— Данспол, танцы вокруг шеста, пляски до упаду. Кавалеру с тремя барышнями вход бесплатный, — прочитал Михан и дёрнул Жёлудя за рукав. — Айда!
— Ну, айда, — поплёлся молодой лучник в хвост очереди и позырил на вывеску. — Куда айда? Трёшка за билет! Ты долбанулся об колоду, на трёху упиться можно.
— Да лана, расслабься! Айда куда надо айда, это козырный гадюшник на главном проспекте столицы, можно разок себе позволить, видал, сколько народу топчется, — тараторя как заведённый, молодец утянул товарища за собой словно щепку в водоворот.
Жёлудь только плечами пожал, стараясь понять и разделить чувства Михана. Стажёра укатала служба, а клубе гоношилось веселье. Отбивали ритм барабаны и тарелки, наяривала скрипка, играл аккордеон. Ахтунги, наряженные в броские мундиры заведения, оставались при своих перекрещенных портупеях с железным кольцом на груди, сигналя непонятливым, что и на халтуре находятся при исполнении. Один собирал плату, другой отцеплял от медного столбика золочёную верёвку на крючке и запускал публику. Или не запускал, отгоняя выставленной ладонью, и деньги тут не имели значения.
— Танцульки это круто, — продолжал уговаривать Михан. — С тёлками познакомимся.
— С ночными бабочками, — поправил натаскавшийся в муромских реалиях Жёлудь.
— С красавицами тогда уж, я тоже по-ихнему наблатыкался, — не ударил лицом в грязь стажёр, выслушавший в роте кучу баек от вернувшихся из увольнения ратников.
«Полукровка», — стоящий перед ними молодой осанистый эльф с мифриловыми колечками, продетыми по нижнему краю ослиных ушей, вполоборота облил парней высокомерным взглядом, а молодая рыжая кобылка, держащая его под ручку, в знак поддержки издала короткий презрительный треск.
«Послерожденный», — Жёлудь сделал морду кирпичом и полоснул незнатного эльфа таким надменным взором, словно сам родился в Садоводстве до Большого Пиндеца.
— Слышен хруст французской булки, — сообщил он Михану, чтобы парочка впереди услышала.
Стажёр не уловил перегляда, но быстро врубился в обстановку.
— Потянуло запахом свежей выпечки, — демонстративно принюхался он.
Эльф отвернул гриву. Уши навострились и обратились прямо вперёд в знак категорического нежелания слушать глумливые речи недоносков.
— Может, двинем отсюда, пока не дошло до выковыривания изюма? — воспользовался ситуацией Жёлудь, чтобы не платить три рубля за сомнительное дрыгоножество, а спокойно напиться.
Очередь продвинулась. Ахтунг отцепил верёвку, запустил эльфа с кобылой, накинул крюк, отгородился десницей.
— Найн, — сообщил он.
— Чего? — Михан непонимающе уставился на ладонь, почти упёршуюся ему в грудь.
— Не вы, — строго сказал ахтунг. — Оба. Идите отдыхать в другое место.
У Михана едва не упала шторка, до того стало обидно прилюдно опозориться. Эльф прошёл фейсконтроль, а такие чёткие пацаны нет!
— Ты, воспитанный в семье геев хипстер, — забычил он, но ахтунг только придавил лыбу, ему такое было не впадляк.
Жёлудь проявил благоразумие и оттащил сына мясника, приговаривая:
— Забей, твой пердёж и рычание не вызовут блатных ситуаций. Это коренной обитатель Содома. Его бить только палкой. Здешние воротилы знают, кого ставить на дверь.
— Ты прав, пожалуй, — предпочёл согласиться Михан, у которого отпало настроение танцевать. — В таком заведении с эльфами и ахтунгами можно на раз-два зафоршмачиться. В дружине узнают, не простят.
Жёлудь проглотил пилюлю насчёт эльфов, хотя в силу происхождения относил себя к высокородным. Он был рад, что ситуация обернулась в его пользу. Не зря на совесть покормил Хранителя перед гулянкой!
— Найдём пацанский кабак и оттянемся, — утешил он друга. — Я тут знаю «Жанжак».
Но в «Жанжак» они не попали, все столы были заняты. Тогда пошлялись по проспекту Льва Толстого, поплёвывая сквозь зубы на панель, заглядывая под шляпки барышням и понося через губу чмырей, которых задевали плечом, да свернули на проспект Воровского и незаметно дошли до широченной улицы Куликова, по которой тоже гулял народ, со стороны Спасской расфранченный, со стороны Пролетарской попроще.
