мой, да это же Шкипер!..
Я лишил его последней надежды спастись. И мне было жаль его — с этим я ничего не мог поделать. Я не мог отделаться от чувства, что избиваю лежащего человека. Но я заставил себя вспомнить и о жестоких ограблениях, и о трех убийствах, совершенных его руками… Но мои переживания как рукой смело, когда я заметил, что он выпрямился и незаметно придвигается ко мне.
— Стой на месте! Не двигайся! — крикнул я. — Пистолет мой заряжен.
— Да ты с ума сошел! — огрызнулся он, но все же остановился, тяжело дыша и дико сверкая глазами. Нас разделяло лишь несколько ярдов. — Я чуть не убил тебя сегодня. Ты прошел всего в футе от меня! — сказал он. — Жаль, что не убил… Это ты предложил устроить прочесывание?
Я кивнул, ни на секунду не сводя с него глаз.
— Догадался, что ты подашься на Робберг, — сказал я. — И про эту химию тоже вспомнил.
— Старик Шкипер… У него такие штучки не пройдут… И в войну тоже…
— Что тоже?
— Это ж ты учил нас всему.
За моей спиной раздался шорох. Я не оглянулся. Хелен вышла из тени и встала рядом со мной:
— Этому он вас не учил!
— Что, семейный отряд? А? — Мартин перевел взгляд с меня на Хелен. В голосе его звучала злобная насмешка, но чувствовалась горечь о том, чего у него не было никогда и никогда теперь уже не будет.
…И опять мне пришлось заставить себя ненавидеть его за содеянное. Наверное, он догадался об этих моих мыслях.
— Ну что, Шкипер? — заскулил он. — Может, отпустишь, а? Это ведь ты во всем виноват, честное слово! Это ты меня всему научил, ты меня таким сделал. Я никак не мог от этой науки избавиться… После войны мне уже никогда не везло. — Его сумасшедшие глаза искали сочувствия в моем взгляде. — Ты ведь не знаешь, что такое искать работу. Менять работу, когда найдешь ее. Менять одну за другой, потому что все смеются над тобой и смотрят свысока… — Дыхание его участилось. — Я ведь только и почувствовал себя человеком на войне. Мир — мерзость! Я только время терял до самых последних пор.
— Но ведь война кончилась двенадцать лет назад.
— Все равно, только теперь я немного ожил…
— Когда убивал?
— Когда становился самим собой.
Хелен затаила дыхание. Вот он, кошмар прошлого, словно говорила она. Вот оно, ужасное эхо войны. Ее последствия.
— Отпусти меня, Шкипер, — снова стал уговаривать он. Я почувствовал, как он напрягся, словно до предела закрученная пружина, и отступил назад, еще сильнее сжав пистолет. — Дай мне уйти… Просто отвернись. Ты никогда больше обо мне не услышишь.
— Не могу, Убийца.
— Что с тобой?
— Я должен передать тебя властям.
— Тогда дай мне выпить. — Он попытался шагнуть вперед. — Моя песенка спета.
— Нет! — резко крикнул я. — Не подходи!
Он следил за каждым моим движением с таким жутким напряжением, что от такой злобной сосредоточенности становилось страшно. Я тоже не сводил с него глаз, готовый к самому подлому его трюку. Знал, что при малейшей возможности он схватит Хелен, закроется ею как щитом, начнет душить ее…
Он поднял руки к лицу, протирая глаза от морской воды и приглаживая растрепанные мокрые волосы. Взгляд его метался с меня на Хелен, отыскивая слабое, незащищенное место. Но ни я, ни она не были в пределах его досягаемости. Неожиданно зубы его стали выбивать частую и мелкую дробь.
— Я спас тебе жизнь… И за это не отпустишь?
— Нет.
— Дай мне бежать!
— Нет.
— Тогда, ради бога, дай хоть выпить!
Я помедлил в нерешительности.
