Глава девятая
Студенческие дни Коля коротает в еще не старой, добротной комнате с объемным окном на скверик. По бокам стен и возле крепких отопительных батарей здесь надежно спят железные замшелые кровати, что летают во сне по синим и далеким просторам, вдыхая в себя изумрудный воздух заснеженных гор. А в середине комнаты царственно стоит стол, накрытый старой и изношенной клеенкой и с удивительной стойкостью сторожит тумбочки, что приданы каждому студенту. На этих тумбочках наблюдатель наверняка бы засек и кучи книг, и столбы конспектов, а внутри них — еще и хлебные куски на пресловутый «черный день».
Завидный порядок во всем хранит лишь Коля Дулаев. Даже постель он заправляет ловко: после крепких рук шахтера она «звенит, как натянутая струна». Разом не стерпел Дулаев, глядя, как Коля собственную постель собирает плохо и неумело. Он резво подскочил к худенькому парню, отстранил от дела и постель собрал так, что Коля до вечера не притронулся к ней рукой — до чего лежала она ладно да в порядке.
Коля впервые в своей жизни купил осеннее пальто — из дешевого материала, всего за двадцать три рубля семьдесят копеек, но ласкового и приветливого на вид. Надо сказать, именно с институтом у него связывались самые робкие шаги по жизни. Впервые он оказался в крупнейшем городе, каким является Свердловск; впервые увидел поезд; даже впервые в жизни в стенах этого вуза выпил вина более ста граммов. Доселе он знать не знал про спиртное, за исключением выпускного вечера после средней школы. А вот в институте, на Октябрьские праздники, с ребятами поневоле пришлось хлебнуть двести граммов «Портвейна». Коля вовсе переменился в тот момент: разом почувствовал легкость, и ему море стало по колено. К тому же неожиданно для всех запел, когда остальные даже не захмелели и соображали про себя, где бы еще добавить. Парни сильно подивились Колиному поведению. Смекнув, что он опьянел «с ходу», от стаканчика вина, Олег лишь усмехнулся:
— Набирают детей на флот, а теперь мучайся с ними…
Сам он в этом отношении был образцом. Мог целую бутылку выпить, не отрывая от губ. При сем не пил, а как бы вливал в себя вино, ибо кадык его вовсе не шевелился. Как выпьет, бывало, так и заявит ребятам не без гордости: «Двухлетняя тренировка брат…»
Как-то вечером к ним заглянул Дима, паренек среднего роста, костлявый и с такими синими-пресиними глазами, словно в них затаились лазурные дали. Дима живет по соседству и классически играет на баяне. Но сегодня у него явно другие планы.
— Вот что, ребята! — вкрадчиво начал Дима, постепенно захватывая внимание присутствующих. — Не кажется ли вам, что здесь мы просто киснем?
Студенты насторожились. Петя Колесник, здоровенный хлопец с мускулами-буграми, кинул в Диму пробный камень:
— Ежели без всяких выкрутасов, то что ты имеешь в виду?
— А то, что в этом институте мы просто пропадем… — И Дима, улавливая в глазах парней протестующие огни, тут же прибавил — Подумайте сами: весь смысл жизни человека должен состоять в искании чего-то нового, неизвестного… ведь верно, так? А мы чем занимаемся? Ударились в профессию лесовода! Это з-значит, — Дима как всегда заикался, — сиди на месте, годами выращивай одно и то же дерево, в конечном счете значит, что сосна в конце концов получится сосной, а ель — елью… Разве в том смысл существования? Мы же дети двадцатого века, а не допотопных людей, которые почитали л-лес… Вот другое дело, ежели быть моряком. Каждый день сталкиваешься с чем-то новым стоящим. Мне кажется, лучше этого и быть не может… Как-то я был на море. П-правда, это было в детстве, но оно мне так запомнилось, что, кажется, слышу шум прибоя. Вообще-то, очень величественная картина — море. Особенно утром, когда солнце еще лишь поднимается к небу…
Голубые глаза Димы вдруг заблестели, словно они вновь узрели предрассветное утро с его непередаваемой красой. В них светилась такая мечта, что даже Коле, ни разу не побывавшему на море, захотелось оказаться подле него, побродить по гальке и послушать крик чаек. Дима расстегнул галстук расслабил воротник белой сорочки (на курсе он выгодно отличался одеждой) и пустился в рассуждения:
— Действительно, раньше были люди… Теперь я их, первопроходцев, очень хорошо понимаю… В-взять хотя бы исследователя Беринга или капитана Гука. Они же прошли такие дремучие трудности, о которых сейчас мы даже представления не имеем. Им было трудно, но они все равно рвались к цели… А эта цель заключалась лишь в том, чтобы увидеть г-голую, пустынную землю, обследовать ее и нанести на карту… На первый взгляд кажется, ничего здесь удивительного нет. Обычная работенка, каких много на свете. Но если вникнуть в суть дела, то начинаешь глубоко понимать, что тянуло их туда… По-моему, исследователей в дальние страны звали не з-земли, которые им впервые приходилось изучать, но звали их чувства, что заложены в каждом из нас. Это Чувство поиска, познания окружающего мира… И естественно; эти чувства у солидных исследователей выражены более резко и ярче, чем у нас. Вот потому-то они к цели стремятся через все преграды… И я хотел бы взять с них пример. Сейчас жалею, что не поступил в мореходку. И как я промахнулся? Ума не приложу… На мой взгляд, ребята, нам с-срочно нужно исправить ошибки… Конечно, кое у кого кишка тонка для того, чтоб добровольно отказаться от института. Но такие нам и нужны… — и Дима кинул взгляд на красавца-украинца. — Мне кажется, Петя, ты смог бы это сделать. Здоровье у тебя отличное, мускулы — тоже. Из тебя бы вышел отменный морячок, а то и боцман… Представляешь, стоишь ты на капитанском мостике возле капитана и подсказываешь морякам, какой он должен быть, морской порядок… Впереди тебя — чужая земля. Ты ее не видишь, но уже знаешь, что она существует. И, возможно, тебе когда-нибудь улыбнется встреча с дикарями либо с пиратами… А пока тебя с левого борта д-догоняет очередной тихоокеанский ураган под красивым названием «Марта…»
— А ты забыл еще описать акулу! — подковырнул пришельца Вася. «И чего он сегодня ломает комедию? Может, думает, что мы здесь такие дурни, что бросим институт и махнем в мореходку? Математику бы учил, а не занимался ерундой…» Бесцветные губы Васи добавили — Они же там стаями бороздят океанские просторы. Только и ждут, чтобы какой-либо вахлак и упал с корабля. Говорят, они способны прокусить стальные канаты… Вот и добавь к своим сказкам эти эпизоды. Получится стоящая вещь…
Насмешливые глаза худотелого Васи ядовито уставились на Диму А тот позеленел от злости. Лицо Димы разом переменилось в нем резко проявилось недовольство, глаза сузились в гневе:
— Что т-ты п-понимаешь? Помолчал бы, покуда не с-спросили…
Коля как бы очнулся, посмотрев на товарищей: на Диму, готового с кулаками кинуться на Васю; на Петю, молча слушавшего рассказы Димы и почему-то впавшего в задумчивость, и про себя отметил, что в предложении Димы все же есть рациональное зерно. В чем оно заключается, он не знал, но сердцем чувствовал: в этом что-то есть.
— По-моему, Дима говорит верно, — поддержал соседа Коля. — Я и сам, слушая его, будто наяву представил морской прибой…
— Во, во, рассказывает он мастерски! — тут же нашелся Вася. — Слушая его, можно предположить, что здесь собрались одни олухи…
— При чем тут олухи? — запальчиво возразил Дима. — Ведь р-речь идет о том, как правильно выбрать жизненный путь… Выбрать так, чтобы не ошибиться. Шутка ли, в случае чего такая ошибка будет преследовать нас всю жизнь! Представляешь, всю жизнь!
— Профессию мы уже выбрали! — в ответ сухо бросил Вася. — Что ты еще хочешь?
Они напряженно стали следить друг за другом, их сейчас разделяла разнородность мнений, от которых каждый получал определенное наслаждение. «Подумаешь, моряк…»— И Вася опять в соседа стрельнул недовольным взглядом.
— На что тебе, дорогой Дима, быть моряком? Лучше учись на лесника — и делу конец…
— Моряк он и есть моряк… На его долю, по крайней мере, выпадает больше испытаний. Не чета какому-то леснику, который от безделья в глухой тайге только и думает о том, как бы совершенствовать технологию производства самогона!