— Винная пивная Мар Кабернеса «Томная ночь», — прочёл заскучавший Михан.
— Вот теперь айда, — оживился Жёлудь. — У меня в глотке пересохло и бабосы карман жгут.
— Только что ныл про дорогие билеты, — подначил Михан. — Забыл, дурень?
— Не ссы, засранец, я угощаю, — подмигнул вдохновлённый приятными воспоминаниями молодой лучник. — За ночными бабочками потом пойдём. Всё будет грамотно, тут тебе не на танцполе лапти ронять. Это Пролетарская сторона!
Разливнуха гудела. За стойкой стоял пожилой мясистый пивень, осаждённый питухами и петухами. Не исключено, что это был сам маэстро Мар. Прямоугольное нездешнее лицо его с крупным носом и полуопущенными тяжёлыми веками налилось пунцовым, видать, знал толк в красненьком. Он медлительно двигался и размеренно кивал на реплики посетителей, а руки так и мелькали, наполняя из оплетённых бутылей прозрачные стаканы, толкал их клиентам, принимал монеты, отсчитывал сдачу.
Не решаясь отвлекать маэстро, парни сели за столик у стены, которых в большом зале было достаточно — завсегдатаи предпочитали общаться с хозяином и своей компанией.
Из проёма за стойкой выплыла грузная потаскуха в засаленном фартуке, с цигаркой на губе, окинула зал намётанный взглядом, подвалила к парням.
— Здесь только вина, мальчики, — хрипловато известила она.
— Литр? — спросил Жёлудь.
— Чего там, два! — Михан не отводил глаз от низкого выреза фартука, в котором бугрились подтянутые лифчиком загорелые прелести официантки. — Неси такого и сякого, какие есть самые нажористые.
— Мавродики не принимаем, — официантка одарила ухмылкой извозчика, завезшего пассажира в непонятное, которая должна была сойти за примирительную улыбку. — Вы здесь новенькие. Деньги сразу показываем, мальчики.
— В превосходное место ты меня завёл, — пробурчал Михан, провожая глазами виляющую корму потаскухи. — Обещал пацанский кабак, а нас как лохов приняли.
К концу первого литра он сказал:
— А место ничего, и вино хорошее.
К пятому стакану он молвил:
— Уютно здесь. Надо бы такое заведение в Новгороде найти, чтобы с вином, а не с пивом.
— Найдёшь, — великодушно обещал Жёлудь. — В Новгороде греки, а где греки, там вино. И симпозиумы, — добавил он, хихикнув.
— К чёрту симпозиумы. Примут меня в дружину, я сразу женюсь. Буду жить в Великом Новгороде на полных правах, понял, дурень!
— За женитьбу! — поддержал Жёлудь.
Хрустнулись стаканами.
Михан, у которого от темы женитьбы в кальвариуме закрутились соответствующие шестерёнки, выловил шлындающую меж столами официантку.
— Скажи, уважаемая, — от креплёного вина голос у него сел как у заправского колдыря. — Чё как тут насчёт девок?
Потаскуха окинула их быстрым расчётливым взором.
— Девок не держим. Идите в Шанхай. Через улицу и налево, там дома с красными стенами. везде китайцы. Девки сами подойдут.
— Слышь, а что за мавродики такие ты заворачивала? — ухватил Михан официантку повыше локтя, кожа у неё была жёсткая на ощупь как засохшая тряпка.
— Пусти, мальчик, — хихикнула потаскуха, наработанным в кабаке движением потянув руку на себя и вниз, так что хватка молодца ослабла, и чуть двинув локтем по кругу, накрыла запястье стажёра, стряхнула пальцы. — Мавродики, — объяснила она, достав из кармана фартука голубую бумажку, — это такие фантики, которые продаёт отец Мавродий. Храм Блаженных вкладчиков накупил акций железной дороги и выпустил под их обеспечение свои ценные бумаги. Обещают, когда паровоз пустят, железка станет приносить прибыль, которую между держателями мавродиков как-то поделят. Вот и накупили все, кому не лень. Мавродиками даже зарплату дают в иных конторах. Мы ими натрескались по уши. Мару железка ни к чему, в дивиденды он не верит, а толку с фантиков никакого не видно, оптовики их не берут. Мар велел мавродики к оплате не принимать. Не обижайтесь, мальчики, с вас только монетой. Принести ещё?
— Благодарю, уважаемая, нам пора в Шанхай, красавицы заждались.
