— А кто это? — искренне удивился я.
— Прошу отвечать на вопросы конкретно: да или нет, — поставил меня на место Серебро.
—Нет.
— А с гражданином Сирии Саидом Шерези?
Молнией в памяти сверкнула догадка, и я вновь увидел перед глазами зал погребка и двух мирно беседующих за столиком весьма состоятельных бизнесменов: одного — грузного, бритоголового, надменного и другого — моложавого, кучерявого, с восточными чертами лица. «Так вот о ком ведет речь следователь! — понял я и чуть было не брякнул: — Первый раз в погребке увидел». Однако вовремя прикусил язык. Вот уж действительно «горе от ума»! Намекал следователь своей цитатой на это обстоятельство, или вышло простое совпадение?
— Нет, — замешкавшись, произнес я и с уважением посмотрел на Николая Ивановича. Да уж, следователь мне попался отнюдь не дурак.
Дурак не дурак, и кто из нас двоих конкретно кто, выяснить не удалось, поскольку наша беседа кое-кому надоела. Из-за обреза экранного поля в центр дисплея не спеша протрусил кудлатый пятнистый пес и, задрав заднюю ногу, стал мочиться на набранный текст. Текст поплыл. И добро бы псу, как и положено порядочному вирусу, этим и ограничиться, так нет же, мало ему показалось. Спрыгнул с экрана на стол и зашлепал по столешнице, оставляя на полировке чернильные следы.
— А… — начал было очередной вопрос следователь, поднял от клавиатуры взгляд и увидел шествующего по столу и с каждым шагом вырастающего в размерах беспородного пса.
Николай Иванович осекся и застыл от неожиданности. Понятно, что на своем веку да при такой работе чего только не повидал — обывателю и в страшном сне не приснится. Но такое явно видел впервые. Впрочем, я тоже. И все же сила воли у следователя была крепкая. Когда вконец обнаглевший пес взобрался на объемистую папку, вновь задрал ногу и окропил бумаги чернильной струёй, Николай Иванович вышел из ступора.
— Это еще что?! — процедил он сквозь зубы и ткнул в морду пса пальцем.
Вот уж кто из нас троих дураком не был, так это пес. Недолго думая, он цапнул следователя за палец, тявкнул и, спрыгнув со стола на пол, с достоинством удалился сквозь закрытую и опечатанную пластилиновым оттиском дверцу внушительного сейфа. Внутри сейфа что-то жалобно задребезжало.
Ни слова не обронил следователь, только лицо побелело от боли. Он выхватил из кармана платок и зажал им окровавленный палец.
— Твои штучки?! — недобро уставился он на меня сквозь толстые линзы очков. Самообладания ему было не занимать.
— Какие штучки? — будто не понимая, о чем речь, округлил я глаза.
— Пес — твой?!!
— Какой пес? — полушепотом спросил я, пытаясь убедить следователя, что ему померещилось. Не очень удачная идея при укушенном пальце, но другой не было.
Серебро понял мою уловку и нехорошо осклабился.
— Значит, ты ничего подозрительного вокруг не видишь? — едко спросил он.
Изобразив на лице ошарашенное недоумение, я огляделся. Играть дурака так играть.
— Не-ет…
И не соврал. После исчезновения компьютерного пса сквозь металлическую дверцу сейфа никаких иных трансцендентных явлений в кабинете не наблюдалось. Разве что цепочка чернильных клякс на столе, но их появлению всегда можно отыскать разумное объяснение.
Николай Иванович тяжело вздохнул.
— Вольф Мессинг на мою голову… — пробормотал он, глянул на обмотанный платком палец, и его передернуло. На платке проступало кровавое пятно.
— К-кто? — сдавленно переспросил я. Вопреки аховому положению, в котором я очутился благодаря выходке компьютерного пса, меня совсем не к месту начал душить смех. Скорее всего, нервный, и мне стоило огромных усилий сдерживать его. Не поймет меня следователь, а если и поймет, то превратно.
Николай Иванович не ответил и одарил меня долгим, изучающим взглядом. Ох, и нехороший это был взгляд!
— Вот что, гражданин Челышев, — сухо сказал он. — Мы прервем дачу вами свидетельских показаний по факту разбойного нападения на кафе. На неопределенное время.
Он расписался на пропуске и пододвинул его ко мне.
