— Я уже высказал свое мнение, — решительно произнес он. — И думаю, что тебе в самый раз обратиться к врачу. Причем не откладывая.
Проговорив это, он порывисто повернулся и через веранду вышел в сад.
Луиза смотрела ему вслед, видя, как он направляется через лужайку к костру; дождавшись, когда он, наконец, скрылся из виду, она кинулась к входной двери, по-прежнему сжимая кошку в руках.
Через несколько минут она уже вела машину по направлению к городу.
Остановив машину рядом с городской библиотекой, она оставила кошку в салоне, заперла двери, быстро взбежала по ступеням и направилась к сводному каталогу. Все ее внимание было отдано двум наименованиям, двум словам — «перевоплощение» и «Лист».
«Перевоплощение» предложило ей книгу, которая называлась «Возвращение к земной жизни — как это происходит и почему». Автор — некий Ф. Мильтон-Виллис, опубликовано в 1921 году. В разделе «Лист» были обозначены две его биографии. Взяв все три книги, она села в машину и вернулась домой.
Там она прошла к дивану, уложила кошку на подушки и приготовилась к углубленному чтению. Начать она решила с неведомого ей Ф. Мильтона-Виллиса. Вид у книги был довольно неказистый — заляпанная какая-то и совсем тоненькая, но ее было приятно держать в руках, да и фамилия автора звучала весьма представительно.
Из книжки она узнала, что, согласно теории перевоплощения, души живых существ постепенно перевоплощаются во все более высокие формы организации жизни. «В частности, человек не может преобразиться в животное, равно как и взрослый мужчина не способен превратиться в маленького мальчика».
Она снова вчиталась в эту фразу. Но откуда ему это известно? Откуда такая уверенность? Ерунда! Но надо же, какая безаппеляционность! И все же она должна была признаться, что подобное заявление несколько охладило ее пыл.
«Центр сознания каждого живого существа, в частности человека, помимо плотного материального тела, окружен четырьмя другими телами, недоступными для обычного физического зрения, но вполне различимыми теми людьми, которые развили в себе особые способности по восприятию таких вещей…»
Это место она не поняла вовсе, но чтение не прекратила и, наконец, дошла до одного интересного пассажа, в котором говорилось, как долго должна находиться человеческая душа в отрыве от земли, чтобы затем вернуться и поселиться в каком-нибудь теле. Срок этот зависел от социальной принадлежности конкретного человека — здесь автор нанес Луизе безжалостный удар:
«Пьяницы и безработные — от сорока до пятидесяти лет. Неквалифицированные рабочие — от шестидесяти до ста. Квалифицированные рабочие — от ста до двухсот. Представители буржуазии — двести — триста. Представители высших классов промышленников — пятьсот. Представители высшего класса землевладельцев — шестьсот лет — тысяча. Находящиеся на пути к высшему просветлению — полторы — две тысячи лет.»
Она тут же потянулась к биографии Листа, желая узнать, когда умер композитор. Там было написано, что он скончался в Байрете в 1886 году. Получалось — шестьдесят семь лет назад. Значит, если верить Мильтону-Виллису, Лист должен был относиться к неквалифицированным рабочим. Но разве это так? К тому же она усомнилась в самом научном подходе автора. С чего это он взял, что высший класс землевладельцев — едва ли не наиболее престижная социальная категория общества? Красные камзолы и стремена, а в придачу к ним лютость и садизм — истребители лисиц! Нет, что-то здесь не так. Ей было даже приятно вступить в спор с Мильтоном-Виллисом, покоряя его силой своей аргументации.