Михана с вина повело неожиданно крепко. Казалось бы, всего литр усадил. С пары кружек пива только развеселился бы, а тут вона как. Вино — зелье сладкое как греческая смоковница и коварное как греческая баба.
— Чё-т' ты рано набрался… Ранний! — Жёлудь не сдержался и захохотал.
«Как дурак», — подумал он чуть погодя.
— Тебя-то самого убрало, — дубина, — язык у Михана молол справно, а ноги не слушались. — Нешто… чего делается… Осяду в Великом Новгороде, заведу свою пивнуху с метаксой и винами.
Они брели по задворкам, где очутились незаметно для себя. Только что вроде подымались из-за стола и плелись через зал к еле видимой сквозь табачный дым двери, а сейчас как-то сразу оказались на улице, которую улицей-то назвать было нельзя, в слякотном каком-то переулке без дорожного покрытия.
— Во мы дали, — Жёлудь старательно дышал полной грудью, свежий воздух помогал осознавать себя. — Слушай, Ранний, тебе не рано лавку открывать? Ты вроде хотел в дружину идти, да и твой стартовый капитал в чужих карманах по большой дороге ездит.
— Я в дружину пойду! — Михан замычал как обиженный бычок. — Послужу светлейшему князю, оженюсь, — похоже, эта мысль крепко засела у него в голове. — Денег награблю, остепенюсь, дом, детишки, пороть буду. Стукнет мне лет сорок, тогда я со службы уволюсь и открою винный подвал. А может у грека какого отожму! — пришла ему в голову бодрящая мысль.
— Вдруг не срастётся? — едко спросил Жёлудь. — Никакая баба не пойдёт за такого засранца. Деньги ты всадишь в азартные игры, потому что куража у тебя через край, а предприимчивостью отцовской ты отродясь не блистал. Наживёшь к сорока годам, как Сверчок, десяток рубленых ран и елду на гайтан.
— Тогда и не жить мне! — топнул Михан и скрипнул до боли зубами.
— Сам себе выбрал, Ранний, — утвердил приговор судьбы Жёлудь с характерным эльфийским прононсом.
Прозвучало так, словно высказался сам председатель Садоводства меряющийся величиной Хирша доктор физико-математических наук Актимэль, чья клубника самая крупная. Михан кивнул, сурово и серьёзно.
Переулок вывел друзей к тупику. У забора мочился мужик, опершись рукой о доски и не обращая ни на что внимания. Михан подкрался и хлопнул его ладонями по ушам. Мужик вскрикнул и упал лицом вниз в мочевую лужу.
— Такъ! — утвердительно сказал Михан.
— Во ты злыдень, — вздохнул молодой лучник, который в этот вечер никому не желал плохого.
— Нефиг ссать. Темнота друг молодёжи, в темноте не видно рожи, — объяснил сын мясника и плотоядно оскалился.
— Пошли в китайский квартал, — потянул Жёлудь. — Мы по ночным бабочкам загулять хотели.
— По красавицам, — настаивал на своём стажёр, беспомощно озираясь, с трёх сторон были стены. — Куда отсюда идти? Веди, ты у нас Иван Сусанин.
— Как мы вообще здесь оказались? — улица Куликова виднелась далеко позади, их обступали дома, в окнах теплился свет лучин, свечек и ярких сорокалинейных ламп в редких богатых квартирах.
— Коня зашли привязать, вот зачем, — Михан распустил мотню и облегчился на мужика, который поскуливал, держась за голову. Мужик вяло заворочался и попытался грести, приподнимая голову на манер пловца кролем. — Что встал, дурень, присоединяйся, утопим эту зассыху.
Жёлудь чувствовал, как улетучивается настроение быковать, а хочется посидеть в приятной компании, желательно, женской.
Вместо приятной женской компании получилась неприятная мужская.
— Что творите, изверги?
Выкатившаяся из подъезда троица молодых ребят была настроена пресекать творящиеся на улице безобразия. «Томная ночь» приучила пацанов блюсти нравственность у себя под окнами, красить скамеечки и вести здоровый образ жизни хотя бы из соображений подросткового нигилизма и подкреплённого юношеским максимализмом чувства противоречия к несовершенному миру взрослых. Им стукнуло годов по шестнадцати, но они были дерзкими, трезвыми и вышли не с пустыми руками. Один держал крепкое полено толщиной пальца три, второй помахивал топорищем для большого плотницкого топора, у последнего вокруг ладони был перехлёстнут ремень с литой медной бляхой.
