По утрам, когда пан Клякса приходит на работу и собирается сесть в кресло, из заднего кармана доносится душераздирающий вопль:
— Баю, даю! Баю, даю!
Это значит: «Погибаю, пропадаю! Погибаю, пропадаю!»
Тогда пан Клякса, прежде чем сесть, старательно расправляет полы сюртука, чтобы не раздавить Матеуша.
Но не всегда Матеушу приходится предостерегать пана Кляксу. Иногда пан Клякса, войдя в класс, сам говорит:
— Адась, убери, пожалуйста, кресло.
Я убираю кресло, и пан Клякса как ни в чем не бывало садится на воздух, туда, где оно только что стояло.
В жилетных карманах у пана Кляксы столько добра, что у нас просто дух захватывает. Тут бутылка с зеленой настойкой, табакерка с запасными веснушками, увеличительный насос, снотворный квас, о котором я еще расскажу, цветные стекляшки, свечные огоньки, таблетки для ращения волос, золотые ключики и другие ценные вещи.
Карманы штанов, по-моему, бездонны. Пан Клякса может спрятать туда что угодно и забыть, что у него там лежит. Матеуш рассказывал мне, что, перед тем как лечь спать, пан Клякса опорожняет карманы и складывает их содержимое в отдельной комнате, причем нередко случается, что одной комнаты мало и приходится открывать вторую, а то и третью.
Такой головы, как у пана Кляксы, нет ни у кого другого. У него огромная шевелюра, переливающаяся всеми цветами радуги. А подбородок пана Кляксы обрамлен черной как смоль растрепанной бородой.
Большую часть лица занимает нос; он очень подвижен и поворачивается то вправо, то влево, в зависимости от времени года. На носу сидит пенсне, похожее на маленький велосипед, а под носом растут длинные жесткие оранжевые усы. Глаза у пана Кляксы как два сверла, и, если бы не пенсне, он протыкал бы ими всех насквозь.
Пан Клякса видит абсолютно все — видимое и даже невидимое.
В одном из погребов хранятся маленькие разноцветные воздушные шарики с привязанными к ним корзинками. Недели две назад я узнал, для чего они пану Кляксе.
Было это так. Когда мы вставали из-за стола после обеда, из города примчался Филипп с известием, что на перекрестке Резедовой и Смешной улиц застрял трамвай и никто не может его починить. Пан Клякса велел принести из погреба один воздушный шарик, положил в корзинку свой правый глаз, и шарик полетел в город.
— Собирайтесь в дорогу, мальчики, — сказал пан Клякса, — сейчас он вернется. Я узнаю, что случилось с трамваем, и мы пойдем к нему на выручку.
В самом деле, не прошло и пяти минут, как воздушный шарик вернулся и опустился прямо у ног пана Кляксы.
Пан Клякса вставил свой глаз на место и с улыбкой промолвил:
— Все ясно — левое заднее колесо нуждается в смазке, в переднюю ось набился песок, на крыше разъединились ведущие от дуги провода, а у вагоновожатого опухла печень. Анастази, открывай ворота! Шагом марш!
Мы вышли строем на улицу, пан Клякса — сзади. По дороге он снял пенсне и приставил к нему увеличительный насос. Пенсне стало расти. Когда оно достигло размеров настоящего велосипеда, пан Клякса вскочил на него и поехал впереди, указывая дорогу.
Вскоре мы были на Смешной улице. На перекрестке, затормозив движение, стоял пустой трамвай. Несколько слесарей и механиков, пыхтя и вытирая пот, возились вокруг него.
Увидев пана Кляксу, все расступились. Пан Клякса велел нам, взявшись за руки, оцепить трамвай и никого не подпускать. Он подошел к вагоновожатому, корчившемуся от боли, и дал ему проглотить маленькое голубое стеклышко. Потом занялся самим трамваем. Опустил руку в один из своих бездонных карманов и вынул слуховую трубку, молоточек, лейкопластырь, банку желтой мази и бутылку йода; обстукал трамвай со всех сторон, внимательно выслушал его, смазал мотор и руль желтой мазью, а ось — йодом. Взобрался на крышу и слепил пластырем разъединившиеся провода.
Вся эта процедура заняла не больше десяти минут.
— Готово! — объявил торжественно пан Клякса. — Можно ехать!