Затем в книге приводились примеры наиболее замечательных перевоплощений. В частности, она выяснила, что Эпиктет вернулся на землю в облике Ральфа Эмерсона, Цицерон приобрел плоть Глэдстона, Альфред Великий стал королевой Викторией, Вильям Завоеватель — каким-то там лордом. Индийский король Ашока Вардана, скончавшийся еще до нашей эры, явился на землю повторно в облике знаменитого американского юриста Генри Стила Олкотта. Пифагор преобразился в мастера Кут Хоми, основавшего вместе с Еленой Блаватской и полковником Олкоттом (новоявленным королем Индии) Теософское общество. В отношении самой Блаватской не было указано, кем она являлась прежде. В отношении же Теодора Рузвельта прямо говорилось, что после серии перевоплощений он «играл выдающуюся роль, как один из лидеров всемирного человечества… Он является продолжателем монархической династии древней Халдеи, и около тридцати тысяч лет назад был назначен ее наместником, впоследствии преобразившись в Цезаря, ставшего затем правителем Персии… Рузвельт и Цезарь попеременно занимали высшие административные и военные должности, а однажды, правда, много тысяч лет назад, даже вступили между собой в законный брак, став мужем и женой…»
Больше Луиза была уже не в силах продолжать чтение. Она пришла к выводу, что Мильтон-Виллис оперирует лишь собственными догадками, а потому его выводы ее совершенно не удовлетворяли. Она не исключала, что он действительно недалек от истины, однако многие из его заявлений звучали слишком уж рискованно, особенно то, в котором он категорически отвергал возможность перевоплощения человека в животное. У нее даже возникла идея сразить наповал всех членов Теософского общества, приведя им доказательство того, что человек все же может преобразоваться в более низкоорганизованное существо, например, в кошку, и что в предыдущей жизни ему отнюдь не обязательно быть неквалифицированным рабочим, чтобы спустя сто лет вновь вернуться на землю.
Она принялась поверхностно просматривать одну из биографий Листа, когда из сада вернулся муж.
— Чем это ты там зачиталась? — спросил он.
— Да так, проверяю кое-что. Слушай, дорогой, а тебе известно, что Теодор Рузвельт был женой Цезаря?
— Луиза, — как можно спокойнее проговорил он, — может, и в самом деле хватит молоть околесицу? Мне просто больно наблюдать то, что ты ведешь себя, как самая настоящая дурочка. Дай-ка мне свою кошку, я сам отнесу ее в полицию.
Но Луиза его уже не слушала. Раскрыв от изумления рот, она уставилась на портрет Листа, приведенный на одной из страниц его биографии.
— Бог мой! — воскликнула она. — Ты только посмотри, Эдвард!
— Что там такое?
— Смотри! Видишь эти родинки на его лице? Как же я про них забыла? Точнее, это даже не родинки, а самые настоящие бородавки, огромные бородавки, и об этом всем хорошо известно. Его студенты даже чуть подправляли свою внешность, чтобы только походить на своего учителя.
— И что из этого?
— Ничего. Студенты тут ни при чем, я говорю о бородавках.
— О, Бог ты мой, — простонал Эдвард. — Боже праведный!
— У кошки они тоже есть. Я сейчас тебе покажу. Она посадила кошку себе на колени и принялась исследовать ее морду.
— Вот! Вот, посмотри! Вот одна, а вот другая. Постой-ка, я убеждена, что и расположены они на тех же самых местах. Где портрет Листа?
Это был широко известный портрет композитора, сделанный в преклонные годы: прекрасное, благородное и одновременно властное лицо, обрамленное массой длинных седых волос, которые скрывали уши и ниспадали на шею. Но каждая бородавка — а всего их было пять — была скрупулезно помещена на полагавшееся ей место.
— Значит, так, на портрете одна находится прямо над правой бровью. — Женщина принялась разглядывать правое надбровье кошки. — Вот! Вот она! На том же самом месте! И вот еще, левее, у самого кончика носа. Эта тоже есть! Потом еще одна — ниже, на щеке. А вот две на подбородке, совсем рядышком друг с другом. Эдвард, ты сам посмотри, все они здесь, на месте, где им и полагается быть!
— Ну и что это доказывает?
Она подняла взгляд на мужа, который стоял посередине комнаты в своем темно-зеленом свитере, брюках защитного цвета и все такой же потный и немного усталый.
— Ты, наверное боишься, Эдвард, признайся, что это так. Боишься уронить собственное достоинство и предстать перед людьми в образе дурака, вот и все.
— А мне кажется, что у тебя начинается истерика, вот и все.
Между тем Луиза снова углубилась в чтение.
— А вот еще как интересно. Здесь говорится, что Лист обожал все произведения Шопена, кроме одного — скерцо си бемоль минор. Пожалуй, ой даже ненавидел эту вещь, поскольку назвал ее «Скерцо для горничных», и всячески подчеркивал, что она словно специально создана для людей этой профессии.
— Ну и что из этого?