— За что мужика прессуете?
— С какого района?
Пацаны нацелились на гламурного хлыща с кудрями, в куртке без рукава, который стоял ближе. Все вопросы сыпались на него, но они не требовали ответа, а служили для разогрева перед дракой.
— Во попали, — прокряхтел Михан, застёгивая ширинку.
Тон его показался Жёлудю гласом довольного человека, долго выпрашивавшего у товарища Судьбы милостыню и за свои потуги вознаграждённого.
«Пьяный не справлюсь, — испытывая глубочайшее сожаление, Жёлудь потянул из-под полы рукоять трофейного ножа, чернёный клинок легко покинул ножны и остался в темноте неприметным. — Буду только резать. Пущу кровь, с неё образумятся».
— Чё молчишь?
— Приссал?
— Москвичи?
Покачиваясь, рядом встал Михан.
— Готов?
— Я не отступлюсь, ты не обделайся.
— Тогда и не жить мне!
Если пацаны и почуяли запах жареного, дать в тормоза не успели. Михан подпрыгнул и впаял обеими ногами в грудь парню с поленом, как учил Скворец. Драться пьяный стажёр вздумал по приёмам ратоборцев, чтобы опробовать в условиях, приближённых к боевым. Пацаны не ждали столь наглой атаки и спутали начинания. Они даже не загасили упавшего после атаки Михана.
Вино приструнило ноги. Жёлудь не рыпнулся, когда топорище врезалось в предплечье, а только прикрылся согнутой рукой. В глазах помутилось от боли. Жёлудь шатнулся, но устоял. Пацан не зверствовал, в голову не метил, а снова ударил в то же место близь плеча. Он привык дуплить пьяных и ведал, как с пары ударов посадить человека, не причинив существенного вреда. Жёлудь вытерпел. Колени ослабли. Захотелось плюхнуться и передохнуть. Качнулся вперёд.
В тот же миг остриё ножа чиркнуло мальчишке по горлу.
Пацан замахнулся топорищем, но почувствовал боль, отпрянул. Провёл рукой по шее, захрипел, поднёс руку к глазам. Ладонь была в крови, с перепугу показалось, что на вдохе в рану входит холодный воздух. Пацан истошно заорал, бросил топорище, закашлялся и бросился в дом.
Жёлудь улыбнулся и шагнул к свалке.
Парня с ремнём Михан одолел, пригнувшись и бросившись в атаку. Ударил головой в пузо, поймал согнувшегося противника в захват, приподнял и швырнул об землю. Топнул по рёбрам литой подошвой берца. Подпрыгнул и обрушился обеими ногами на живот. Пацан скрючился и заскулил. Потирая спину, куда несильно прилетела бляха, стажёр развернулся к юноше с поленом, вскочившему на ноги.
— Куд-да?! — размахнувшись кулаком, Михан от всей души пробил пацанчику фанеру. Ревнитель уличного порядка скукожился, задохал, закрёхал и не смог ответить на этот простой вопрос.
Потирая плечо костяшками пальцев, сжимающих нож, приблизился Жёлудь, пьяно и зверски улыбаясь.
— Давай валить отсюда. Темнота вещь хорошая, но резаный щас тревогу поднимет.
Зашагали быстро прочь из тупика.
— Человек человеку драйв, — Михан встряхнулся.
— И не говори.
— Ты бы нож убрал.
— Спецом руку отсушить хотел, гнида, — молодой лучник пристроил клинок в ножнах и снова принялся массировать ушиб. — Прикинь, топорищем бил.
— Никогда о таком не слышал.
— Научил же кто-то козла, — поморщился Жёлудь. — Больно прилетает, слушай.
— Столичные примочки, — как бывалый, определил Михан. — Да только хрен им в грызло. Видал, как я их уделал?
— Не помню, чтобы ты так дрался когда-нибудь. Это тебя спецом научили? — подпустил Жёлудь. — Или тебе в роте фанеру напробивали, а ты на молодых оторвался?
— Дурило, не знаешь ни хрена. В дружине сразу учат конкретным боевым примочкам, чтоб не только за себя постоять, но и товарища прикрыть. От сплочённости зависит победа всего подразделения, а от подразделения может зависеть войско и судьба Родины, — пафос дал понять, что со стажёром провели занятия по политической подготовке. — Ты только из лука стрелять умеешь. В рукопашной супротив княжеского ратника ты ноль. Даже я в ближнем бою тебя победю.