– Куда их уводят, Ми? – тревожно спросила Тертятко-нэ. – Их съедят, да? Дикари, наверное, голодные после дороги. Я сама есть хочу до жути!
– Все будет хуже. Намного хуже, – покачала головой девушка. – Нужно было умереть, пока была такая возможность. Теперь поздно…
Митаюки-нэ, лежа на спине, бессмысленно смотрела в потолок, в еще одно отверстие, к которому вела лестница. Сквозь отверстие просматривался еще потолок. Интересно, сколько их в этой деревянной скале? Сколько чумов поставили дикари один поверх другого, чтобы возвести такую махину? Как могли сотворить подобное жалкие существа, обитающие на окраине мира?
Снизу послышалось шуршание, наверх вылетели несколько скруток, потом поднялся дикарь. Отпихнув уже поднятые кожи, он принял еще с десяток свертков. О чем-то переговорив с нижним воином, полез выше, а из-под пола поднялись еще двое мужчин. Они стали передавать скрутки выше, но только несколько. Остальные расстелили на полу поверх слоя лапника, отчего в деревянном чуме сразу стало намного мягче, иглы больше не кололи кожу, сучки не царапались – все осталось внизу, под толстой сыромятиной.
Пока дикари занимались делом, они небрежно перекатывали девушек с места на место. Однако, управившись, заинтересовались ими куда больше. Возле Митаюки-нэ присел дикарь бледный и остроносый, пахнущий чем-то кислым пополам с дымом. Что-то сказав, он скользнул ладонью по телу пленницы, пару раз мягко сжал грудь, потом сдвинул руку ниже, запустил под край кухлянки, поглаживая тело своей жертвы, касаясь каждого его изгиба и выемки…
Сверху начал спускаться самый первый дикарь, что-то сказал на ходу. Двое других рассмеялись, поднялись и ушли вслед за ним.
– Что же теперь будет? – всхлипнула подруга, когда они исчезли.
– Ты ведь больше не боишься, Тертятко-нэ, что нас съедят, правда? – с неожиданной злостью спросила Митаюки. – С нами собираются делать совсем, совсем другое.
Снаружи доносился шум, веселые крики, разговоры, протяжные напевы, слышался треск костров. У девушек же, в их деревянной скале, быстро темнело и становилось зябко.
Наконец внизу послышался шорох, женский смех, мужской голос. Двое местных поднялись сперва к пленницам, а потом и дальше, наверх. С легким стуком закрылось отверстие в потолке. Вниз посыпалась пыль.
– Кто-то пришел домой… – Душу девушки наполнила невыносимая тоска. Она понимала, что больше уже никогда не увидит ни родного чума, ни сестры, ни отца с матерью. Ее жизнь, ее судьба закончились. Все. Теперь ее больше нет.
Снова послышался шум внизу, наверх тяжело забрались трое дикарей, отползли к стене, упали и сразу громко захрапели. Чуть позже поднялся еще один, наткнулся в темноте на Митаюки-нэ, довольно хрюкнул, пристраиваясь рядом, и стал неторопливо, по-хозяйски лапать. Запустил руку сперва за ворот, но тот оказался узким. Тогда дикарь сунул ладонь под подол, стиснул пальцы между ног, покачивая кистью и что-то шепча. Потом начал раздеваться.
Девушка терпеливо ждала неизбежного. Больше ей ничего не оставалось. И не ей одной. В темноте было хорошо слышно, как сюда залезают еще мужчины, разбирая других пленниц.
Сильная рука задрала ее кухлянку выше, лицо стали покрывать поцелуи. Между ног поместилось тело, внизу живота ненадолго стало горячо, а потом тело пронзила короткая острая боль. Митаюки-нэ вскрикнула, выгнувшись дугой. Рядом эхом откликнулась Тертятко-нэ, что-то весело крикнул ее дикарь, а мужчина Митаюки навалился на нее сильнее, словно пытаясь пронзить насквозь.
К счастью, больно больше не было.
Устав мучить свою жертву, дикарь вытянулся рядом, крепко ее обнял, прижал к себе и мерно засопел. Однако в разных концах деревянного чума шум и сопение, девичьи стоны продолжались еще долго. Митаюки уснула еще до того, как все это закончилось.
