– Для какой цели совершаешь ты сей обряд, великий пастырь? – Знакомый голос и знакомый тон заставили его шарахнуться в сторону, врезаться в кустарник и завязнуть в нем.
Однако, застряв среди густых ветвей, священник спохватился. Ведь Господь дал ему защиту! Господь наградил Амвросия обетом молчания, и более ему не нужно отвечать на коварные и путаные вопросы хитрой похотливой язычницы! Более она не сможет вовлечь его в разговор, одурачить, заморочить, пробудить низкую животную похоть! Его епитимья – суть его щит и его меч.
Отец Амвросий гордо вышел навстречу бесовскому порождению – у круглолицей язычницы вытянулось лицо, она сочувственно охнула:
– Бедненький мой! Давай я тебе помогу… – Дикарка протянула пахнущие фиалками ладони, наложила священнику на горло.
Отец Амвросий закрыл глаза, готовясь принять смертную муку от адова создания, искупить страданием и исполнением заповеди терпения минувшие грехи. Однако вместо мук сладко закружилась голова и словно тысячи иголочек стали мелко-мелко, подобно горячей можжевеловой веточке, щекотать его шею, растекаясь по телу, окутывая его безмятежностью, мерными потоками тепла и холода наполняя бодростью, силой и прочностью все мышцы, а пуще всего – мужское его достоинство, которое окаменело, ровно гранит, и уже пробивало стену ласки, устремляясь к недрам сладострастия.
Священник с ужасом понял, что опять поддался беспутству, но грех оказался столь завораживающим, что отец Амвросий не смог остановиться, даже осознав разумом глубину своего греховного падения, и продолжил страстную схватку, оседлав язычницу и настойчиво погружаясь в ее плоть, пока наконец не ощутил в себе горячий сладкий взрыв.
– Да-да, да!!! – возопил священник и тут же в ужасе замер, обеими руками зажимая себе рот.
– Мой могучий дракон, – ласково погладила его колени Ирийхасава-нэ. – Тебя что-то тревожит?
– Гнусное порождение ехидны! – вскочил на ноги отец Амвросий. – Из-за тебя я нарушил обет молчания, епитимью самого Господа! Ой!
Мужчина снова зажал себе рот, поняв, что нарушил обет молчания еще раз.
– Я тебя просто исцелила, великий пастырь. Теперь ты сможешь посвятить меня в тонкости своей веры. Так что за обряды ты сотворял, мой дракон? Это было моление об удачной охоте, о здоровье увечных или на сокрытие стоянки от дурного глаза? Расскажи мне, батюшка… – нежно улыбаясь, потянулась к нему девушка.
– Сгинь, сгинь, сгинь! – пятясь, несколько раз перекрестился священник. Замер, опять округлив глаза, опять зажал себе рот.
Всего за несколько мгновений он нарушил обет молчания трижды!
Взвыв, отец Амвросий кинулся бежать, но на полпути к лагерю вспомнил, что сорвался с места обнаженным, повернул назад, домчался до язычницы, вырвал рясу у нее из-под ног и снова умчался прочь.
Ирийхасава-нэ непонимающе почесала в затылке, присела на корточки, пошарила ладонью по песку, оглянулась на солнце. Пару раз неумело перекрестилась, прислушалась то ли к внутренним ощущениям, то ли к происходящему вокруг, пожала плечами и отправилась вслед за священником.
Митаюки спала очень чутко. Да и как еще можно спать среди яркого дня? Так, только время скоротать в ожидании сумерек. Посему, ощутив рядом движение, она сразу приоткрыла глаз и еле слышно хмыкнула, заговорив на языке сир-тя:
– Казачка Елена? Ты знаешь, казачка, что вас, белых, всего шесть, а ты седьмая? – И шаманка слегка повысила тон: – Я знаю, кто ты такая!
– Среди шести проще спрятаться, чем среди двух, – пожала плечами казачка. – И я тоже знаю, кто ты такая. Когда ты пожалела меня и отерла мое тело, я подарила тебе пророчество. Разве оно не сбылось?
– Проклятая колдунья! Дитя смерти, воплощение зла, служительница мрака! – горячо зашептала юная шаманка, стараясь тем не менее не разбудить шумом спящего Матвея. – Ты истребила тысячи сир-тя, ты предала мукам бесчисленное число невинных, ты погубила мое селение. Что нужно тебе здесь, в моем новом убежище, мерзкая Нине-пухуця?