— Наверное, твой отец занимается этим… Вот тебе и кажется, что лесники только об этом и думают…
— Д-дурак! Нашел чем поддеть… Мой отец — честный человек, и ежели хочешь знать, за хорошую работу имеет орден Трудового Красного Знамени…
— А дуракам всегда везет… — в пылу спора не удержался Вася. Но не успел он окончить фразу, как на него полетела подушка.
Вася на лету подхватил подушку, вздумал было огреть Диму, но поскольку сосед на него налетел рьяно, с кулаками, лишь выставил руку вперед, защищаясь от возможных ударов противника. Дима двинул ему, но не достал: высокий и тощий Вася легко отскочил в сторону. В свою очередь закипел Вася. Он схватил табуретку и принял угрожающий вид:
— Не подходи!
Петя, студент атлетического телосложения, кинулся разнимать ребят.
— Бросьте ерундой заниматься! — жестко сказали его губы, а здоровенные руки легко отняли табуретку. Большие цыганские глаза Пети на сцепившихся парней смотрят холодно и сердито.
Вася чуть-чуть с дрожащими губами отступил назад. «Неплохо было бы этого моряка огреть разок… Ишь ты, распоясался. А то как двину, так мозги не соберешь…»
А Дима ушел к себе, бросив в постылое пространство:
— Б-бывают же дураки…
* * *
Но настойчиво заводимые разговоры о необходимости смены профессии не пропали даром. В комнате, где жил Дима Игнатьев, на эту тему ежевечерне проходили жаркие дебаты. По обыкновению, в них участвовало немало парней, ибо на курсе уже вызнали подробности столь щекотливого дела, с реализацией которого из института могли уйти несколько человек с Димой во главе. Споры подчас усиливались. Страсти накалялись до предела, затем наступала благодатная разрядка и противоборствующие стороны с ожесточением кидались на поиски более очевидных доказательств своей правоты. У Димы и его сторонников имелись железные аргументы, ибо профессия морского офицера (причем выбирался не военный, а торговый флот) включала в себя много новизны, романтики. Но и «лесоводы» не дремали, свои доводы закрепляли примерами, весомыми словами. Их оказалось подавляющее большинство, но они не умели еще вполне правильно осветить практическую сторону вопроса, дабы толково объяснить: чем же все-таки лучше лесная работа? Многие из них вышли из крестьян. Лишь Вася Герасимов представлял семейство лесника, но и он в виду своей молодости и неопытности не в состоянии был определить четкие границы между полуграмотным лесником и квалифицированным лесничим. Споры прерывались, как только Дима в руки брал баян и, забористо растягивая меха, чистым и сильным голосом запевал:
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли…
Забывались споры, трения, и ребята, сами того не замечая, уходили вдруг в область романтики, необыкновенных приключений, вдыхали свежий морской воздух, их обдувал «норд-ост». Затягивал песню даже законченный молчун Боря Железнов, земляк Васи. При сем лицо его светлело и вовсе не походило на «лицо отпетого бандита». Было очевидно, что Дима обладает даром сколотить коллектив… Но «лесоводы» против перехода капризной инициативы к «морякам». Они энергично пытаются придумать нечто необыкновенное, сногсшибательное, дабы противопоставить им свое, кровное. В этой связи они переходят на известные студенческие мотивы:
Раскинулся базис над вектором пять,
Внизу интегралы стояли…
Студент не сумел производное взять,
Ему в деканате сказали…
Уже по всему коридору распространяется горластая песня малышей-первокурсников, вызывая у «зрелых» студентов улыбку, — шутка ли: они ведь передавали им по эстафете все передовое, стоящее, созданное не одним поколением студентов…
А песня все зовет и зовет, рассказывая о несчастной доле студента, перед которым поставлена конкретная задача: «Профессор недоволен» а стало быть, «изволь теорему ему доказать, иль будешь с «лесхоза» уволен…»
Соперничество продолжается. «Моряки» в этой песне выдерживают подлинные слова, а «лесники» — свое. Но концовку завершают вместе, и тем самым объявляется мир на весьма непродолжительное время:
Напрасно старушка ждет сына домой…
Ей скажут — она зарыдает.