Вылеченный паном Кляксой вагоновожатый вскочил на площадку, включил мотор, и трамвай, как новенький, легко заскользил по рельсам. А мы пошли домой, распевая марш академии пана Кляксы.
Через несколько дней я еще раз видел, как пан Клякса, по его выражению, послал глаз в разведку.
Мы сидели у пруда и записывали в тетрадки кваканье лягушек. Пан Клякса научил нас выбирать из кваканья отдельные слоги и складывать из них стишки.
Вот, например, какой у меня получился стишок:
Для особо важных дел
Месяц с неба в пруд слетел.
Рыбы встали на дыбы:
«Как бы не было беды!»
Отвечал он им, сияя:
«Я ведь рыбка золотая».
А рыбак вскричал: «Ха-ха!
Будет славная уха!» —
На крючок поймал разиню
И отнес домой в корзине.
Так вот, значит, сидели мы у пруда, а пан Клякса глядел в воду. Он так низко наклонился, что из жилетного кармана у него выпал увеличительный насос и пошел ко дну.
Недолго думая я прыгнул в воду, а за мной еще несколько ребят, но насоса мы не нашли. Тогда пан Клякса кинул в воду свой правый глаз и сказал:
— Посылаю глаз в разведку! Пусть укажет, где насос!
Глаз тотчас вынырнул обратно. Пан Клякса вставил его на место и радостно закричал:
— Ура! Я вижу насос — он в яме, где живут раки, в четырех шагах от берега!
Я бросился в воду и тут же нашел насос, именно в том месте, которое указал пан Клякса.
А неделю назад пан Клякса преподнес нам сюрприз. Он велел принести из погреба голубой воздушный шарик, положил глаз в корзинку и объявил торжественно:
— Посылаю глаз на Луну. Хочу узнать, кто там живет, и сочинить для вас сказку про лунных жителей.
Шарик сразу улетел — и пока не вернулся. Но пан Клякса говорит, что еще не время: Луна очень высоко и шарик вернется не раньше Нового года. Пан Клякса смотрит пока одним глазом, а второй залеплен пластырем.
Но вернемся к прерванному рассказу. Совершив утренний туалет, пан Клякса идет вниз, на урок. Собственно говоря, даже не идет, а съезжает по перилам, сидя верхом и придерживая руками пенсне на носу.
В этом не было бы ничего удивительного, но пан Клякса так же легко въезжает по перилам вверх. Для этого он делает глубокий вдох, надувает щеки и становится легким как перышко. Он может не только въезжать по перилам, но и летать, когда это ему бывает нужно, как, например, во время охоты за бабочками. Бабочки — одно из самых любимых блюд пана Кляксы, за вторым завтраком он не ест ничего другого.
— Запомните, мальчики, — сообщил он как-то, — вкус еды зависит не от самого продукта, а от его цвета. Мне еда не нужна, я вполне сыт таблетками для ращения волос. Но у меня ужасно чувствительное небо, и я обожаю всякие изысканные блюда. Вот почему я ем исключительно цветную пищу. Например, бабочек, цветы, разноцветные стеклышки и другие деликатесы, которые сам крашу в какой-нибудь вкусный цвет.
Но я однажды заметил, что, съев бабочку, пан Клякса выплюнул косточку, похожую на косточку черешни или вишни.
Пан Клякса объяснил мне, что ест только особый сорт бабочек, у которых есть косточки и которые растут в огороде, как фасоль.
Ребятам иногда кажется, что летать, как пан Клякса, совсем не трудно.
И они начинают тужиться изо всех сил, надувают щеки, повторяют все движения пана Кляксы, но у них ничего не выходит. У Артура от натуги пошла кровь из носа, а один из Антониев чуть не лопнул.
И я вместе со всеми делал попытки летать, но у меня тоже ничего не получалось, хотя пан Клякса давал нам всем ценные советы.
Но в прошлое воскресенье, после обеда, я случайно сделал глубокий вдох и вдруг почувствовал себя необыкновенно легким, а когда я вдобавок надул щеки, земля выскользнула у меня из-под ног, и я взлетел.
Занятия в академии
Каждое утро в пять часов Матеуш открывает так называемые шлюзы. Это небольшие отверстия в потолке, расположенные над нашими кроватями. У каждого ученика свой шлюз, так что их ровно двадцать четыре. Когда Матеуш открывает шлюзы, оттуда нам прямо на нос капает холодная вода.
