И вот теперь, в летний лондонский вечер, я сидел обтрепанный, без работы.
У дверей произошло движение, и чей-то голос произнес: «Конечно же, я являюсь членом». И говоривший вошел.
Это был Джордж Хоскинс. Мы сразу увидели друг друга. Я поднялся из-за стола, а он направился ко мне, лавируя между столиков. «Привет, Джордж», — сказал я, а он ответил: «Я знал, что найду тебя здесь».
Мы посмотрели друг на друга. Я понимал, кого он видит перед собой: высокого худого мужчину в старом, потрепанном сером костюме, в стоптанных замшевых туфлях на резиновой подошве и мятом флотском галстуке. Тот же, кого я видел, было совсем другое дело: он отличался и от меня, и от того, что представлял собой в прошлом.
Хоскинс, очевидно, процветал. Он выглядел предприимчивым, вылощенным, самоуверенным. Словом, имел все качества, которых мне так недоставало. В аккуратном темном костюме и сером галстуке, он оглядывался удивительно добродушно вокруг, словно желал сказать, что нет никакого позора в маленьком росте, если преуспеваешь. По опыту я знал, что в его облике имеется что-то фальшивое: чего бы он ни делал, все оказывалось не просто так. Но за это, кажется, неплохо платили.
Он окинул меня быстрым оценивающим взглядом, еще когда мы стояли посреди зала. Его глаза, как отметил я, глядели все так же ободряюще. Но теперь в его взгляде сквозила и легкая ирония, словно оба мы должны понимать, что многое между нами изменилось. Мы не встречались с тех самых пор, как я был командиром, а он — старпомом на КЛ-1087.
Он и бар оглядел таким же оценивающим взглядом:
— Что, ребята, все еще воюем?
Я нередко, глядя на парней, думал так же, но слова Хоскинса меня покоробили.
— Да, нечто в этом роде, — ответил я коротко и спросил, что он будет пить.
— Большую порцию розового джина, пожалуйста.
Я с довольно-таки угрюмым видом заказал для него джин, а для себя — пиво. Люди поглядывали на нас, невесело размышляя. Уже давно в клубе береговых сил никто не заказывал джин: ведь он стоил шесть шиллингов шесть пенсов…
Хоскинс весело повернулся ко мне, закинул ногу за ногу, оперся локтем о стойку бара, — человек, находящийся в прекрасных отношениях со всем миром.
— Приятно вновь с тобой встретиться, Билл, — никогда раньше Биллом он меня не называл. — И что вы, ребята, теперь поделываете?
— Да так, ничего особенного, — ответил я.
Он кивнул, словно найдя в моих словах подтверждение собственным мыслям.
— Это, наверное, здорово! Жаль, что я не могу себе этого позволить.
Я молча посмотрел на него. Мой костюм, мои туфли, мои обтрепанные манжеты дали ответ на его вопрос раньше, чем он задал его, и слова его стали особенно оскорбительными. Но стоило выяснить, к чему он клонит… Мы болтали праздно, в лучших традициях клуба.
— Ну а что ты делаешь? — спросил я, однако, вскоре.
— А, да так. То одно, то другое… — И он неопределенно махнул рукой. — В наше время приходится зарабатывать на жизнь где только возможно. А ведь это нелегко с теперешними чертовыми ограничениями.
— Да, пожалуй. — Мой короткий комментарий ни к чему не обязывал. Я знал, что сейчас кое-что станет ясным, но не был готов к отпору, каким бы спекулянтом он мне ни казался.
— Если ты нигде постоянно не устроен, — наклонился поближе Хоскинс, — я бы мог предложить кое-что интересное. Мне нужен человек вроде тебя.
Я пробормотал что-то невнятное: приятно, что кто-то кому-то нужен. И знал, что Хоскинсу это известно.
— Необходима лодка, первоклассная лодка. И тот, кто мог бы управлять ею. Двое. Фактически ты и я. — Разговоры вокруг возобновились, и его голос терялся среди других голосов. — Быстрая лодка для переходов через пролив и обратно, — он улыбнулся. — Достаточно мы сделали таких походов в свое время, видит бог!
— А что за переходы? С грузом?
— Можно и так называть. Срочный фрахт.
— Ну а судно? Кто вложит деньги?
