— Не до телевизора, Коля, — несколько задумчиво проронил Трусевич. — Вам хорошо: как только занятия окончились, так сразу же и по домам… А с меня начальство стружку снимает. За то, что в группе много опозданий и пропусков. Но это еще терпимо…
Говорят, у вас здесь объявилось занятие похуже. Якобы все двери истыкали ножами… Зачем вам это надо?
— А тебе что, колет?
— Нет, не колет. А вот вам может попасть за это… Можете без общежития остаться. Декан собирается взять вас под контроль…
— Меня-то за что? Я ножом не занимаюсь…
— Я и не говорю, что ты лично этим делом занимаешься… Вот и подскажи: кто?
«Ишь ты, чего захотел… Много хочешь да мало получишь! Дураков здесь нет!» И Коля буркнул в пространство:
— Понятия не имею, кто занимается этим пустым делом…
— Скажи лучше, что не желаешь раскрывать секрет, — недовольно заметил Валера. — А между прочим, зря! Мы могли бы создать небольшой союз… — и Валера прибавил: — Я тебе, например, иногда смог бы и простить твои прогулы на занятия…
— А я взамен должен заложить товарищей… Так по-твоему выходит?
— А зачем, собственно, ты грубишь? Во-первых, ты не закладываешь товарищей, а спасаешь их от грядущего недовольства начальства. Разница есть?
— Для меня — нет!
— Ну и зря! Если не прекратите эти безобразия, то дамоклов меч в конце концов все равно упадет на ваши головы…
— А чего ты пугаешь? Переживем как-нибудь…
— Ладно, ладно! Брось ты ерепениться! — сказал с угрозой староста, собираясь в дальний путь. Все равно начальство будет право… Так что советую подумать, как жить дальше без проблем!
Мария Андреевна, руководитель четырнадцатой группы, в последние дни вовсе закрутилась как белка в колесе: в качестве специалиста по ботанике на кафедре она выступала в одном-единственном лице и в этой связи нагрузка о себе давала знать до предела. А здесь еще простудилась дочь. Снова приходилось вырывать свободные минуты и бежать к ней, к любимой пампушке, ибо муж, преподаватель политехнического института, подобной возможности не имел.
Но вот разом Мария Андреевна подле деканата факультета нашла расписание первокурсников, вызнала, где занимается четырнадцатая группа и решительной походкой направилась к подопечным. А навстречу ей движется староста группы Трусевич.
— Здравствуй, Валера! Как говорится, на ловца и зверь бежит! Ты мне как раз сегодня и нужен… — У миловидной женщины посветлело лицо.
— Что-либо случилось? — вкрадчиво спросил Трусевич, чувствуя, как в душе поднимается неприятный холодок.
— Что у вас сейчас?
— Да вот надо идти на геодезию…
— Я все хочу побывать в группе да никак время еще не подберу… Расскажи кратко, как обстоят дела?
— И я хотел поговорить с вами по щекотливому вопросу, — простоватым тоном сказал староста. — Вы же знаете, декан недоволен нашей группой… Надо бы что-нибудь да предпринять… Кстати, — добавили бесцветные губы старосты, — был я в общежитии. Свиделся с ребятами, поговорил… можно сказать, в комнатах порядок у них неплохой… Чистота, а постели заправлены так, будто нацелились на выставку. Но я и вида не подал, что доволен обстановкой. Более того, попросил, чтоб за порядком следили еще больше… И вот вчера мне сообщили, что истыканные ножами двери вновь перекрашены. Так что дело потихонечку движется вперед…
— Молодец! — не удержалась Мария Андреевна. Видать, староста и в самом деле деловой товарищ, коль предусмотрительно, вовсе без подсказки, приступил к исполнению решений деканата.
— Пока хвалиться особо нечем… — заметил Трусевич, хотя в душе и ликовал.
Он еще кое-что поведал об успеваемости и посещаемости группы. По всем параметрам выходило, что староста активно взялся за дела группы. Мария Андреевна давеча и сама убедилась, что успеваемость студентов в последнее время сильно подскочила вверх. В журнале группы заметно исчезли вечно неприятные знаки «О», пропали пропуски по неуважительным причинам. Чисто по отсутствию времени она не докопалась до корней сих перемен. Она бы крайне подивилась, ежели бы установила: студенты оставили привычку опаздывать и пропускать занятия без уважительных причин исключительно в связи с приближением сессии, но никак не по прихоти старосты. А истыканные нотами двери ребята перекрасили по прямому указанию комендантши.