— А вот что. Знаешь, что я сейчас сделаю? Я прямо сейчас сыграю это произведение, и тогда посмотрим, что произойдет. Ты сам все увидишь и во всем убедишься.
— Надеюсь, после этого ты наконец-то снизойдешь до того, чтобы покормить меня ужином, — раздраженно буркнул муж.
Луиза встала и сняла с полки массивную папку с произведениями Шопена.
— Вот, нашла. Впрочем, я его и так хорошо помню. И в самом деле, ужасная вещь. Приготовься слушать, точнее говоря — смотреть. Понаблюдай за тем, как она себя ведет.
Женщина поставила ноты на пианино и присела на стульчик. Муж стоял на том же месте, где и стоял. Руки его были глубоко засунуты в карман, изо рта торчала сигарета, а взгляд поневоле вперился в кошку, которая безмятежно подремывала на диване. Едва Луиза прикоснулась пальцами к клавишам, как наступило нечто совершенно неожиданное. Кошка прямо-таки подскочила на месте, как ужаленная, на мгновение застыла на месте, уши стремительно взметнулись вверх, все ее тело задрожало. После этого она принялась нервно прохаживаться по дивану, пока, наконец, не соскочила на пол и, задрав хвост и морду кверху, грациозной поступью вышла из комнаты.
— Видел! — торжествующе воскликнула Луиза и кинулась следом за кошкой. — Вот оно твое доказательство! — Через секунду она вернулась с кошкой и водрузила ее на прежнее место на диване. Лицо женщины сияло от возбуждения, пальцы были стиснуты настолько, что побелели все суставы, хвостик на затылке развязался, отчего вся прическа чуть завалилась набок.
— Ну, что ты на это скажешь? — нервно хохотнув, произнесла женщина. — Чем теперь ты мне возразишь?
— Что и говорить, действительно довольно забавно.
— Забавно?! Эдвард, милый, да это самая невероятная вещь, которую мне когда-либо приходилось наблюдать. О, Бог ты мой! — в очередной раз воскликнула она и стиснула кошку, прижимая ее к груди. — Как же приятно осознавать, что в гостях у тебя находится сам великий Ференц Лист!
— Ну, ты только поспокойнее, Луиза, не надо так…
— Нет, у меня просто нет сил. Я просто не в состоянии сдержать себя. Ты только вообрази, что он навсегда поселится в нашем доме.
— Прости, я что-то не понял.
— О, Эдвард! Волнение даже мешает мне нормально говорить. Знаешь, что я теперь сделаю? Ведь теперь каждый музыкант на свете захочет порасспросить его о тех великих композиторах, с которыми он был знаком, — о Бетховене, Шопене, Шуберте…
— Он что, и говорить тоже может? — спросил Эдвард.
— Ну, разумеется. Впрочем, они захотят просто посмотреть на него, — в сознании Луизы, похоже, все окончательно перемешалось, и она сама толком сейчас не понимала, о ком конкретно говорит, о кошке или о Листе, — погладить, сыграть что-нибудь из своих новых работ, с которыми он еще незнаком.
— Так уж ли он велик на самом деле? Вот если бы это был Бах или, скажем, Бетховен.
— Пожалуйста, не надо меня перебивать. В общем, я собираюсь сообщить об этом всем знаменитым музыкантам — всем на земле. Я просто обязана это сделать. Я сообщу им и скажу, что Лист гостит у меня и приглашает их посетить его. Знаешь, что будет? Они слетятся сюда со всех концов света.
— Чтобы только поглазеть на серую кошку?
— Дорогой, это одно и то же. Он, это он, и никого не волнует, на кого он сейчас похож. О, Эдвард, это будет самая великая вещь на свете!
— А мне кажется, что они посчитают тебя сумасшедшей.
— Это мы еще увидим. — Луиза продолжала держать кошку на руках, поглаживая ее и изредка поглядывая на мужа, который подошел к окну и задумчиво уставился в сад. Сгущался вечер, и лужайка за окном медленно таяла во мгле, хотя вдалеке еще был хорошо виден столб белого дыма, поднимающегося над костром.
— Нет, — проговорил он, не оборачиваясь. — Этому не бывать. В своем доме я этого не потерплю. Выставить себя на всеобщее посмешище…
— Эдвард, что у тебя на уме?