Он опять сделал неопределенный жест рукой и как-то по-особому прямо поглядел мне в глаза.
— Есть у меня кое-какие друзья. И вокруг полно людей, которым вовсе не нравятся ограничения… Так тебя это интересует?
— Да, — ответил я.
— Молодец, — он улыбнулся, словно знал ответ заранее, потом оглядел бар. — Теперь палата должна заседать при закрытых дверях. Имеется здесь местечко, где мы можем переговорить с глазу на глаз?
— Есть наверху зал. Там обычно пусто.
— Вот и отлично. А теперь поднимем бокалы.
Я стал шарить по карманам, чтобы рассчитаться за выпитое, но он опередил меня, бросив на стол бумажку в один фунт.
— Не надо, старик. Плачу я.
Поднимаясь по лестнице, я спросил:
— Ты имеешь в виду контрабанду?
— Да, — ответил он.
Итак, дело дошло до этого. Но я не очень возражал. Я давно сидел без пенни в кармане. И теперь не очень беспокоился, каким способом буду добывать средства для оплаты многочисленных долгов. К тому же мне успела осточертеть жизнь в стесненных средствах, а тут представляется случай сделать их менее стесненными.
В обшарпанном клубном зале Хоскинс нарисовал мне розово-голубую картину будущей совместной деятельности: какие это будут веселые дела и сколько мы сможем выкачать из каждого похода чистоганом, и какой огромный спрос на наши услуги будет со стороны тех загадочных людей, «которым не нравятся ограничения».
До сих пор жизнь в государстве всеобщего благоденствия не дала мне ничего. Но пришло время кое-что переменить. Недостаток товаров, ограничения, контроль за импортом — все это вместе взятое должно обеспечить нам безбедную жизнь. Не скажу, чтобы я вообще колебался.
— Найти бы нашу старую канонерку. Это идеальный корабль, — сказал я Хоскинсу.
И опять Хоскинс кивнул, словно я лишь прочитал его мысли.
— Забавно, что ты вспомнил о ней. А я уже знаю, где она находится… Нашу канонерку собираются продать…
Хорошо было снова увидеть КЛ-1087, хотя и нетрудно представить, что она стала черт знает на что похожа.
Она стояла в Хэмпшире, в бухте для яхт на реке Леймингтон. Когда мы с Хоскинсом прошли по неструганой доске, служившей теперь трапом, оба почувствовали себя так, словно совершаем экскурсию в прошлое. У канонерки был вид оставленной старой женщины, о которой никто не заботится, которую давно никто не любит. Краска рассохлась, потрескалась и обсыпалась. Железные части поржавели, а медные покрылись зеленой пленкой окиси. Вдоль ватерлинии висела густая бахрома водорослей, безобразящих совершенные когда-то обводы корпуса. Ничто уже не напоминало ее гордое прошлое. Если бы не глубокий шрам, оставленный на полубаке снарядом двухфунтовки, я никогда бы не узнал ее. Так бы никогда и не сказал, что этот корабль был когда-то моим.
— Да, придется поработать, — произнес Хоскинс с некоторой, очень-очень небольшой долей профессионализма. — Но ремонтники клянутся, что корпус в полном порядке.
— Нам не нужны все четыре двигателя, слишком уж дорого, — сказал я после раздумья.
— И место их мы тоже можем использовать более разумно, — ухмыльнулся Хоскинс.
Внизу, в давно не открываемой кают-компании, у стола, за которым мы сиживали несчетное число раз, иногда в тихой безопасности, а порой и на расстоянии орудийного выстрела от вражеского берега, мы теперь думали о будущем своего корабля. Оно не могло быть таким же славным, как прошлое, но от этого будущего зависело теперь, станет ли наша жизнь лучше.
На Леймингтоне я проработал целых три месяца. Три великолепных месяца. Хоскинс оставался в Лондоне, занимаясь организацией предприятия и, как мне кажется, обрабатывал таможню — на будущее. В мою задачу входило отделать КЛ-1087 таким образом, чтобы она могла справляться со своими странными обязанностями. Иногда мелькала мысль: а ведь все это входит в обязанности старпома… Но совершенно очевидно, что по сравнению с военным временем мы поменялись ролями. И Хоскинс, обмолвившись: «Да, придется поработать», имел в виду, что работать придется мне, а не ему, что следует взяться за работу поскорее, ибо именно за это мне и будут платить. Он будет платить.