— Ладно, дам… Но потом мы пойдем. — Не сводя с него дула пистолета, я полез в боковой карман и достал оттуда фляжку с бренди. — Я брошу флягу на землю рядом с тобой. Вперед не двигаться.
Фляжка шлепнулась на песок, Мартин нагнулся, чтобы поднять ее…
Трюк его едва не получился. Он резко схватил флягу и неожиданно подскочил, как на пружине, вверх, швырнув мне ее в лицо вместе с горстью песка. Хелен вскрикнула, предупреждая меня об опасности. Я мгновенно отлетел назад. Теперь я опять был вне пределов его досягаемости, но глаза запорошил песок.
Если бы он тогда попробовал бежать, ему бы это наверняка удалось, но инстинкт убийства был в нем слишком силен. Вместо того чтобы прыгнуть в сторону и раствориться в темноте, он весь сжался, приготовившись к прыжку. Это позволило мне прийти в себя.
— Ни с места! — взревел я, и он застыл на месте, увидев направленное на него дуло пистолета. Нас разделяло несколько шагов.
— Ну, Убийца! — задыхаясь от гнева, проговорил я. — Теперь твоя песенка действительно спета.
Его потное, бледное лицо в лунном свете напоминало только что пойманную рыбу.
— Неплохо… — сказал он и нервно рассмеялся. — Только ты и мог меня опередить… И все-таки я попробую бежать, Шкипер.
— Буду стрелять!
— Лучше быть застреленным, чем повешенным. — Он повернулся ко мне спиной.
— Не будь дураком! — закричал я. — Сдайся властям. Может быть, тебя и не повесят.
— Попробую бежать. — Стоя ко мне спиной и пригнувшись для бега, он крикнул через плечо: — Не промажь, Шкипер! — Он огромным прыжком бросился вперед.
Я помедлил всего одну-две секунды, но мне они показались вечностью. Я чувствовал и свою вину, и свою утрату…
— О боже!.. — услышал я шепот Хелен, в котором звучали ужас и жалость. И в тот момент я выстрелил.
…Это было самое меньшее, что я мог сделать для человека, дважды спасшего мне жизнь.
Николас МОНСАРРАТ
КОРАБЛЬ, ПОГИБШИЙ ОТ СТЫДА
Рисунки В. КОЛТУНОВА
В этой истории я и сам до сих пор не все полностью понимаю. Мне долгое время пришлось иметь дело с кораблями. Даже слишком долго. И если мне что-то известно доподлинно, то лишь одно: корабли — предметы неодушевленные. Они сделаны из дерева и металла, и все тут. У них нет души, нет воли. Они не умеют говорить и вовсе непохожи на женщин. Впрочем, лучше начну-ка я свой рассказ…
Начало его относится к военному времени, как, впрочем, и все в моей жизни. Меня зовут Билл Рэнделл. Если вы достаточно внимательно читали сводки военных времен, то это имя должны запомнить. Почти всю войну я провел в береговом охранении. И это означало — для меня, по крайней мере, непрерывные рейды на канонерках. Чертовски веселое занятие! Нас называли сорвиголовами. Кличка говорит сама за себя. Мы предназначались для особой роли — налетать на французское, голландское, а несколько позже и немецкое побережья и тут же удирать восвояси, стараясь всякий раз хоть на несколько минут опередить рассвет.
Целью для наших орудий могло оказаться что угодно. Это зависело от удачи. Иногда попадался каботажный конвой, направляющийся в Шелдт. Иногда — немецкие торпедные катера и минные тральщики. Иногда — сопровождаемые немцами рыбацкие суда (если даже вы просто рыбачили на немцев, то становились в войну законной целью — для меня, по крайней мере). Однажды мы расстреляли маяк. В другой раз — газгольдер, а был случай, — о славный миг! — когда мы уничтожили появившийся из тоннеля поезд. Это произошло чуть севернее Булони. Одним словом, к вражескому берегу нас посылали с единственной задачей: причинять врагу побольше беспокойства и неприятностей — все равно каким образом, что мы и делали, «принимая всяческие меры предосторожности», как выразилось Их Лордство.
