– Чего людей тревожить, атаман? – безнадежно отмахнулся Волк. – И так ясно, что не держит ее никто за полонянку. Она за Серьгой ныне как за каменной стеной. В своей воле она, чего уж там…
Иван Егоров поднялся с поясом, дошел до Матвея, протянул пояс дикарского вождя ему, слегка кивнул в сторону девушки. У казака дернулись вверх брови, посветлело лицо. Он сгреб трофей, похлопал Митаюки по плечу:
– Вставай, женщина!
– Что случилось?! – Девушка вскочила, тревожно закрутила головой, оказавшись под взглядами десятков глаз. – Матвей, что с тобой?
– Мы тут с сотоварищами так решили, Митаюки, – кивнул на воеводу и стоящих поодаль казаков Серьга, – что негоже жене моей, казачке вольной, в одной рубахе ходить, камнями колотыми лозу резать да лишь отвагою от ворога отбиваться. Вот… – Он опоясал юную шаманку ремнем языческого вождя. – Носи! По чести и по совести, твой первый трофей.
Девушка взвизгнула от восторга, прыгнула на Матвея, обхватив руками и ногами, повисла на муже, целуя лицо и тыкаясь губами в густую бороду. Казаки дружно рассмеялись, а Митаюки, немного успокоившись, прикусила нижнюю губу и многозначительно взяла Матвея за руку…
Снова Матвея Серьгу казаки увидели только на рассвете, сразу замахали руками:
– Куда ты пропал, вояка? Тебя Силантий обыскался, беги к нему!
Своего десятника воин застал на берегу, тот вместе с Маюни и уже вполне бодрым Ухтымкой грузили в челнок небольшой короб с ломтями мелко нарезанной сушеной рыбы. Копья лежали уже внутри.
– Где тебя носит, Матвей? – недовольно буркнул десятник. – Совсем разума с девками своими лишились… Давай поднимай лодку, отплываем.
– Ага… – Не вдаваясь в расспросы, казак взялся за борт, сталкивая челнок на воду.
– Как, куда?! – растерялась Митаюки. – Матвей, стой!
– Ухтымка!
– Маюни!
Женщины потянули к себе каждая своего мужчину. Силантий Андреев, уже севший в челнок, раздраженно отвернулся и сплюнул:
– Бабы…
– Мой амулет на тебе, Матвей! – вцепившись двумя руками в бороду казака, торопливо сказала Митаюки. – Поклянись мне, что не снимешь его. Поклянись именем своего бога!
– Господом Исусом клянусь, – послушно перекрестился Серьга.
– Не забудь! – Казачка Митаюки поцеловала мужа в губы и отпустила.
– Ну, скоро?! – недовольно поторопил Силантий.
Ухтымка, сорвав последний поцелуй с губ Тертятко-нэ, полез в челн, следом перешагнул борт Матвей. Маюни, с трудом разжав пальцы, удерживающие ладонь Устиньи, прыгнул в лодку последним, и челнок, раскачиваясь с борта на борт, покатился вниз по течению.
– Ух ты, прямо как на пожар торопимся! – взялся за весло молодой казак. – Куда такая спешка?
– Воевода наш полагает, дозоры дальние в земли колдовские у нас лучше всех прочих получаются, – мрачно ответил Силантий. – И тебя, баламут, тоже в лазутчики мои зачислил. Ныне повелел забраться во владения чужие как можно далее, проведать, что происходит там, чего дикари творят, готовят и замышляют, и с тем известием не позднее нежели чем через две седьмицы вернуться.
– Как же мы их замыслы проведаем, десятник?
– Ты не о том помышляй, баламут, а о травке, веточках и цветочках! Понял?! Смотри у меня! Опять свару пустую затеешь – я тебя сам драконам здешним скормлю!
– Да ладно, один я нешто спорил?
– Чего-о?! – повысил голос Андреев.
– Травка, веточки, цветочки; травка, веточки, цветочки, – тут же забормотал Ухтымка, старательно работая веслом.
– Так-то лучше, – одобрительно кивнул десятник.
– Замаскировать челнок не мешало бы, – напомнил Матвей.
– Здесь кусты, в лесу деревья, да-а, – сказал с кормы остяк. – Здешняя маскировка лесу не годится. Там надобно прятаться, да-а.
Челнок мчался вниз по течению со скоростью бегущего человека, и в лес лазутчики проникли задолго до сумерек. Остановились возле корявой ольхи, нависающей над водой, наломали с нее веток, растопырив в стороны, срезали несколько шматков коры, развесив на борта, – и покатились дальше.