— Идите. Когда понадобитесь, вызову.
Я поспешно встал, схватил со стола пропуск.
— До свидания, Николай Иванович…
Ответил ли что-нибудь Серебро, я не помню, так как в этот момент сейф мелко задрожал, потом заходил ходуном, внутри что-то тяжело грохнулось и разбилось со стеклянным звоном.
Я выскочил из кабинета и поспешил по коридору прочь с максимально возможной в таком учреждении прытью. Но как только входная дверь городского УБОП осталась за спиной, нервы не выдержали. Держась одной рукой за стену, другой за живот, я на полусогнутых ногах отошел от крыльца и разразился неудержимым хохотом. Мало было в том смехе веселья — больше истерики…
— Эй, мужик, ты чего? — услышал я встревоженный голос, когда смех стал переходить в икоту.
Надо мной склонился Шурик Куцейко — видимо, дожидался моего выхода из УБОП. Запугал его следователь Серебро, и сейчас Шурик начнет меня упрашивать-уговаривать подтвердить его алиби. Невдомек «вольному художнику», что следователю наплевать, когда Шурик ушел из погребка. Серебро вычисляет, не было ли там наводчика, а наводчику во время покушения в погребке делать нечего.
— Что с тобой? — Шурик осторожно положил ладонь на мое плечо.
Как ни душил нервный смех, я отпрянул, стряхнув его руку. Напрасно он это сделал. С меня так и сыпались невидимые искры — «подзарядился» от работающего компьютера в кабинете следователя. Вроде бы вреда от этого было гораздо меньше, чем от самого компьютера, но все же… Как говорится, прецеденты были. Точнее, не были, а был. Один. С пастушкой на старинной чашке. С виду пустячный случай, однако береженого и бог бережет.
Шурик мои действия истолковал превратно. Лицо у него вытянулось, губы обиженно, по-бабьи, задрожали. Может, он гомик — ишь как на все неадекватно реагирует?
— Извини, мужик… — просительно протянул Шурик. — Помощь твоя нужна.
Я распрямился. Душивший секунду назад хохот исчез, пропал, и осыпающийся с меня невидимыми искрами энергетический потенциал разрядился на «вольного художника». То-то будет..
— Ты уверен? — спросил я одеревеневшими от недавнего смеха губами.
— Да-да, — зачастил «вольный художник», приняв неопределенность ответа за согласие. — Мы же с тобой сидели за стойкой в погребке «У Еси»… Помнишь?
Неожиданно в меня вселился дух противоречия. Не следовало Шурику касаться моего плеча, обозлил он меня до крайней степени. Без него забот полон рот.
— В погребке «У Еси» я сидел один, — недовольно пробурчал я.
— Как? — растерялся Шурик. — Ах, ну да… Мы сидели по разные стороны стойки… Помнишь, я еще официантку по заднице шлепнул, а она мне по морде врезала?
Столько самоуничижения было в фигуре и голосе Шурика, что я отвел взгляд. Прямо-таки кающийся грешник, учитывая его одежду и татуировку. Кто-нибудь другой, не видевший его реакции на пощечину, ни за что бы ему не поверил. Слишком большой контраст между униженной позой и будто вырубленным из камня мрачным лицом закоренелого преступника. Не всегда, оказывается, прав Ломброзо, и тот факт, что исключение лишь подтверждает правило, отнюдь не способствует утверждению его теории. Впрочем, несмотря на это, подавляющее большинство людей подсознательно ведут себя в соответствии с азами физиогномики. И я в том числе.
— Мы сидели по разным углам стойки, а по р а з н ы е стороны мы находились с барменом, — раздраженно сказал я.
— Да-да, — закивал Шурик и опять заискивающе улыбнулся. — Все-таки помнишь… Так ты это… скажи следователю, что Владик меня выгнал из погребка еще до того, как началась перестрелка. Скажи, будь другом, ведь это правда. Подтверди, а?
В глазах у него была такая отчаянная мольба, будто его уже тащили на эшафот. Стало муторно и противно.
— Ты знаешь, что случилось с Владиком? — тихо спросил я-
—А что?
Глаза у Шурика забегали, хотя он стоически пытался выдержать мой взгляд.
— Ранили Владика. Тяжело ранили. В реанимации лежит.