Рассвет принес пленницам новые ласки. Ночевавшие рядом с ними дикари поутру снова стали целовать их и тискать, что заканчивалось понятно чем, и если вечером Митаюки мучил только один бородач с серьгой в ухе и густыми бровями, то теперь, едва тот ушел – на нее набросились еще двое мужчин. Те, что вчера все удовольствие проспали.
Плохо быть красивой – на остальных пленниц они даже внимания не обратили.
Закончив свое мерзкое дело, насильники ушли, но через некоторое время оба вернулись, с новыми шкурами и беленькими деревянными щепами, принялись деловито обивать кожей стены, вколачивая толстые короткие щепки в трещины стволов. Трудиться на пару им показалось неудобно, и потому дикари развязали пленницам руки, жестами показали, как прижимать шкуры, после чего работа пошла намного быстрее. В помещении сразу стало заметно теплее и темнее – исчезли щели, через которые сочился свет, но и задувал ветер.
Израсходовав все щепки, дикари стали тискать пленниц, хватая то за грудь, то за попы – но все обошлось на сей раз несколькими щипками. Побаловавшись, работники ушли, забыв связать пленницам руки.
Митаюки, пользуясь случаем, вскарабкалась по лестнице, толкнула в сторону щиток, закрывавший отверстие, забралась выше.
– Ты куда, Ми? – с тревогой спросила снизу Тертятко.
Девушка не ответила. Она ничего не боялась – ведь жизнь все равно закончилась. И потому насытить возникшее вчера любопытство показалось ей хорошей мыслью. Ну, убьют ее за бегство, и что? Хуже ведь все равно уже не будет.
В чуме над пленницами, на широкой мохнатой шкуре спали, обнявшись, обнаженные дикарь и дикарка. Бледные, как речные черви, с волосами странного осеннего цвета, будто у готовой опасть листвы. Рядом была одежда, два кувшина, еще какие-то вещи. Похоже, для этих двоих здесь был дом. И вчера они так намаялись, что не проснулись даже при ее не очень-то тихом появлении.
Этот чум не был самым верхним, выше шла еще лесенка. Митаюки поднялась по ней, толкнула очередной щит, закрывающий отверстие и… И встретилась взглядом с бородачом с серьгой, что стоял на фоне синего неба, опираясь на толстое копье со сверкающим наконечником.
Девушка замерла, прислушиваясь… Но в простых и ясных чувствах дикаря не заметила ничего, кроме удивления. Ни злобы, ни даже простого недовольства бегством пленницы с положенного места. Тогда она двинулась дальше и оказалась на крыше странного сооружения.
Здесь было так высоко, что Митаюки ощутила себя птицей! Можно было увидеть мир вокруг так далеко, что дух захватывало. Впереди – наверное, в дне пути – тянулась полоса леса. Перед ней несколько рощиц, коричневых болотин, синих озерных окон, обширные пространства, покрытые пнями. Влево и вправо белая от пены полоса берега из перемешанного с камнями песка. А сзади раскинулось огромное, бескрайнее море, о котором, как все воспитанницы Дома Девичества, Митаюки слышала из рассказов мудрых шаманок – но даже представить себе не могла, как это море выглядит, какое оно величавое и раскачивающееся, как пахнет зеленью и солью, какой холодный ветер с него дует…
Митаюки невольно поежилась – и тут случилось невероятное! Дикарь, который насиловал ее и лишил чести, который изгалялся над нею вечером и утром – этот дикарь вдруг скинул с плеч просторную накидку и укутал ею продрогшую на ветру пленницу. Девушка замерла, не зная, что делать, – но мужчина ничего и не ждал. Он продолжал прогуливаться по крыше, внимательно глядя по сторонам.
«Если бы воины сир-тя были так же внимательны, ничего бы не случилось!» – подумалось девушке, и она зло сжала кулачки.
Под ногами послышался смех, ленивая перебранка, потом стук. Похоже, в верхнем чуме дикари тоже решили обить стены от ветра. Митаюки опустила глаза и невольно схватилась за край крыши. Она находилась столь высоко, что люди внизу, внутри строения и на берегу, казались совсем крохотными. Там горело несколько костров, бурлили котлы. Девушка сразу с новой силой ощутила, как подвело живот. Она тронула бородача за плечо, показала ему пальцем в рот, пожевала, снова показала. Тот открыл небольшую сумочку, висящую на поясе, достал ломоть вяленого мяса размером с половину ладони, протянул пленнице.