Между рейдами мы сопровождали собственные конвои и подбирали свалившихся в море неудачников из ВВС, расстреливали дрейфующие мины и исполняли роль буксиров для кораблей-мишеней. Канонерки могли делать все, что угодно. Особенно правомерно это в отношении к моей КЛ-1087. О ней-то и пойдет рассказ.
KЛ-1087 — просто чудо, а не канонерка. Она была ста футов длиной. На ней стояли четыре паккардовских двигателя общей мощностью в пять тысяч лошадиных сил, позволяющих развивать скорость около тридцати пяти узлов. Был бомбосбрасыватель на случай встречи с подводной лодкой, чего, кстати, ни разу так и не произошло. Стояли шесть «эрликонов» и восемь более легких пулеметов, а также две шестифунтовки пушки, способные сделать дыру шириной в фут в любой броне и еще большую в человеке. В те славные годы мы имели немало примеров и того и другого.
КЛ-1087… Практически я создал боевое судно из простой яхты, но не было лучшей канонерки ни в одной флотилии, ни на одной базе по всему английскому побережью. Мы кончили войну с послужным списком, лучше которого едва ли можно отыскать в Англии. На щите передней шестифунтовки, обычном месте записи трофеев корабля, мы поместили следующий перечень:
Мины — 126
Газгольдеры — 2
Торпедные катера — 7
Пароходы — 1
Самолеты — 8
Тральщики — 3
Все это было уничтожено нами наверняка и явилось результатом бессонных ночей, долгих ожиданий, выслеживания и сотен часов, проведенных среди хлещущих волн и пронзительного холода. И едва ли нужно осуждать нас за гордость своими трофеями.
Наградили нас за это тоже неплохо. Хоскинс, мой старпом, о нем речь пойдет буквально через минуту, предложил составить еще и такой список:
DSO — 1
DSC — 1
DSM[3] — 3
Ни тогда, ни теперь эта затея мне не нравилась… Но мы сбили, действительно сбили эти самолеты. Действительно потопили эти торпедные катера и тральщики. Действительно уничтожили все остальное. И я полагаю, что медали — тоже нечто вроде тех же трофеев. Однако мне казалось, что на эти трофеи надо смотреть совсем иначе: нарисовать их вот таким списком, чтобы все ходили и смотрели на них, я считал чем-то не слишком красивым.
Команда корабля состояла из двадцати двух матросов, в основном расчеты орудий, и двух офицеров. Я был капитаном КЛ-1087. Вторым офицером был старпом Джордж Хоскинс.
Странно, как долго можно находиться с человеком в очень близких приятельских отношениях, быть обязанным ему жизнью, а в результате совершенно ничего о нем не знать. Хоскинс мне нравился за многие качества, которые он не однажды проявлял в самых разнообразных критических случаях. За смелость, хитрость, безжалостность. Словом, за все качества, так необходимые сорвиголове. Что касается всего остального, то я попросту закрывал глаза. Он прекрасно управлялся с кораблем. Палуба всегда чиста. Машина работает как по маслу. Команда прекрасно организована и снабжена всем необходимым. Но было в нем всегда нечто, чего я не знал, да и знать не хотел.
Что-то было в его глазах… Хоскинс — маленький, аккуратный человек. Лейтенант запаса, который до войны работал, кажется, продавцом. Целых три года мы провели вместе, и ни разу он не подвел меня. Даже в тех случаях, когда мог подвести любой. Он получил медаль — ту самую, которую хотел изобразить на щитке переднего орудия, — вполне заслуженно. И все же нечто в глазах его говорило, что он беспокоился вовсе не о том, чтобы сбить побольше вражеских самолетов и потопить побольше торпедных катеров. Его волновало лишь одно: чтобы о его подвигах узнали в адмиралтействе, а оттуда — и вся публика. Чтобы всем стало известно, какие асы капитан-лейтенант Рэнделл и лейтенант Хоскинс.