Совсем недавно это мне здорово бы докучало, но теперь я не чувствовал ничего подобного — слишком безрадостными и безуспешными оказались для меня прошедшие годы, чтобы оставалось желание цепляться хотя бы за видимость былой субординации. Вскоре я понял, что ничего не имею против нового ярлыка, ибо вновь имел работу, да еще на своей доброй КЛ-1087.
Первым делом нужно было позаботиться о двигателях, которые находились в хорошей сохранности, так как были законсервированы в масле. Два из них мы сняли, но и оставшиеся два должны давать скорость двадцать пять — тридцать узлов. Вполне достаточно для любого случая. Гораздо важнее было упростить управление, так как нас на борту будет всего двое. Пришлось вывести управление на мостик — штурвал, рычаги, регулировки двигателя, включатели системы освещения, — все это оказалось в руках одного человека, позволяя «остальной команде» отдыхать, прибирать корабль, по возвращении в гавань ставить лодку на якорь или швартовать к причалу.
За реорганизацией последовала генеральная приборка. Мы извлекли корабль из воды, соскребли с днища водоросли и покрыли корпус свежей краской. Деревянные части вычистили наждачной шкуркой, а металлические надраили до блеска. Окрасив все внутри и снаружи, мы поставили на место убранных двигателей пару рундуков. Таким образом, ремонт был закончен. Из кучи хлама мы снова сделали нашу КЛ-1087 кораблем. Конечно, теперь она не была прежним военным кораблем, не давала прежние тридцать пять узлов, не могла дырявить борта торпедных катеров, или сбивать вражеские самолеты, или, например, распугивать рыбу взрывами глубинных бомб. Однако она вновь стала похожей на корабль, выглядела работящей. И я знал, что она нас не подведет.
Когда КЛ-1087 была готова, я позвонил в Лондон Хоскинсу. Тот приехал, и мы вывели лодку на испытания. Сначала в реку, а потом вниз по течению, в Солент.
Приятно вновь выйти в море, да и с погодой нам повезло. Ясно, солнечно и безветренно. Мы прошли до острова Уайт и повернули в пролив. Несмотря на меньшую мощность, корабль прекрасно слушался руля. В море нас встретило небольшое волнение, но трюм оставался сухим. Мы провели в море весь день. Часто меняли скорость, проверяли двигатели, управление, действие электрических схем и общие мореходные качества. В конце концов оказалось, что нам совершенно не к чему придираться, несмотря на столь долгий перерыв в работе.
— Кажется, она в порядке, — сказал я, беря курс на Леймингтон и решив, что испытаний достаточно. — На ней хоть на край света.
Хоскинс, проверявший небольшую радиостанцию, поднялся на мостик. Я стоял у штурвала с полыми спицами. «Для всякой мелочи», — пояснил однажды Хоскинс. Таких тайников имелось множество. Их делал наш плотник. «Один из своих парней», — пояснил мне Хоскинс. Тайники устроили в навигационных огнях, замаскировали под баки с горючим, спрятали в фальшивой балке на потолке кают-компании, замаскировали под холодильник и так далее. Даже в маленьком гальюне был сливной бачок размером в пинту, предназначенный вовсе не для воды. КЛ-1087 стала не только прекрасно работающей лодкой, но и местом, где можно показывать массу фокусов.
Хоскинс все осмотрел и ухмыльнулся. Он с удовольствием провел этот день встречи с прошлым. Широким жестом он окинул КЛ-1087, потом горизонт.
— Опять Рэнделл и Хоскинс, а? — весело произнес он.
Что ж, можно было и так сказать, если не принимать в расчет некоторые частности.
Хоскинс занялся финансовой стороной предприятия. Я работал за жалованье плюс комиссионные от «результата», которые станут известны лишь впоследствии. Хоскинс вел бухгалтерию и договаривался с клиентурой. Мне с самого начала не на что было жаловаться, так как походов мы делали множество и все это сразу принесло неплохие деньги.
— Что больше всего нужно людям? — спросил меня Хоскинс однажды и сам ответил: — Вот это мы и должны выяснить. А потом снабдить людей всем, что им нужно.