— Только то, что я сказал. Я просто не позволю тебе поднять шум на весь мир, и все из-за какой-то дурацкой выдумки. Тебе просто попалась дрессированная кошка. Ладно, если хочешь, — держи ее, забавляйся с ней. Но только и всего. Ты меня хорошо поняла?
— И что еще?
— А еще я не намерен выслушивать твои дурацкие бредни. Ты что, совсем спятила, да?
Луиза неторопливо опустила кошку на диван, потом распрямилась во весь свой незначительный росток и шагнула вперед.
— Черт бы тебя побрал, Эдвард! — она решительно топнула ногой. — В кои-то веки в нашей жизни произошло выдающееся событие, а ты вдруг испугался, что станешь всеобщим посмешищем. Я правильно выразилась? Или у тебя есть, что возразить?
— Луиза, послушай, — взмолился муж. — Немедленно возьми себя в руки. — Он прошел к столику, взял из коробки очередную сигарету и прикурил от той же лакированной зажигалки. Жена молча наблюдала за ним, но в уголках ее глаз набухли крупные слезинки, которые вскоре двумя ручейками устремились вниз по покрытым пудрой щекам.
— В последнее время у нас и так было немало ссор по всяким поводам. Нет-нет, Луиза, не перебивай меня. Я, конечно, понимаю, что сейчас ты переживаешь довольно трудный период своей жизни, но…
— О, Бог ты мой! Ну разве можно быть таким болваном?! Ты что, не видишь никакой разницы? Ведь это просто чудо, чудо, это ты можешь понять?
Эдвард стремительно шагнул навстречу жене и крепко взял ее за плечи. С его губ свисала только что зажженная сигарета, и она видела, как в отдельных местах на его подбородке пот уже начал подсыхать.
— Слушай, — проговорил он как можно спокойнее, — давай, наконец, сядем за стол. Я есть хочу. Я сегодня неплохо поиграл в гольф, потом в саду долго работал, в общем, я устал и очень проголодался. Да и ты, наверное, тоже. Иди-ка на кухню и приготовь чего-нибудь.
Луиза сделала шаг назад и нервно поднесла обе ладони ко рту.
— Бог ты мой! — воскликнула она. — Я и вправду обо всем забыла. Ну конечно же, он очень проголодался. Ведь, кроме молока, у него маковой росинки во рту не было.
— Ты это о ком?
— О ком же, кроме него? Надо пойти и приготовить ему что-нибудь особенное. И я, кажется, знаю, что ему понравится. Как ты на это смотришь, Эдвард?
— Черт бы тебя побрал, Луиза!
— Ну, ладно, Эдвард, если ты не хочешь, я сама что-нибудь придумаю. А ты, — она повернулась к кошке и ласково погладила ее по спине, — побудь пока здесь. Я ненадолго.
Луиза прошла на кухню и задумалась, какое же блюдо приготовить неожиданному гостю. Может, суфле? Да, великолепное суфле с сыром. Вот уж, действительно, получится необычное блюдо. Эдвард, правда, его терпеть не может, но тут уж ничего не попишешь.
Приготовление пищи никогда не было особой ее страстью, но на сей раз она решила постараться на совесть: до нужной температуры прогрела духовку, все как следует подготовила. Когда блюдо было готово, она снова задумалась: с чем бы таким его подать, но потом решила, что Лист, наверное, никогда в жизни не пробовал ни авокадо, ни грейпфрутов, а потому остановилась на мысли, что именно из них приготовит для него салат. Интересно будет понаблюдать за его реакцией — а что, и в самом деле любопытно.
Покончив со всеми приготовлениями, она уставила блюдами большой поднос и двинулась в направлении гостиной. Едва войдя, она увидела мужа, возвращавшегося через веранду в комнату.
— Ужин готов, — сказала она, опуская поднос на стол и поворачиваясь к дивану. — А где он?
— Кто?
— Ты сам знаешь, кто.
— А, ты о нем! Откуда я знаю. — Он наклонился над столом, чтобы взять зажигалку, но, прикуривая, поднял взгляд на жену — та неотрывно смотрела на него, скользя глазами по свитеру, защитного цвета брюкам и тяжелым ботинкам, все еще сырым от ходьбы по росистой траве. — Я лично ходил посмотреть, как горит костер.