Еще никогда в жизни сушеное мясо не казалось Митаюки таким вкусным! Вкуснее любых запеченных в травах угощений, вкуснее зажаренных над костром окороков, вкуснее копченых вареных изысков… Жалко только, быстро кончилось.
Девушка жалобно посмотрела на воина. Тот пожал плечами и указал рукой вниз, на площадку с котлами. Митаюки облизнулась, сняла с плеч накидку, сложила, опустила к ногам бородача, поклонилась – и стала спускаться вниз.
Внутри огромнейшего дикарского строения все были заняты делом. Кто-то колол дрова, кто-то таскал воду, кто-то обтесывал стволы, кто-то кроил кожу. Со всех сторон доносились стуки, шорохи, бодрая веселая перекличка. Все это ничуть не напоминало жизнь окраинных людоедов, какой она представлялась из рассказов воспитательниц. Дикари не сидели угрюмыми возле костров, кутаясь в обрывки шкур и жаря на палках мясо над огнем, не спали в гнездах из сваленных камней, не дрались между собой из-за костей или украденных одежд. Скорее наоборот. Они строили себе такие чумы, о каковых сир-тя не могли даже помыслить, были веселы и безмятежны, а их воины, наоборот, внимательны и умелы.
– Горе тем, кто не ищет битвы, ибо битва сама придет к ним… – девушка пробормотала себе под нос еще одно предсказание злой ведьмы.
На бродящую без присмотра пленницу внимания никто не обратил. Не хватали, не вязали, не пытались остановить. Хотя Митаюки и видела в углу строения открытый наружу проход. Всего несколько шагов – и она на свободе!
Вот только куда бежать, не зная дороги? Как пробраться через непролазные дебри, как выжить, не умереть с голоду, не попасть в лапы менквов, просто не сломать ноги в нехоженых буреломах?
– Эй! Эй, ты! – Юная шаманка почувствовала, что обращаются к ней, повернула голову и увидела невысокую чернобровую бледную дикарку с непривычно вытянутым лицом, с повязанной тончайшей материей головой и в так же тонко плетенной малице с красными рисунками, поверх которой была накинута другая, обычная, из оленьей кожи. Дикарка указывала Митаюки на полную рыбы корзину с двумя ручками, явно прося помощи.
Девушка колебалась всего пару мгновений – потом махнула рукой на родовитость, на достоинство сир-тя, взялась за вторую ручку и вместе с дикаркой понесла тяжелую корзину к морю. Ведь Митаюки-нэ, считай, была уже мертва. Теперь поздно беспокоиться о чести и утверждать свое достоинство. Теперь ей оставалось лишь умереть до конца – либо проявить полное смирение судьбе, остановившись на самой границе Нижнего мира…
На берегу женщины надежно пристроили корзину между крупными валунами, после чего дикарка взяла одну из рыбин, вытянула из ножен тонкий сверкающий клинок, присела возле воды и принялась потрошить добычу, потом чистить, споласкивая морской водой. Митаюки огляделась, подобрала удобный окатыш, другим в несколько ударов сбила его край на скос и пристроилась рядом, тоже рассекая брюшину рыбешек острым сколом камня, ополаскивая, сдирая чешую.
– Как ты это сделала?!
Митаюки-нэ ничего не поняла из бормотания дикарки, однако же волну изумления и восхищения ощутила отлично. Она не удержалась от довольной усмешки, подняла голову указала на себя большим пальцем и назвалась:
– Митаюки!
– Устинья, – ответила дикарка.
– Ус-ти-нья… – громко и отчетливо повторила Митаюки. – Устинья!
Дикарка кивнула, и юная шаманка указала рукой на стоящее на взгорке сооружение, сопроводив жест вопросительной эмоцией.
– Острог, – ответила Устинья.
– Осток…
– Острог, – поправила дикарка, повела рукой, указывая: – Башня, стена, башня. Острог.
– Башня. Стена. Острог, – послушно повторила девушка, возвращаясь к работе. – Башня, острог, стена.
– Рыба, – показала Устинья, вынимая из корзины очередную тушку.
– Юба.
– Р-рыба! – повторила дикарка, и Митаюки, вспарывая очередную брюшину, послушно поправилась:
– Рыба. Башня. Стена, острог.
– А это нож.
– Аэтонош.
– Нет-нет, – рассмеялась дикарка и, снова показав свой клинок, отчетливо произнесла: – Нож! – Положила руку на валун: – Камень. – Зачерпнула горсть моря: – Вода. – Потом быстро ткнула пальцем: – Это камень, это вода, это нож.