– Мне нужна сила этих дикарей и мудрость их шамана, – с легкостью призналась черная колдунья. – Но он слишком силен и не поддается моим стараниям! Я поила его приворотным зельем и накладывала заклятие страсти, я услаждала его высшим мастерством плотских утех. Я даже исцелила его, почти раскрыв тайну своей сущности! Но он так и не признался в тонкостях своего учения, не открыл ни единого ритуала, не посвятил в происхождение и источники силы своего бога. Чем больше услад он получает, тем сильнее сторонится меня и крепче держится своих секретов. Иногда мне кажется, что учение девичества бессильно против этого чародея!
– Ну и что?
– Ты смогла освоиться среди дикарей, Митаюки-нэ, они тебе доверяют. Ты научилась использовать их обычаи и правила себе на пользу. Ты сможешь подобрать для шамана нужные слова. Заставь его проговориться о своих тайнах!
– Ты зря пришла ко мне, черная шаманка! Склонить меня на свою сторону тебе не удастся. Я не стану ничего делать для тебя, поклонница смерти. Убирайся, или я разбужу мужа!
– Не нужно помогать мне, дитя. Помоги своему народу. Узнай тайну, и я обращу ее на пользу твоему роду.
– Ты не умеешь помогать, Нине-пухуця. Ты умеешь только убивать, причинять боль и страдания! Не будет от тебя пользы нашим чумам. Только новые страшные муки. Ведь ты хочешь именно этого? Наслать на сир-тя новые страдания?
– Люди и народы мужают в муках, милое дитя, – покачала головой лжеказачка. – Если сир-тя стали слишком сильны, чтобы природа могла посылать им достойные испытания, значит, эти испытания приходится порождать нам самим.
– Зачем, Нине-пухуця? Почему не жить просто и счастливо?
– Потому что в покое, лени, неге и сытости человек жиреет и тупеет, Митаюки-нэ. Народ, состоящий из тупых лентяев, народ, не умеющий сражаться за свою землю, не ищущий власти и доблести, обречен! Что хорошо одному человеку, плохо для его рода. Вспомни, девочка. Когда-то наши предки не жалели себя в битвах. Они проиграли войну, но за время напряжения всех сил своих смогли достигнуть вершин мудрости, равной которой нет на свете! Кто, кроме сир-тя, оказался способен зажечь второе солнце, равное жаром небесному? Ныне сир-тя больше не воюют. И кто мы теперь? Обитатели пустых чумов, женщины из которых умеют только рожать, лечить и растить тощий лук на нескольких грядках; воины же способны только умасливаться жиром и похваляться красотой своих мышц. Об этом ли мечтали наши предки, зажигая новое солнце для спасения последних воинов и женщин из разгромленных кочевий? Это ли достойная жизнь для носителей величайшей мудрости?
– Матвей говорил, мучительная смерть лучше скучной жизни, – неожиданно вспомнила Митаюки.
– Именно поэтому казаки пришли к нам, а не мы к ним! – моментально подхватила ложная казачка. – Вот оно, испытание народа сир-тя! Мы должны проснуться – или умереть!
– И ты, конечно, постараешься сделать, чтобы все умерли?
– Посмотри мне в глаза, деточка, – попросила Нине-пухуця, и зрачки казачки Елены блеснули алым огнем. – Если народ сир-тя сгинет, не выдержав испытания, ты останешься единственной носительницей величайшей мудрости древних шаманов. Подумай над этим. Ты станешь не обитательницей чума, ублажающей по утрам и вечерам намасленного неуча, а великой шаманкой, пред знанием которой будут склоняться все вожди и правители мира… Если народ сир-тя выдержит испытание, он возродится, а имя твое возвысится в вечности. Если сгинет, ты станешь величайшей из величайших шаманок. Неужели тебе не хочется хотя бы попробовать?
От этих слов по спине девушки пробежали мурашки. Она не поверила ни единому слову старой черной шаманки… И все же, неожиданно для самой себя, Митаюки спросила:
– Как попробовать, Нине-пухуця?
– Узнай у здешнего шамана тайну его бога, – напомнила о своем желании черная колдунья. – Докажи, что ты достойна величия: сделай то, чего не удалось даже мне!