– Травка, листики, – ненавязчиво напомнил Силантий Андреев, и казаки послушно забормотали этот простенький наговор от колдовского взгляда.
Верный своей привычке, на ночь десятник останавливаться не стал. Дал людям по горсти сушеной рыбы, червячка заморить, и велел уставшим укладываться на днище, оставив дежурить одного кормчего. Первым был Матвей, затем Ухтымка, Маюни, а перед рассветом за весло взялся сам десятник. Именно при нем лодка проплыла мимо языческой деревни – Силантий хорошо разглядел в серо-желтых предрассветных лучах и крытое шкурой капище с драконьим черепом на коньке, и два небольших строения от него по бокам, и несколько чумов в отдалении. Никаких караулов и даже сторожей, ничего тревожного. Обычная спящая деревня, не подозревающая, что где-то рядом идет война.
С рассветом лазутчики подкрепились и налегли на весла, не довольствуясь величаво катящимся течением. В прозрачной воде было видно, как над песчаным дном проносятся стайки рыб, как пасутся возле кустов водорослей неторопливые темные туши. В одном месте путникам попался на глаза молодой длинношей. Туша у него была будто у коровы, однако же шея и хвост – сажени по две. Бродя на своих толстых неуклюжих ногах по спину в воде, малыш прямо с глубины огладывал листья со свисающих над руслом плакучих ив.
Как раз в этот момент на берегу между стволами показалась стая крупных пернатых волчатников. Они голодно глянули на челнок, потом на пасущегося длинношея. Однако лезть в глубокие текучие воды не рискнули, отвернули в чащу. Малыш же, похоже, смертельной опасности не заметил вовсе. Опустил голову, для разнообразия вырвав клок речной крапивы, заглотал и снова задрал морду к веткам.
Река повернула налево, потом направо, в каждой излучине темнея бездонными омутами, отвернула вправо, почти прямо на запад, и широко разлилась, обмелев до глубины по колено. На многочисленных отмелях этого разлива густо росли камыши всех видов, а местами даже осока. Челнок очень скоро зашуршал днищем по песку, и казаки, чтобы не сесть на брюхо, повыпрыгивали наружу, повели лодку, удерживая ее за борт. Почти сразу зашелестела трава, из нее появилась змеиная голова размером с кадушку, вперилась в людей немигающим глазом. Силантий и Матвей тут же потянулись в челнок за копьями, Ухтымка схватился за топор. Змей оказался мудрым – голова опустилась и исчезла среди рогоза, только стебли закачались, выдавая местоположение туши.
– А ведь это брод! – оглядел россыпь травяных островков десятник. – Коли по берегу сюда подойти, реку пересечь без труда можно.
– Коли пешими, то переходов пять от нынешнего лагеря получится, – прикинул расстояние Ухтымка.
– Сир-тя впереди, да-а.
– Чего говоришь, остяк? – оглянулся на него десятник.
– Сир-тя, – указал рукой Маюни.
– Дикари! – Ухтымка и Матвей резко пригнулись, прячась за челнок. Силантию прятаться оказалось некуда, и он просто присел, наклонившись к самой воде.
Стоянка язычников находилась ниже по реке, уже за перекатом на излучине. Несколько чумов у самой воды; огромный дракон, рвущий окровавленную тушу и время от времени раскидывающий пятисаженные крылья; пара воинов с копьями, стоящие спиной к лазутчикам…
– К берегу! – одними губами приказал десятник, указывая вправо.
Казаки повернули челн, спрятались за ним, издалека похожим на поваленное дерево, и стали медленно толкать лодку, пробираясь от одного камышового куста к другому. Островки и мешали и выручали одновременно, прикрывая лазутчиков от вражеских глаз.
Выбравшись под деревья, мужчины разобрали копья, Ухтымка и Матвей сунули за пояса топоры, Маюни взял палицу – и все вместе стали пробираться по воде под самыми корнями деревьев, дружно нашептывая:
– Вкусная сочная травка, хочу скушать розовый цветочек. Какие вкусные веточки…
В полутора сотнях саженей от колдовского лагеря деревья выдавались в реку небольшим мыском. С него, распластавшись среди корней и травы, Силантий Андреев и рассмотрел ворога со всей внимательностью, после чего вернулся к товарищам, сидящим за обросшими густым зеленым мхом стволами.