Миатюки понимающе кивнула и ткнула в нее пальцем:
– Это Устинья!
– Соображаешь… – рассмеялась та, и душу Митаюки кольнула гордость из-за исходящей от девушки эмоции одобрения и легкого восхищения. Дикарка понимала, что девушка рода сир-тя умнее ее!
Покончив с чисткой, девушки отнесли корзину обратно в острог, вывалили в большущую емкость с очень тонкими стенками из твердого желтоватого металла.
– А это? – указала на него Митаюки.
– Котел! Вон еще котлы, – указала на два соседних очага Устинья, потом развела руки, указывая на пространство вокруг: – А это двор. Двор внутри острога. Поняла? Вот, смотри… Это камень. Это камень внутри кулака. А это – дикий лук. Лук внутри Устиньи. – Девушка сунула луковичку в рот, прожевала. – Поняла?
– Поняла, – кивнула Митаюки. – Это все двор. Двор внутри острога. А это… – Она подумала и сжала правой рукой указательный палец левой. – Палец внутри.
– Правильно… Давай-ка лука начистим и в котел покидаем. Обед скоро.
Дикарка была словоохотлива, доброжелательна и отзывчива. Главным было запомнить все то, что она успела наболтать.
От ворот самой большой башни к ним подошла девушка в оленьей кухлянке – круглолицая, с нормальной кожей. Деловито вылила в котел, в чищеную рыбу, два ведра воды.
– Сир-тя? – Сердце Митаюки сжалось от надежды.
– Сама ты сир-тя… – с презрением огрызнулась та и отправилась обратно.
Затем две бледнокожие дикарки принесли еще одну большую корзину подготовленной рыбы, вывалили ко всей прочей в котел и встали рядом, помогая чистить дикий лук и еще какие-то ароматные травки, стали переговариваться между собой, и обучение юной шаманки прервалось.
Наконец двое крепких дикарей на толстой жердине перенесли котел, полный рыбы, к ближайшему костру, повесили над огнем. Девушки, покончив с работой, весело защебетали между собой, пошли к главной башне. Митаюки увязалась следом, беспрепятственно прошла через ворота – хотя по спине и пробежали мурашки страха. Глазами, душой девушка невольно устремилась к лесу – туда, где остался родной дом. Но ум подсказывал, что добраться к нему через полные хищников и менквов земли ей не по силам – и юная шаманка, сглотнув, побежала за дикарками.
Оказалось, что они просто хотели умыться после грязной работы и морской воды. Девушки сполоснули руки до плеч, омыли лица, попили из ладоней. Пленница поступила точно так же – тем более что от жажды страдала даже сильнее, нежели от голода. Дикарки развеселились, стали брызгаться. Митаюки же, напившись от души, вспомнила про своих подруг, томящихся в башне. Улыбнувшись дикаркам, дабы не подумали плохого, она побежала обратно в острог, пересекла двор, вошла в башню, громко крикнула:
– Тертятко-нэ! Ты все еще здесь?
– Ми, ты жива?! – радостно отозвалась подруга. – Мы думали, тебя съели!
– Хотите пить?
– Да! У тебя есть?! – зашевелились пленницы, подбираясь к отверстию и выглядывая вниз.
– Идите со мной!
Дикари не стали останавливать захваченных девушек, даже когда те вышли через ворота целой стайкой. Увидев реку, юные сир-тя кинулись к воде, а Митаюки-нэ повернула обратно, вошла во двор, скользнула взглядом по большому чуму с крестом на остроконечной крыше, о котором еще ничего не успела узнать и… Увидела на углу старую Нине-пухуця, с нечесанными седыми волосами, сгорбленную, в обгоревших лохмотьях…
Злая ведьма, несущая смерть, оглянулась на крик, прищурилась, прямо на глазах превращаясь в юную белокожую дикарку, а потом торопливо ушла за чум.
Митаюки-нэ ощутила боль в плече, осеклась… И поняла, что кричала именно она. Ударивший пленницу дикарь что-то громко сказал, размахивая руками, толкнул еще раз – но тут подбежала Устинья, сама рыкнула на воина, обняла девушку за плечо и повела с собой.
– Здесь черная шаманка! – горячо сказала Митаюки. – Она поклоняется богу смерти. Она вас всех убьет!