Глава десятая
И надо же было тому случиться, что именно накануне первой сессии Колю научили шахматной игре. Доселе он знать не знал, что такое «испанский вариант», «сицилианское начало» и прочие мудреные вещи из шахматных арсеналов. Но как только хлопец вызнал, что в соседней комнате есть Глазков, знаток сей древней игры, он потерял покой. Режь, а хотелось сразиться в шахматы — и все. Коля кинулся к потребному студенту, выкопал его аж в спортивном зале института и чуть ли не на коленях попросил его подучить шахматной игре. Но Глазкову не до того! Он кипел желанием играть в футбол, совершенствовать не только свой дух, но и тело.
— Дам я тебе шахматы! — сказал Глазков, тепло поглядывая на Колю. — Кстати, вначале научись передвигать фигуры, освой азы, а после придешь ко мне…
А фигуры научил его передвигать не кто иной, как Олег. Нет, не показывал он товарищу хитроумные комбинации, не читал теорию по ней, ибо сам в том разбирался как первоклассник в высшей математике. Но он привел Коле простейшие мысли, помог сориентироваться в отдельных нюансах игры.
Олег проживал в соседней комнате и частенько заглядывал к Коле, да и к остальным ребятам тоже. Сей невысокий, но жилистый хлопец по выходным дням как всегда исчезал к родителям и возвращался из отчего дома с рюкзаком, полным домашней еды. Ребята лишь качали головами, завидев кучу тепленьких пирожков. И на пухленькие пампушки налетали все кому не лень… Благодаря щедрой и отзывчивой натуре Олег на курсе был «свой», авторитет, и недаром ребята его величали по имени-отчеству. Сей парень из «Ле-вихи», из рабочего поселка недалеко от Свердловска, к Коле почему-то имел чрезвычайное расположение. Ему, видно, было невдомек, что, вступая с Колей в сговор в части шахматной игры, он, наверное, отнимает у него ценнейшее время для подготовки к сессии, да и собственное тоже.
Они попали в полнейшую шахматную эпидемию, и вылечиться от нее оказалось весьма непросто…
Лишь Коля Дулаев всепроникающим взором узрел дьявольскую опасность сей затеи.
— Да бросьте вы шахматы! — не раз ворчал он на ребят. — Займитесь лучше математикой… Преподаватель там такой дурень, что завалит ни за грош.
Дулаев со вниманием относился к лекциям. Читал он более всех, ибо всякое дело, по обыкновению, выполнял всерьез. Любил он повторять простенькую мысль: «Дали бы сто рублей в месяц, и к матери не идти — учился бы потихоньку всю жизнь. За сто рублей тоже надо вкалывать дай бог…»
Но Коля на предостережения Дулаева чихал. Он с головой ушел в новое хобби. Хлопец с наслаждением передвигал шахматные фигуры, и что самое поразительное, сессия пока его не трогала.
* * *
Но экзамены к Коле приблизились как неотвратимые полчища Чингиз-хана и отбиваться от них не было никакой возможности. Предстояло принять жестокий бой, заранее ведая, что в нем пощады не будет и что каждое поражение выльется в потерю стипендии. Трудные, высокие барьеры в виде математики, химии и геодезии грозили серьезной подножкой в самый неудобный момент. Лишь история КПСС приносила некоторое успокоение, — ибо семинарские занятия были вполне богатыми, и узловые моменты в память врезались легко.
У Коли первым экзаменом выступала дисциплина легкая — история КПСС. Уверенность в том, что ее сдадут все, чуть и не погубила Колю. Он, как и все, засел за учебники, но готовился к экзамену весьма своеобразно. Час штудировал лекции, а два часа гонял шахматные фигуры.
Здесь еще не повезло — на него «капнула» ассистентка, что вела практический семинар. Видно, за то, что Коля подчас увиливал от ее уроков и однажды при всех обозвал ее дурой.