Наши махинации, рассматриваемые под таким углом, были чем-то вроде филантропии. Получалось, что мы пеклись о счастье ближнего. Ба, да ведь мы делали почти то же, что и наше правительство!.. Должен признаться, что эти «людские нужды» оказались довольно странными. Особенно позже, когда мы стали постепенно расширять круг своих операций. Поначалу мы, как контрабандисты, были людьми совершенно респектабельными.
В первые несколько походов основным грузом было бренди. Бренди и еще французские вина, нейлоновые чулки, консервированный окорок и дорогие сигары. Как видите, вещи, делающие разницу между просто жизнью и жизнью «красивой», которую можно видеть в журнальных рекламах. Я частенько подумывал, как мало зла и как много удовольствия доставляем мы своей деятельностью. И в то же время как много денег делаем столь невинным образом… Иногда нам удавалось совершить короткий переход от английского берега до французского и обратно всего за одну ночь. Иной раз приходилось подолгу изображать английских яхтсменов, которые не могут оторваться от гостеприимных берегов у Сан-Мало. Но стоило нам нагрузиться, мы тут же сматывались.
У Хоскинса имелось множество связей и в Англии, и во Франции, но я никогда не вдавался в детали и подробности его делишек. Я предпочитал оставаться просто моряком, который умеет только управлять лодкой. А дело это вовсе не трудное. В те дни с КЛ-1087 не было никаких неприятностей. Слушалась она прекрасно. Мои штурманские способности оставались на уровне, а Хоскинс, который мог управиться с любыми двигателями, держал ходовую часть в великолепном состоянии.
Свою долю приключений мы получали, но совсем другого порядка, чем прежде. Позвольте рассказать об одном происшествии, чтобы вы лучше представили, как шло у нас дело.
Однажды около четырех часов утра, во время похода в Шербур и обратно, мы пробирались вверх по Леймингтону, к постоянному месту якорной стоянки. Огни на берегу были погашены. И своих мы но зажигали. КЛ-1087 дюйм за дюймом проползала мимо отмечавших течение бакенов, мимо густо пахнущих мором мелей, мимо стоивших на якоре лодок, мимо начинавшихся недалеко от якорной стоянки сараев и домов. Этот путь — наш парадный подъезд. Здесь мы могли найти дорогу и в полной темноте, которая окутывала нас в этот предрассветный час.
Мне вспоминались белые ночи, когда мы так же вот пробирались поближе к голландскому или французскому побережью. Тогда нашим противником были немцы. Теперь же…
Мы делали последний поворот перед паромным слипом, как вдруг прямо по носу вспыхнул прожектор и голос прокричал из темноты:
— Эй, на катере! Остановите машину!
Совершенно инстинктивно я положил руль на правый борт. Я знал, что мы находимся поблизости от берега реки, но не хотел рисковать столкновением с этим судном и не хотел, чтобы команда его увидела нас слишком близко. Но прожектор последовал за нами.
— Останови. Похоже, что это какие-то власти, — спокойно произнес стоявший рядом Хоскинс.
Требование повторилось, на этот раз на более высокой ноте. Отлично зная, что сейчас произойдет, я прикрыл дроссель и остановил винты. Мы мягко врезались в илистое дно. Корма покачивалась из стороны в сторону, а нос накрепко увяз в липкой глине.
Хоскинс, ни на секунду не терявший находчивости, повернулся лицом к слепящему прожектору и закричал:
— Эй вы, кретины чертовы! Куда, спрашивается, лезете?
Флегматичный голос человека, на которого хоскинсовский трюк не произвел ни малейшего впечатления, спокойно ответил:
— Примите конец. Мы поднимемся к вам на борт.
Появилось два человека. Один побольше, другой поменьше.
Они подвели к борту большой открытый катер и загрохотали по палубе с властной самоуверенностью. Мне это совсем не понравилось. Но нам предстояло разыграть роль.
— В чем там еще дело? — брюзгливо спросил я, едва они поднялись на борт. — Я думал, мы с вами столкнемся. Теперь мы из-за вас сели на мель.
— Вы прекрасно с нее сползете во время прилива, — ответил тот, что поменьше.
— Да и не в этом дело. Зачем вы включили прожектор?