— Вот не повезло мужику… — потупившись, забубнил Шурик. — Надо же…
Врал он безбожно. Определенно знал, что случилось с барменом, да своя рубашка для «вольного художника» была ближе к телу.
— Слушай, так как насчет моей просьбы, а? — вернулся он к своему, наболевшему. Словно я ему только что пустяковую —байку рассказал. Типа сводки погоды на вчера. — Помоги…
— Помощи просишь… — едко процедил я. — Следователь тебя запугал, притесняет, «мокрое» дело на шею повесить хочет… А как ты считаешь, Владику помощь не нужна?
—А что я могу? Денег у меня нет… — запричитал Шурик. — Как помочь? Сам видишь, в каком положении оказался… Так помоги, а?
Я снова окинул взглядом согбенную фигуру Шурика. Злость к нему сменилась на брезгливость. Прав все-таки кое в чем Ломброзо, и ничего тут не попишешь.
— Тебе скоро совсем другая помощь понадобится, — сказал я, отворачиваясь. — По более серьезному поводу.
— Какому поводу?.. — оторопел он. — Почему?
Я не ответил, оглядываясь по сторонам. Вокруг не было ни души. Хорошо, что здание УБОП находится в небольшом сквере, и по вполне понятным причинам люди предпочитают обходить его стороной. К тому же и милицейского поста у двери нет. Тем лучше, меньше свидетелей. Случись это на многолюдной улице, я бы ничего поделать не смог. К сожалению, ничего от меня не зависело, и здесь случай был на моей стороне.
— Почему? — повторил Шурик.
— На себя посмотри.
Он мельком глянул на свой весьма непрезентабельный джинсовый костюм, стоптанные кроссовки и вновь уставился на меня недоуменным взглядом.
— Так в чем дело?
В его голосе вместе с недоумением прорезались нотки страха. Правильно он боялся.
— Не ширинку проверяй, — поморщился я, — на руки посмотри!
Шурик поднял руки и посмотрел на ладони. Да так и застыл, загипнотизированный немигающим змеиным взглядом. Татуировка змеи оживала, объемно вырастая из рук «вольного художника», и, похоже, ее вовсе не ждала судьба кокетливой пастушки с прабабушкиной чашки. Почему-то я был уверен, что жить эта змея будет долго.
Хвост змеи свесился с левой ладони, а с правой, медленно покачиваясь и не отрывая гипнотизирующего взгляда от лица Шурика, поднималась ее голова. Вела себя змея, как кобра, хотя по виду напоминала питона. Кто знает, кого изобразил татуировщик на теле Шурика. Но гад ползучий получился весьма внушительный, и Шурик Куцейко окаменел как кролик под его взглядом.
— Ты с ним поделикатней, все-таки твой хозяин, — сказал я змее, хотя не был уверен, что она меня послушается.
Не больно-то меня жаловала Рыжая Харя — творила что хотела. Правда, надо отдать ей должное, ничего мне во вред не делала, скорее наоборот. Зато о методах, которыми «пользу» приносила, лучше не вспоминать. Сплошное содрогание.
Змея медленно повернула ко мне голову, одарила холодным взглядом, на мгновение выплюнула раздвоенный трепещущий язычок и вновь столь же степенно повернула морду к Шурику. Лишенный на несколько секунд гипнотизирующего взгляда, Шурик было осел, однако тут же вновь окаменел. Вселенский ужас отражался на его лице.
Я не стал гадать, что «сказала» мне своим языком змея: то ли «да», то ли «не лезь не в свое дело», — а развернулся и зашагал прочь по пустынной аллее. Не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел меня рядом со столь живописной «скульптурой» в пяти метрах от крыльца городского УБОП. Учитывая два привода по уголовным делам в качестве свидетеля, это будет перебор. Явный.
Но только теперь я по-настоящему пожалел Шурика Куцейко. Бедный парень, он-то при чем? За что из него сотворили живую статую Лаокоона? В отличие от своего мифического прототипа, он ничего не предсказывал, значит, и наказывать не за что.
Даром предсказания обладал я. Но я спокойненько шагал по аллее.