– Их там много, с полсотни будет, – поглаживая бороду, рассказал он. – С копьями, дубинами, иные с медальонами золотыми на груди. Баб нет, знамо стан ратный. Два струга больших, дракон летучий, кувшины большие с едой. Видел, как дикари из них хлебают. Еще два десятка менквов с ними, но странные. Сгрудились на краю поляны и сидят полусонные.
– Вестимо, колдовством они оглушенные, да-а, – предположил остяк. – Сир-тя их для работы захватили, а пока не нужны, так и усыпляют. Да-а…
– Может статься и так, – согласился десятник. – Еще я там несколько зверюг больших углядел, кусты в сторонке жрут. И кучу мяса, каковой тварь летучую кормили. Чего не увидел, так это караульных. Может, не опасаются колдуны ничего средь земель своих. А может, в схронах затаились, дабы ворог не подкрался и не убил незаметно.
– Мыслю, у них тут что-то заместо острога, – встрепенулся Ухтымка. – Они тут отдыхают, едят, скотину свою кормят, отсюда в вылазки отправляются.
– Ты о траве мыслить должен, баламут! – осадил его десятник. – Вот же чума бестолковая на мою голову! – Силантий опять пригладил бороду. – Тайком мимо такого лагеря нам не проплыть, больно уж глаз много. Обойти тоже не получится. Долбленку через лес вчетвером не пронесем, больно уж тяжелая. Поднять, может, и подымем, но намучаемся. Нашумим…
– Так, может, вернемся, да-а? – предложил остяк. – Деревню близкую мы нашли, лагерь сир-тя нашли, брод нашли, других воинов чужих не встретили, да-а. Есть о чем воеводе Егорову рассказать.
– Приказано было неделю в один конец, неделю обратно, – ответил десятник. – Мы же в пути второй день всего. Возвертаться рано.
– По мастерству своему дикари супротив нас один к десяти считать можно, – почесал в затылке Матвей. – Нас бывалых трое. Кабы их десятка три набиралось, можно бы и рискнуть, на пиках прорваться. Но супротив полусотни не устоим.
– А еще менквы, да-а…
Тут внезапно послышались резкие громкие хлопки, гортанные выкрики, по воде побежали волны.
Силантий, удивленно приподняв брови, спешно выполз на мысок, тут же вернулся обратно:
– Дракон улетел, и самый старый из колдунов тоже. Еще двое в лодку забираются, и два десятка воинов с ними. Сюда, знамо, не поплывут, переката им не одолеть. Мелкий. А вниз по течению укатятся быстро и далеко. Стало быть… – Он посмотрел на Серьгу.
– Три десятка и остается… – легко подсчитал тот. – Коли врасплох нагрянуть, то половину побьем еще до того, как спохватятся.
– Поперва бы узнать, есть ли у них дозоры тайные возле лагеря али нет? – с сомнением покачал головой осторожный Силантий.
Маюни вздохнул, расстегнул пояс, стал стаскивать малицу.
– Ты чего, остяк? – не понял десятник.
– Вы видом белые, а я как сир-тя, да-а, – деловито ответил паренек. – Поплыву мимо лагеря на челне. Коли есть сторожа, окликнут обязательно. А нет – токмо в лагере заметят, да-а.
– И как тогда выкручиваться станешь?
– Улыбнусь, помашу рукой радостно, да-а. Удачи пожелаю. Дальше поплыву. Приставать не стану, да-а. Ниже место найду. Вернусь, в битве помогать буду. Я умею, да-а. Я на море дрался, пять людоедов свалил.
– Иначе сделаем! – неожиданно решил Силантий. – Проплывешь мимо дикарей, пристанешь за излучиной к берегу и жди нас. А мы ворога просто лесом обойдем и тебя там отыщем. Мы ведь не воевать посланы, а тайны здешние проведать. Коли без сечи обойтись можно, то сие токмо на пользу. Давай, остяк, плыви. С богом!
Маюни, избавившись от способной его выдать мансийской малицы и вовсе уж не местной сабли, спрятал все это на дно челнока, оттолкнулся от корней, мерно заработал грубо отесанным веслом. Казаки же, выбравшись на берег, по суше миновали мыс и стали пробираться дальше через заросли недалеко от среза воды, поглядывая на реку сквозь переплетение ветвей.
По течению челнок, даже без спешки, все едино быстро их обогнал, вскоре поравнявшись с краем вытоптанной луговины, на которой расположился языческий ратный стан.