Экзаменатор — пожилой, добродушный мужчина с тяжелыми веками на глазах, хоть и был «у себя на уме», но явно поддерживал ассистентку — маленькую, щупленькую женщину с тонкими ногами. Она и ростом, и манерой одеваться, и даже поведением смахивала на гимназистку, и прозвище «гимназистка» к ней прилипло, кажись, навсегда…
Историк внимательно взглянул на Колю, и, верно, вспомнив наветы ассистентки, холодно спросил:
— Товарищ Спиридонов, вы почему плохо посещали семинарские занятия?
— Как плохо? Все время ходил, Павел Петрович…
— Вы так думаете?
— А что тут думать? Так оно и есть…
— У меня, к примеру, другие сведения… Причем, они не в вашу пользу… По нашим данным, вы пропустили пятнадцать часов или четвертую часть всех занятий. Что вы на это скажете?
Коле не оставалось ничего более, как прикинуться дурачком:
— Разве это по истории? А я думал, по геодезии.
— Именно по истории, дорогой мой, по истории, — разозлился Павел Петрович и, не слушая его более, в зачетке крупными буквами вывел «удовлетворительно».
Чрезвычайное происшествие — получить «удочку» по истории КПСС. Доселе все студенты группы отхватили «фирменные» оценки. Коля же потерпел фиаско. «Черт бы тебя побрал, Павел Петрович! — Коля в тот момент разозлился не на шутку. — Ежели станешь профессором, то с мягким, легко поддающимся характером тебя «съедят» за милую душу…» Тяжелым шагом оно поплелся из аудитории.
И в пустом, неуютном коридоре главного корпуса к нему подлетел Гена Логунов, который, как и прежде, сторожил его на экзаменах:
— Как сдал?
— Заложила «гимназистка», — в сердцах выпалил Коля. — Чтоб ей в животе было пусто… Светила мне, как и другим, хорошая оценка, а она взяла да сделала мне подножку!
— «Четверку» хоть поставил?
— Откуда? «Гимназистка», наверное, хотела меня вообще завалить… Что-то подозрительно долго она шепталась с Павлом Петровичем перед моей сдачей…
— И тебе он поставил крепкую оценку под названием «удовлетворительно»… — подхватил его мысли Гена. — Так я говорю?
— Совершенно верно. Так оно и случилось…
— Ну, ну, не унывай. Не ты первый и последний… Выживешь. Пошли в кино!
Они махнули в кино. Посмотрели старый, избитый фильм «Свинарка и пастух» и, удовлетворенные тем, что непредвиденные казусы, оказывается, бывают с другими людьми, воротилися домой, в общежитие. В парке имени Маяковского Гена вздумал было познакомиться с двумя городскими девушками, но, верно, смелости у него не хватило, поскольку он лишь махнул рукой, сказав: «Торопятся куда-то…»
На следующий день они засели, причем глухо, за математику. Про преподавателя математики — пожилого старика лет под шестьдесят, строгого и не терпящего малейших возражений студентов, разнеслись страшные слухи. Якобы он мечтает лишь о том, как бы «завалить» первокурсников, чтобы те крепче поняли «почем фунт лиха». В тринадцатой группе, которой первой вышло сие поистине сизифово испытание, этот мучитель, по имени Евгений Васильевич, поставил шестнадцать двоек, иначе говоря, более половины студентам. «И надо же, — удивился Коля, когда услышал подобную весть, — на лекциях он себя ведет просто, будто даже юморной мужик… А на поверку вон как вышло…»
Евгений Васильевич действительно умел себя «поставить». Перед лекцией он имел привычку пошутить, причем его шутки в большинстве своем касались студентов и в этой связи последними принимались охотно. Выказанная черта Евгения Васильевича за недолгое время выдвинула его в ряд самых популярных преподавателей. Первокурсникам по неопытности пришло в голову, что он из тех ученых, которые летают в небесах и «ловят» неизвестные науке формулы. Что земные дела, мол, его не очень-то интересуют. Мудрость проявил в свое время Коля Дулаев, сказав: «Мужик он — себе на уме. Подобные люди — самые вредные на земле…» Разве поверил бы Коля, ежели бы его еще месяц назад предупредили, что Евгений Васильевич — самый жестокий из преподавателей? Не могли совмещаться в нем эти полярно противоположные характеры…
Из глубины Колиной памяти всплыли пару раз высказанные слова математика относительно преподаваемой им науки: «Математика требует усиленного труда, и спрос за нее будет велик…» Но не обратили тогда внимания студенты на столь аморфное предупреждение…
Коля по десять-двенадцать часов в сутки «глотал» формулы, теории, интегральные знаки и прочие доспехи математики. Из них он должен был построить для себя надежный щит от разящего меча Евгения Васильевича. Дела медленно, но верно продвигались вперед. Коле приходилось преодолевать ухабистые дороги, бездонные пропасти и крутые подъемы, которыми стелила путь к себе математика. И подчас ему некогда было заглядывать в сие пропасти, на недоступные вершины, ибо на это требовались неудержимое время, воля наконец. Он за пять отпущенных на экзамен дней обязан был прошагать по сей дороге, неустанно следуя остановкам, «заходам», которые изъявила желание выставить дисциплина. И поскольку поджимало время, бесценное время, Коля галопом проскакал по отдельным, по его представлению, легким местам, подготовив себя для отражения атаки в наиболее уязвимых редутах предстоящей сей битвы.