Так Матеуш будит нас.
Одновременно раздается его команда:
— Ать, тва!
Это значит: «Вставать, братва!»
Мы вскакиваем с постели и поспешно одеваемся. Чему сегодня научит нас пан Клякса?
Наша спальня очень большая. Вдоль стен тянутся умывальники, и у каждого из нас свой душ. Мыться одно удовольствие, потому что из душа течет газированная вода с сиропом. Что ни день — другой сироп. Я больше всего люблю малиновый, поэтому моюсь в среду. Сиропы пана Кляксы хорошо мылятся и дают много пены, так что по утрам наша спальня похожа на огромное бельевое корыто.
Мы одеты в одинаковые синие рубашки, белые штаны, синие чулки, белые башмаки. А провинившихся заставляют надевать желтый галстук в зеленую крапинку. Это довольно красивый галстук, но у нас он считается позорным.
В половине шестого, захватив с собой сонные зеркальца, мы отправляемся в столовую.
Там посреди комнаты стоит большой обеденный стол, за которым у каждого из нас постоянное место.
Окна здесь с цветными стеклами, чтоб еда была вкуснее.
Пан Клякса завтракает и ужинает отдельно, а во время нашего обеда летает над столом с лейкой в руках и поливает кушанья соусом. Соусы бывают разные, и у всякого свое назначение: белый укрепляет зубы, голубой улучшает зрение, желтый облегчает дыхание, серый обновляет кровь, а зеленый разгоняет хандру.
Матеуш во время еды сидит на цветочном горшке и следит, чтобы мы ничего не оставляли на тарелках.
В шесть часов Матеуш берет в клюв маленький серебряный колокольчик и сзывает всех на перекличку. Мы сломя голову бежим в кабинет пана Кляксы, где он давно ждет нас и в знак приветствия целует каждого в лоб.
После переклички пан Клякса залезает в большой шкаф и через круглое окошечко принимает от нас зеркальца. Это не простые зеркальца. Ночью они стоят у каждого на тумбочке, и в них отражаются наши сны, а утром пан Клякса проверяет, что нам снилось. Неинтересные и бестолковые сны он выбрасывает на помойку, а хорошие оставляет.
Пан Клякса снимает сны с поверхности зеркалец ваткой, смоченной в снотворном квасе, и выжимает в фарфоровое блюдечко. Там они некоторое время сохнут. Потом из образовавшегося белого порошка на специальном станочке пан Клякса штампует таблетки, которые мы принимаем на ночь.
Благодаря этому нам снятся все более осмысленные и интересные сны. Самые выдающиеся из них пан Клякса записывает в большой академический сонник.
Уроки у нас начинаются рано, в семь часов утра. И несмотря на это, ни в одной школе ребята не учатся с таким удовольствием, как в академии пана Кляксы.
Во-первых, пан Клякса всегда придумывает что-нибудь новое, а во-вторых, на уроках бывает очень весело.
— Предупреждаю, мальчики, — сказал нам в первый день занятий пан Клякса, — у меня вам не придется заучивать таблицу умножения или правила грамматики. Я просто открою ваши головы и пролью туда свет.
Если вам интересно узнать, какие предметы мы проходим в академии пана Кляксы, могу рассказать про вчерашний день, потому что для описания всех дней не хватило бы места даже в самой толстой книжке.
Вчера первым был урок кляксописания. Пан Клякса нарочно придумал этот предмет, чтобы мы научились пользоваться чернилами.
Происходило это так: на большие листы белой бумаги ставилось несколько клякс, потом лист складывался вдвое, чтобы кляксы размазались. Из этих клякс возникали изображения птиц, зверей, людей и даже целые картины.
Пан Клякса придумывал к ним стихи, а мы их писали под рисунком.
Мне кажется, что пан Клякса сам возник из такой кляксы, потому его так и зовут. Матеуш говорит, что это вполне возможно.
К одному из моих рисунков пан Клякса сочинил такой стишок:
Это что? Не разберу:
Муха или кенгуру?
Урок кляксописания нам очень понравился. Мы израсходовали несколько бутылок чернил и рулон бумаги, не говоря уж о том, что сами с ног до головы были в чернилах. А вечером всем пришлось принять душ с малиновым сиропом, потому что ничем другим чернила не отмывались.