– Не окликают, – облизнул пересохшие губы Силантий. – Вестимо, колдуны на покой в землях своих полагаются, беды не хоронятся. Ох, татары их быстро бы уму-разуму научили…
Воины медленно, осторожно крались дальше, а от реки тем временем послышались крики. Воины сир-тя заметили странную, опушенную ветвями и замаскированную корой лодку с одиноким обнаженным гребцом и махали ему, требуя пристать к берегу. Маюни улыбался, кивал, дружелюбно махал рукой, но – не слушался. Дикари стали собираться к воде, многие угрожали копьями, хотя лезть в реку не спешили.
– Ух ты! Кажись, попался наш остяк, не пропустят…
– Вижу! – огрызнулся Силантий, ускоряя шаг. Теперь он уже не таился, однако увлекшиеся гребцом язычники на шум в лесу внимания не обратили.
К берегу вышел седовласый дикарь с медальоном, вскинул руки. Тут же из кустарника напротив соскользнула в воду змея толщиной с человека и саженей пяти длиной. Еще одна подняла голову из воды ниже по течению, поплыла к лодке. Остяк испуганно заголосил, навалился на весло, круто поворачивая, погреб к берегу. Собравшиеся там дикари расхохотались, многие стали помахивать ладонями – дразнили.
Казаки тем временем выбрались на край лагеря, тихо ругнулись, узрев изрядную стаю менквов, с полсотни воинов сир-тя и трех колдунов, один из которых подманивал к себе остяка, другой сидел в глубине стоянки, почти у чумов, поджав под себя ноги, раскинув руки и замерев, а третий, сложив руки на груди, стоял чуть в отдалении за спинами веселящихся дикарей.
– Как же так? – изумленно охнул десятник. – Своими глазами видел, как половина копейщиков к стругу шла!
– Может статься, они не отплывать собирались, а лишь лодку спускать помогали? – пожал плечами Серьга. – Какая теперь разница? Мальчишку нашего выручать надобно!
– Ух ты! Втроем супротив полусотни?
– Смерти славной забоялся, казак? – с презрением оглянулся на него Матвей.
– Я испугался?! – задохнулся от возмущения Ухтымка. – Да я!..
– Чародея первым валить надобно, – указал на ближнего язычника с медальоном Серьга. – Без магов язычникам половина силы долой.
– Токмо тихо! – упредил десятник.
Казаки выбрались из тенистой чащи, молча побежали вперед, стремительно сокращая расстояние до врага. Услышали тревожный вскрик – и с удаления в полтора десятка шагов дружно метнули копья. Предупрежденный колдун обернулся, но только для того, чтобы принять три тяжелые пики себе в грудь, а не в спину.
Матвей ощутил что-то, похожее на удар подушкой, ноги его переплелись – и он кувыркнулся на песок, по инерции перевалился с боку на бок. Голова гудела, амулет на груди кололся, словно иголками, руки и ноги слушались плохо. С трудом он поднялся на колено и замер, увидев скрюченные, мелко вздрагивающие тела своих товарищей.
«Колдовство! – понял Серьга. – Чародей конечности давит…»
Колдун же, что-то зло выкрикивая, шел от чумов к пришибленным его волей казакам. Это был тот, что сидел на корточках: тоже седовласый, с морщинистым, словно сушеный инжир, лицом и широкими плечами, в безрукавке из тонкой замши, вышитой квадратиками и украшенной меховыми кисточками. В нескольких шагах от своих пленников сир-тя выдернул сверкнувший желтизной нож, вскинул к плечу. Круглое старческое лицо исказила гримаса ненависти.
Дольше Серьга сдерживаться не смог: схватился за рукоять сабли и, выдергивая ее из ножен, сразу рубанул снизу вверх поперек груди колдуна. И тут же, обратным движением – с размаху по шее.
Тело чародея сделало еще несколько шагов и только после этого рухнуло вперед, голова же осталась где-то позади.
Толпа дикарей охнула от ужаса, казаки закашлялись, поднимаясь с песка, а Маюни, тонко и яростно взвыв, прыгнул на колдуна перед собой и стремительно вогнал свой нож тому в основание шеи.
Толпа язычников заревела снова, на этот раз от гнева. Те, что имели копья, вскинули их над головами, прочие схватились за палицы – и ринулись на врагов.
Маюни, увидев толпу бегущих на него одного оскаленных сир-тя, отреагировал мгновенно: метнулся к реке, прыгнул в челнок и быстро-быстро погреб, чуть не сразу оказавшись на середине реки. Пытавшиеся поймать его вороги забежали на глубину по грудь и там остановились, грозя вслед кулаками. Потом повернули в помощь остальным.