Усталые и слезливые глаза Евгения Васильевича мимолетно взглянули на Колю, а после вновь уткнулись в стол, на котором в беспорядке лежали экзаменационные билеты и различные бумаги. «Что-то нынче мало «завалов»… мысленно упрекнул себя старик и исподтишка стал наблюдать за щупленький фигурой очередного студента. — Пожалуй, до заветного срока процентов не дотянуть…»
— Давай, дорогой мой, кратко! — миролюбиво предложил Коле Евгений Васильевич и тяжело заерзал на стуле. — Выкладывай суть вопроса, и на этом — точка! А то нынче много развелось любителей поболтать… Математика — она наука точная и сжатая, как стальная пружина…
— Хорошо!
По первому вопросу Коля легко выложил суть теоремы.
— Неплохо! — в пространство кивнула седая голова. — Давай-ка послушаем тебя по второму вопросу…
Коля повеселел. Ему показалось, после первого ответа ярче стали и дневные краски. Воодушевление хлопца перешло на второй вопрос. Старик вновь поощрительно закивал головой.
— А как обстоят у тебя дела с задачей? — мохнатые и белые брови математика испытывающе вонзились в хлопца.
— Плоховатые дела, Евгений Васильевич…
Ни слова не говоря, старик нагнулся над задачей, и его стальные мысли вновь зашагали по дебрям науки.
— Вот здесь-то и вся ошибка! — наконец сказал Евгений Васильевич, мысленно прикидывая в голове: можно ли студента отпускать с миром? Но так и не определив соответственную позицию в том вопросе, прибавил — Интеграл не так упростил… Ну что ты плохо решил задачу? — голос математика был явно миролюбивый.
— Слишком волновался, Евгений Васильевич!
— Это почему же волновался?
— Потому что вы очень строго спрашиваете. Все об этом говорят… Вот я и волновался, что не сдам…
Простые слова студента как по маслу прошлись по сердцу старичка. «Конечно я строгий… И буду строг! Кровь из носа, но чтобы сорок процентов «завалов» были. Это мое кредо: один лишь Бог знает на «пятерку», а я — на «тройку». Студенты, естественно, тянут ниже «тройки»… Но математику все же жаль студентов, что идут на неминуемый «завал», и он с сожалением взглянул на Колю.
— В таких случаях нужно проявить волю, взять себя в руки.
— Не знаю почему, но это у меня не получилось.
— Ничего страшного… получится в следующий раз. Поучи еще немного…
Коля остолбенел. Он думал, что Евгений Васильевич отпустит его с миром и в «зачетке» выведет желанную «удочку», а на деле вышло вовсе наоборот. Он вконец растерялся, чуть ли онемел, все еще продолжая сидеть на месте, когда следовало схватить зачетку да убраться восвояси. Но вот он опомнился, дар речи вновь посетил его, и он побрел в коридор. Однокашники по одному виду Коли определили в нем очередного неудачника. Всего же в группе завалило двенадцать человек, чуточку меньше, чем в тринадцатой. Но это обстоятельство нисколько не радовало Колю — ему-то вышел «неуд»! С глубокой болью в сердце, со своим товарищем, с Геной Логуновым, хлопец взял путь в магазин, «обмыть» расстроенные чувства.