Невольница ненадолго задумалась, потом поднялась, громко и по-русски обратившись к священнику:
– Отец Амвросий! Муж мой, могучий казак Матвей Серьга, сказывал, что вы пришли в наши земли, дабы научить сир-тя вере в своего бога. Но зачем вам это? Ведь чем больше людей станут молиться вашему богу, тем меньше сил останется у него на каждого, и всевышний не сможет помогать всем! Ведь у каждого племени должен быть свой бог, каковому хватит внимания на каждого, как должны быть свои боги у рек и полей, у лесов и озер…
– То не боги, то бесы и демоны поганые!!! – Душа священника не снесла подобного богохульства, он вскочил, обличающе вытянув палец в ее сторону. – Твари сатанинские таятся в углах темных, заморачивают души человеческие, мутят рассудок, развращают смертных похотью и злобой! Питаются они страхами и ненавистью людской, силу обретают в жертвах кровавых и страданиях ваших! Не боги это, а сила нечистая, порождение диявола! А Бог един! Бог есть любовь, и в доброте своей не нуждается он в жертвах и поклонении, даруя покровительство свое лишь из любви к людям и не требуя ничего взамен.
Отец Амвросий с запозданием сообразил, что опять, уже в который раз, нарушил обет молчания и трижды перекрестился, обреченно признав:
– Я проклят. Я недостоин. Нет в этом мире искуса, пред которым я смог бы устоять. Я буду гореть в аду…
– Если вы узнали тайну истинного бога, зачем рассказываете о ней всем? – не поняла Митаюки-нэ. – Почему не пользуетесь его покровительством сами, в одиночку?
– Мы не пользуемся его покровительством, несчастная язычница! – возмущенно потряс кулаками священник. – Мы выражаем ему благодарность! Благодарность за то, что, приняв смерть мученическую на кресте иудейском, искупил Иисус все грехи наши, человеческие, открыв нам путь ко спасению!
– Ваш бог столь слаб, что позволил себя убить?
– Да нет же, нет! – схватился за голову отец Амвросий. – Все как раз наоборот! Бог всесилен! Бог сотворил наш мир и нашу землю. Он сотворил всех нас и дал нам правила, по которым мы должны жить. Не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги, почитай отца и мать свою, не желай зла ближнему своему даже в мыслях… Ты понимаешь меня, несчастная? Вот они, заветы праведной жизни! И тот, кто чтит сии правила, по смерти своей обретет чертоги небесные, а кто отступится от них, тот будет вечно гореть в аду, искупая грехи земной жизни. А теперь ответьте мне, несчастные, кто из вас ни разу не нарушил заветов сих, кто ни разу не солгал, не поссорился с родителями, кто ни разу не тронул чужого?
Священник суровым вопрошающим взглядом обвел разбуженных казаков, с интересом слушающих внезапную проповедь, но ответа так и не дождался.
– И увидел Господь, что нет на земле людей, достойных чертогов небесных, – поднял палец отец Амвросий, – и сердце его преисполнилось жалостью. Ибо любит Господь детей своих смертных и не желает им мучений. Бог наш небесный есть воплощение справедливости, и по справедливости он должен был испепелить всю землю, карая грешников. Однако же Бог наш есть любовь, и из любви своей отеческой он не желал карать никого. И тогда Господь породил сына своего и послал его на землю очами своими узреть жизнь человеческую. И ходил Иисус по земле тридцать лет и три года, обойдя ее от края и до края, от моря и до моря, и постиг суть рода людского, и исполнился любви к нам, несчастным, и обратился к небесам с просьбой принять в жертву его, его жизнь и плоть земную, его муки, но простить несчастных и заблудших, оступившихся не со зла, а по слабости. И Господь принял жертву сына своего, позволил ему принять свой крест, истерпеть позор и пытки, вознестись на муку, испить полную чашу боли и умереть, отдав жизнь свою во искупление грехов людей смертных. И с того часа, благодаря жертве Иисуса Христа, получил Господь право не только карать, в силу справедливости своей, но и прощать, во имя любви. Прощать грешников, прощения достойных…
В кустарнике под пологом повисла мертвая тишина. И в этой тишине, понизив голос до полушепота, священник закончил свою речь:
– Наша молитва не есть просьба к небесам, язычница! Мы не приносим богу подарков, мы возносим ему свою благодарность. Мы помним жертву, принесенную богом во имя нашего спасения. Наш долг христианский – это долг уважения, который требует донести до самых дальних уголков мира слово о том, кто спас наши души от посмертных страданий, долг научить смертных жить так, чтобы страдания Иисуса не оказались напрасными.