Умрет же студент, на могиле его
Огромный лопух вырастает…
* * *
В холодный декабрьский день Дима вместе с Колесником да еще с одним парнем с курса, Борей Потаповым, направился в деканат забирать документы. Все трое твердо решили бросить «лесхоз» и податься в «моряки».
Петровский, увидев студентов (их фамилии, конечно, он не помнил), мирно поинтересовался:
— Вы ко мне? Вы, очевидно, с первого курса? Хорошо, хорошо, слушаю вас… Только не стесняйтесь…
Вперед вышел Дима. Он хотел разом выпалить заранее приготовленную фразу, да от волнения подзабыл ее. Его вдруг настигла отвратительная мысль: а ведь декан их может и не отпустить… придерживая рукава коричневого пиджака, решился:
— Мы, Эдуард Иванович, решили уйти из института… Хотим в другое место поступать. Сей вопрос мы долго обсуждали, и поверьте, наш вывод твердый…
— Интересно, где и с кем вы обсуждали этот вопрос? — жидкие брови декана удивленно взметнулись ввысь. Он порылся в памяти, но подобного случая не припомнил. Может, без него обошлись? В последнее время этот прыткий Николай Петрович, на правах его заместителя, постоянно крутится в деканате. Может, он что натворил? И декан деликатно прибавил: — Что-то я не помню… Может, подскажете?
— Да мы сей щекотливый вопрос обсуждали не с вами, и не в деканате, а с ребятами со своего курса, — поспешил пояснить Дима. — Мы долго искали ответ на вопрос, правильно ли мы поступили, выбрав лесохозяйственный факультет? И, поразмыслив, пришли к выводу, что наши действия в корне неверны. Хотим исправить ошибку…
Петровский наконец постиг, что привело этих молодых ребят к нему. Вначале он даже удивился, что парни изъявили добровольное желание отказаться от института. Подобное еще не встречалось в его жизни… Затем удивление сменилось гневом. Его холеное лицо даже передернулось от сумасбродного, как ему показалось, поступка студентов. Не желают ли эти сопляки опозорить его? Надобно непременно положить конец сей неслыханной дерзости! Учеба еще только разворачивается в полную силу, но студенты его факультета уже ведут себя вольно, дерзко, будто до заветного диплома уже рукой подать… И что самое обидное, первокурсники, вчерашние школьники, которые лишь давеча вырвались из-под родительского крыла. Петровского прожгла крайняя обида. В нем поднялось желание накричать на ребят, послать из подальше, туда, куда Макар телят не гонял, но он все же взял себя в руки, выказывая удивительное спокойствие. Более того, он заставил себя улыбнуться и мирно взглянуть на стоящего перед ним студента:
— Как ваша фамилия?
— Игнатьев… Дмитрий Игнатьев, студент пятнадцатой группы первого курса…
— А фамилии тех?
— Петр Колесник и Борис Потапов. Все мы из одной группы.
— Понятно, — словно себе буркнул Петровский, записывая фамилии студентов на лежащем перед ним календаре. Затем, несколько подумав, поднял голову, ребят обдал ласковым взглядом и удивительно ловко прибавил — Что же это? Выходит, пятнадцатая группа решила объявить забастовку нам, преподавателям? Кто у вас староста группы? Вероника Малаховская?
— Она! — Дима кивнул головой.
Петя и Борис устроились возле своего вожака и выступали лишь в качестве свидетелей в сей ожесточенной битве между «главным моряком» и деканом.
Петя уже жалел, что связался с Димой. Его же в Оренбургских степях ждут не дождутся родители. Не они ли наказали ему с добром окончить институт да воротиться домой в качестве лесничего? Старый друг семьи, казах Амир, давно его зовет кунаком. Говорит, большим начальником будешь… А здесь, выходит, то большое дело поставлено под катастрофу… Все же слабый у него характер. Недолго думая согласился с Димой. Конечно, романтика далеких путешествий — это хорошо. Но разве хуже облагораживать Оренбургские степи? Высадить здесь побольше лесов? Представляет же он, как там потребны те леса… Нет, не похвалил бы его кунак Амир. Покачал бы головой, сказав: «Плохо делаешь, юлдаш. Совсем плохо…» Но Пете не хочется перед ребятами выглядеть трусом. И он решил стоять до конца.