Глава 4
И все же я не смог оставить Шурика Куцейко без присмотра. Ничем ему помочь не мог, но и бросить на произвол судьбы совесть не позволила. Если с ним что-нибудь случится, я о б я з а н это знать, чтобы тягостные свидания, как сегодня с Владиком в больнице, не потянулись в моей жизни чередой. Пора в конце концов нести ответственность за свои способности, если не в процессуальном смысле, то хотя бы в моральном. Перефразируя Экзюпери, я «ответственен за тех, кого заворожил»…
Купив в киоске на выходе из скверика «Городской курьер», я вернулся на аллею, сел на единственную, наверное, вечно пустующую скамейку и сквозь листву кустарника стал наблюдать за «вольным художником». За время моего отсутствия ничего не произошло — Шурик по-прежнему стоял зачарованной статуей неподалеку от крыльца УБОП, а змея, покачивая головой перед его лицом, будто бы что-то ему втолковывала. Что ни говори, а место для задушевной беседы они выбрали — обхохочешься… Стоит появиться какому-нибудь милиционеру, как Шурика туг же упекут в КПЗ за нарушение общественного порядка.
Я как в воду глядел, хотя дар предвидения здесь ни при чем. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предсказать дальнейшие события. Не прошло и пяти минут, как на крыльцо вышел милиционер в форме, с кобурой на боку. То ли на обеденный перерыв, то ли еще по какой причине вышел, но явно не потому, что увидел Шурика из окна. Все окна в управлении зашторены.
На крыльце милиционер чуть задержался. Уставным жестом поправил фуражку и лишь затем, сощурившись от яркого солнца, огляделся. Надо отдать ему должное: увидев смертельную муку на лице человека, оплетенного огромным питоном, милиционер не растерялся и повел себя весьма профессионально. В два прыжка, выхватив на ходу пистолет, очутился возле Шурика, однако выстрелить в голову змее ему не хватило каких-то мгновений. Попался на ее гипнотический взгляд и застыл, как на стоп-кадре, с пистолетом у змеиной морды.
Минуты три продолжалось противостояние. Что там втемяшила милиционеру ожившая татуировка, неведомо, но наконец он «оттаял», спрятал пистолет в кобуру и вернулся в здание УБОП деревянной походкой лунатика. Расхотелось ему идти обедать, или куда там он направлялся.
А затем «разморозился» и Шурик. Змея на его руках стала съеживаться, опадать, пока вновь не превратилась в татуировку, а Шурик распрямил плечи, недоуменно, будто после сна, огляделся и спокойно, как ни в чем не бывало зашагал прочь. И был это уже не знакомый мне «вольный художник», ком-плексующий, заискивающий, а новый Шурик Куцейко, которого я не только не знал, но и не предполагал его существование в столь одиозном теле. Уверенный в себе человек с прямым взглядом и твердой поступью. И ничья помощь ему не требовалась.
Прикрывшись газетой, я проследил, как он спокойно прошел мимо скамейки, не обратив на меня ни малейшего внимания. Меня поразило его лицо: нет, оно ничуть не изменилось, было все таким же некрасивым, но с него странным образом исчезла печать уголовного преступника, грубые черты смягчились, взгляд из угрюмо-недоверчивого стал простым и приветливым. Надо же, выходит, не только неприятности я могу приносить своим даром…
И тогда татуировка змеи на его теле вновь на мгновение ожила, высунула из ладони Шурика приплюснутую голову, посмотрела на меня и… подмигнула. Будто змеи умеют мигать. Уж лучше бы язык показала — все естественней.
Не помню, сколько времени я отрешенно смотрел вслед Шурику, но когда очнулся, его на аллее уже не было. Я огляделся. В скверике царили тишина и покой, лишь изредка нарушаемые мягким шорохом шин проезжающих по Листопадной улице автомобилей. Плотная облачность, собравшаяся на небосклоне поутру, рассосалась без следа, так и не оправдав надежды горожан на дождь, и теперь с неба лился полуденный зной, практически не сдерживаемый листвой деревьев. В Латинской Америке это жаркое время суток называется сиестой — временем безделья. Мне же бездельничать некогда — до восьми вечера необходимо найти деньги на операцию Владика. И хотя внутренний голос по-прежнему утверждал, что деньги будут, я ему не очень-то верил. Знаем мы эти клятвенные уверения внутреннего голоса! До последней секунды назначенного срока божится, землю ест, слюной брызжет, что все будет хорошо, но как стукнет урочный час, тут он и заявит, что извини, мол, мужик, ни хрена у нас с тобой не получилось.