– Ты слышала? – наклонившись, шепнула на ухо юной шаманке лживая казачка. – Даже у русских бог пришел к величию через страдание! Нет мудрости без мучений, нет возмужания без испытаний, нет величия без боли. Скажи теперь, что я не права в своем учении! Чтобы возродиться, народ сир-тя должен увидеть свою погибель.
По счастью, отец Амвросий не услышал этого богохульства. Он поправил на груди тяжелый крест, сложил перед лицом ладони и потребовал:
– Помолимся, дети мои. Вознесем молитву тому, кто не пожалел себя ради нашего счастья. Тому, чья любовь к нам, грешным, есть залог жизни вечной. Скажем ему, что память о подвиге Христовом хранится в душах наших и его самоотречение во славу ближних есть нам всем пример в деяниях земных, коему следовать все мы стремимся и станем следовать в меру слабых сил своих человеческих…
Казаки и их спутницы стали подниматься на колени, крестясь и кланяясь, – и уже очень давно ватага не возносила своих молитв с подобным воодушевлением.
– У любого бога есть свои обряды, пробуждающие сокровенные силы и дарующие власть, – прошептала злобная Нине-пухуця. – Я буду не я, если не сломаю этого пастыря и не выведаю все его тайны!
– Зачем тебе это? – не поняла Митаюки. – Разве ты не сильнейшая среди шаманок?
– Моя мудрость ведома и другим шаманам. Колдовство русского пастыря неведомо в землях сир-тя никому. Если я смогу постичь ее и сложить со своей мудростью, под этим солнцем не найдется никого, способного передо мной устоять!
Казачка Елена тихо причмокнула губами и стала осторожно пробираться вперед, поближе к несчастному священнику.
– Верховная шаманка всех земель… – одними губами прошептала Митаюки-нэ.
Обещание Нине-пухуця было завораживающим, невероятным… Но правдоподобным. Если исчезнут все самые сильные колдуны и их великие роды, то верховной шаманкой возможно стать просто знающей и просто умелой… И успевшей найти себе прочное место в новом мире.
Однако служительница смерти была известна среди сир-тя не только своей злобой и коварством, но и лживостью, а потому ближайшие дни Митаюки посвятила не пустым мечтаниям, а изготовлению защитного амулета, спасающего своего владельца от порчи и сглаза, от навета и страха, от чужой воли и лживых мороков. Сделать это было непросто – но мудрые воспитательницы Дома Девичества научили юную шаманку терпению.
Вырезав из выброшенной казаками толстой грудной кожи волчатника солнечный круг, она все свободное время посвящала тому, что калила в углях остроконечный голыш, а потом, читая заговоры, чертила им на амулете священные руны, оные чары впитывающие и закрепляющие.
Для пробуждения оберега требовалась кровь – но Митаюки добыла ее без особого труда, когда один из вернувшихся дозоров пригнал к лагерю беглецов упитанного цветастого спинокрыла – летать не умеющего, однако нарастившего на хребтине три десятка тонких и широких пластин, чем-то похожих на стрекозиные. Воины забили бедолагу на ужин, и юная шаманка успела подсунуть кожаный круг под хлынувшую струю парной крови, быстро наговаривая призывы о помощи к непобедимому хозяину священной березы, вершителю земных судеб и жизней, омывателю земли, пред мощью которого становится смешным любое колдовство.
Тем временем жизнь лагеря шла своим чередом. Вернулись дальние дозоры и прилюдно отчитались Ивану Егорову о своих успехах. Куда под общим навесом от лишних ушей спрячешься? Да и зачем? Средь казаков атаману скрывать что-то от сотоварищей не пристало.
Лазутчики, ушедшие на север, вернулись спустя три дня, найдя там только снег и холод, мертвую тундру, по которой бродили небольшие стада оленей. Чуть ближе к солнцу, средь сочного кустарника, паслись мохнатые длинноносые товлынги, набивая себе брюхо.