После кляксописания был урок буквовязания. Вы, наверно, знаете, что буквы состоят из маленьких сплетенных ниточек. Так вот, пан Клякса научил нас распутывать ниточки, связывать в одну длинную нить и наматывать на катушки. Мы уже перемололи немало книг из библиотеки пана Кляксы. Из одной книги получается семь-восемь катушек ниток. Пан Клякса вяжет на них узелки. Это его любимое занятие. Он может часами, сидя в кресле или на воздухе, вязать узелки.
Однажды я не выдержал и спросил, зачем он это делает. Он удивленно ответил:
— Глупенький, разве ты не видишь? Я читаю. Пропускаю буквы сквозь пальцы, зрение от этого не портится, а книга прочитана. Вот перемотаете всю библиотеку, я вас тоже научу так читать.
После урока буквовязания пан Клякса повел нас на третий этаж и открыл одну из дверей.
— Проходите осторожно, мальчики, — предупредил он нас, — это лечебница больных вещей. Помните, как я вылечил трамвай? Теперь я научу вас лечить поломанные вещи.
Комната была завалена рухлядью. Здесь были кресла без ножек, диваны без пружин, разбитые зеркала, испорченные часы, поцарапанные столы, перекосившиеся шкафы, дырявые стулья и другие пришедшие в негодность предметы.
Пан Клякса велел нам стать в сторонку, а сам взялся за работу.
Вещи подняли невообразимый треск, скрип, скрежет. Табуретки и стулья от радости затопали ножками, а пружина в часах даже ойкнула.
Затаив дыхание, мы следили за работой пана Кляксы. Сначала он подошел к столику в углу комнаты, обстукал его со всех сторон, взял за ножку, пощупал пульс и ласково сказал:
— Ну, малыш, сегодня тебе полегче, правда? Температура резко упала, доски срослись. Дня через два ты будешь совсем здоров!
Столик что-то простонал в ответ. Тогда пан Клякса натер ему столешницу мазью и посыпал щели зеленым порошком.
Потом пан Клякса подошел к шкафу, жалобно скрипевшему дверцами.
— Ну как? — поинтересовался пан Клякса. — Прошел кашель? Нет? Ну ничего, не горюй, скоро поправишься!
Он прислонил ухо к стенке шкафа, послушал, потом пипеткой накапал в щели касторки.
Шкаф облегченно вздохнул и благодарно приник к пану Кляксе.
— Завтра я тебя еще раз проведаю, — успокоил его пан Клякса. — Будь молодцом!
На стене висело треснутое зеркало. Пан Клякса взглянул в него, поправил на носу веснушки, потом достал из кармана черный пластырь и заклеил трещину.
— Вот, мальчики, учитесь чинить разбитые стекла! — сказал он весело.
Он потер фланелевой тряпочкой зеркало и снял пластырь. Трещины как не бывало.
— Все в порядке! Анастази и Артур, отнесите его потом в столовую.
С часами было больше возни. Пришлось промыть и протереть все винтики, сжать растянувшуюся пружину, прижечь маятник йодом.
— Бедняжки! — пожалел их пан Клякса. — Натерпелись! Ну ничего, скоро начнете ходить.
Он поцеловал часы в циферблат и дружески похлопал по футляру. Часы сразу зазвонили, стрелки закрутились, маятник закачался, и на всю лечебницу раздалось звонкое: тик-так, тик-так, тик-так!
Нам было очень приятно, что больные вещи так любят пана Кляксу.
Перед самым уходом из лечебницы пан Клякса вдруг обнаружил пропажу своей любимой золотой зубочистки.
— Никто отсюда не выйдет, пока она не найдется, — заявил он.
Начались поиски. Мы облазили на четвереньках весь пол, заглянули во все углы. Матеуш совал клюв во все дырки. А пан Клякса, расстроенный, сидел в воздухе, закинув ногу на ногу, и принимал таблетки для ращения волос, потому что от горя у него выпали два волоска.
Тогда больные вещи сами принялись за поиски. Стулья и табуретки, хромая и подпрыгивая, носились по комнате. Замочные скважины всюду заглядывали. Ящики комодов и столов, кряхтя и охая, высовывались и вытряхивали свое содержимое прямо на пол. Зеркала все отражали. Даже печка не пожелала оставаться в стороне и без умолку причитала: