Текст хоть и выглядел похожим на деловой стиль обращения великорусской элиты к холопам, отличался от настоящего некой скрытой глумливостью, направленной на разжигание межнациональной и классовой розни у коренного населения. Сведущих людей обмануть он не мог, но среди простецов возникли бы пересуды. Павел впервые в жизни держал в руках настоящий чёрный пиар, а не учебник с протухшими образцами.
— Круто, — сказал он. — Быдло будет испускать лучи поноса во все стороны.
— Не главное, чтобы тебе поверили навсегда, — наставительно сказал пиар-менеджер. — Память простонародья держит событие месяц. Главное, возбудить сиюминутную ненависть. Потом всё равно забудется, а осадок останется. Осадок у черни остаётся надолго, хотя причина его появления затирается в памяти.
— Если вообще осознаётся нашими дураками, — угодливо добавил Вагин. — Чернь руководствуется чувствами и выбирает сердцем. Их ненависть рождается без смутного понимания причины вовсе. Она живёт в их нутре, впитываясь с молоком матери. Наши стоеросовые не скоро цивилизуются. Это Русь…
Такого подхалимства даже москвич не выдержал.
— На! — кинул он пакет, который упал Вагину на колени. Павел запоздало хлопнул по нему ладонями, посмотрел на пиар-менеджера вопрошающе и с некоторым испугом. — Надень жёлтую майку лидера. На демонстрации пойдёшь в первых рядах и поведёшь за собой толпу. Выступишь на Болотной зажигательно, порвёшь им все шаблоны, народ признает тебя вожаком. Главное, пробуди эмоции. В человеке сильнее всего низменные чувства — страх, гнев, жадность. Срывай покровы умолчания с заговора китайцев. Обличай продажное правительство. Пусть обыватели почувствуют страх за свой карман. А потом все на площадь, ко дворцу губернатора.
Переход от теории к практике сильно опустил воодушевление пролетария умственного труда.
— Мне обязательно с ними идти? — проблеял он. — Ты приехал и уехал в свою Москву, а мне тут жить. Может, я из штаба поруковожу?
— Сделаешь всё нормально, я тебя в Москву с собой возьму, — покровительственно сказал пиар-менеджер.
— Правда? — Вагин преданно заглянул в глаза пиар-менеджеру.
— Иди, работай, — отвёл он взгляд, чтобы не видеть активиста. — Выводи быдло на манифестацию протеста, командир Отвагин.
Когда он ушёл, в комнату твёрдой походкой ступил невысокий грек в чёрной шёлковой рясе. Обе нижние квартиры подъезда были откуплены и тайно переоборудованы в офис. Они сообщались между собой, дабы скрытно проникать и удаляться по мере необходимости, оставляя в неведении подчинённых с низким допуском к служебной тайне. На обеспечение прибыльного предприятия не скупились. Из особых мест выписали мастеров своего дела, людей выдающихся, дали им поддержку и полномочия. И теперь собирали плоды.
При появлении отца Мавродия пиар-менеджер встал.
— Как успехи?
— Работаем с тем, что имеем, — дипломатично ответил наёмник. — Приказы из типографии забрал. Вечером проведу собрание расклейщиков листовок, за ночь они отработают по городу, в следующий заход осеменят ближние пригороды.
— Садитесь, — сказал грек и сам опустился на диванчик для посетителей, но не примащиваясь с краешку, а вольготно развалился и закинул ногу за ногу, открывая для посторонних взглядов лакированные ботинки, шёлковые чулки и фасонистые штанишки. — Как они вам? Нравятся?
— Имеем тех, с кем работаем, — скорбно воззрился на грека москвич. — Так или иначе, это плохой, негодный материал.
— Других революционеров у меня для вас нет, — отчеканил священник. — Бунтари не бывают причёсанными, умытыми и старательными. Они могут быть неряшливы и ретивы, а также ненадёжны и просто опасны, как всякие безумцы, но ждать от них опрятности и аккуратности не след.
— Я работал в регионах, — сдержанно, но с достоинством заявил политтехнолог.
— У меня через час встреча с опричником, — сказал отец Мавродий.
— Будете уравновешивать молот рабочего класса топором лесного дикаря? — губы москвича угодливо растянулись в тонкой змеиной усмешке.
— Что за клише? — поморщился грек. — Вы бы сюда гидру революции приплели или что у вас там в речёвке проскальзывало?
— Гидра рабочего класса. Для лулзов вставил. Паше специально пометил, чтобы заменил на что-то социально-близкое, а он прямо так с трибуны и задвинул. Ничего, пипл схавал и попросил ещё.
— Феерический дуралей ваш Паша, к тому же, ссыкун, хотя может исподтишка пулю пустить, — брезгливо заметил отец Мавродий. — Закончим работу, ему пулю в лоб и в овраг за городом. Так сказать, с места в карьер.
— Я его поставил в первые ряды, под картечь, — успокоил работодателя пиар-менеджер. — Главное, чтобы пушка выстрелила.
— Выстрелит, никуда не денется, — отец Мавродий покрутил большими пальцами вокруг друг друга. — Будет пара орудий, какой-нибудь из расчётов не выдержит, когда по ним стрелять начнут. Снайпер заряжен, отработает по заградотряду со стороны толпы, так что непонятно будет, откуда пули.
— Опричник не подведёт? Подпишется ставить своих людей в заграждение?
— Я его сейчас обработаю, если ваш ковбой не налажает, а вдогон Велимир Симеонович уговорит. Варяг сделает всю грязную работу, разрулит наш конфликт, а потом исчезнет. Ковбой заряжен?
— Всё на мази. Ваш опричник не просечёт, что его используют втёмную?
— Я с ним втёмную киллера завалил, и сейчас не прочухает. Чухна, она такая.
— Щавель — ильменьский словенин по национальности, — поправил пиар-менеджер.
— Сразу после разгона Велимир Симеонович нарежет ему делянку в самой дальней глухомани, и опричники унесутся быстрее ветра ловить своих вожделенных рабов. У светлейшего князя новгородского купить, как все порядочные люди, у нас на рынке денег не хватит.
— Лучезавр всё предпочитает брать на халяву, — снова дополнил компетентный москвич. — Он любит резину тянуть, пока система не начнёт разваливаться, а потом принимает отчаянные меры по исправлению ситуации.
— Оборотная сторона бессмысленной жадности — это беспричинный страх, — отец Мавродий глядел на москвича недовольно, свирепо, но в то же время грустно и с недоумением. — Вот у него и мечутся кровавые опричники, да головы пачками летят.
— Лучезавр на всё готов, лишь бы не тратить средства на грамотную профилактику. Казна считана-пересчитана, а всё никак не преумножится, — поддержал работодателя пиар-менеджер. — Он до власти и денег сам не свой, причём, себе в убыток. Шведы предложили инвестировать в железную дорогу, бизнес-план показали как нормальному, Желдоральянс акции давал купить по льготной цене, пока они были. Не-е, за копейку удавится. Всё духовность будет развивать.
— Боюсь, что полноценные дорожные работы плюс закупка рельсов ему не по карману, — отец Мавродий был непоколебим в вере своей относительно финансовых возможностей властителя.
— Русские вообще с подозрением относятся ко всему новому, — сказал москвич греку.
— Трудно живут, вот и с подозрением, — священник пожил на Руси достаточно долго, чтобы разбираться в людях. — Перед опасностями современного мира одно спасение — в невежестве, и обитатели Святой Руси под руководством мудрого князя Лучезавра преуспели в спасении как никто другой.
— Вызовы, которые кидает современный мир архаичным правителям, либо принимаются ими с пониманием, либо архаичные правители уступают место актуальным и более динамичным, готовым принимать соответствующие моменту решения, вступать в «Единую Россию», удваивать ВВП и снимать назревшие вопросы по мере их поступления.
Отец Мавродий многозначительно кивнул.
— Следующим на повестке дня вопрос престолонаследия в Великом Новгороде? — прозорливо спросил московский политтехнолог.
И отец Мавродий снова утвердительно кивнул своей головой в знак согласия.
* * *
Священник-детектив назначил встречу в «Жанжаке», но не в самом заведении, а на веранде, в окружении котолюбов. На открытом воздухе разговоры было труднее подслушать, столики стояли дальше друг от друга, слова приглушались уличным шумом.
— Велимир Симеонович готов с вами встретиться на днях и обсудить вопрос, с которым вы прибыли. Убийцу генерал-губернатора мы нашли и заслуженно покарали. Ваша миссия окончена и любезнейший князь Пышкин не станет задерживать посланников светлейшего князя Лучезавра. Выделит крупное село и пехоту в загонщики, да ловите себе невольников на здоровье.
Благословив ловцов, священник поднял рюмку лучшего казахского кальвадоса и оросил прекрасное начинание.
— Мне нравится, что у вас результативность рабства научно обоснована, — польстил в ответ Щавель. — Читал на днях руководство «Рабоводство» от Института холопства и организации труда, Карп подогнал. Рабы в налаженном хозяйстве живут лучше свободных нищебродов без хозяина в голове. Надо будет у себя в Тихвине нечто подобное организовать.
Отец Мавродий откинулся на стуле, огляделся, словно подсчитывая воркующих над своими питомцами котолюбов, и кротко вздохнул.
— Вокруг нас столько самодельных нищебродов, что грустно делается. В Великом Муроме все негодяи, абсолютно все. Ведут речи галантные, а сами беспардонно подставляют друг друга. Любой из здесь присутствующих… — настоятель храма Блаженных вкладчиков испустил тихий стон общественного порицания. — Любой может заделаться дельцом, дать громкую рекламу, втянуть на доверительных отношениях ближних. Разорившись, он объявляет себя банкротом, закрывает лавочку и уходит из бизнеса.
— Потом в яму за долги?
— В Великой Руси запрещено долговое рабство. От этого цена на невольников падает. Уважаемые люди недовольны.
— Хорошо устроились.
— У нас много таких. Оставшись не у дел, паладины проебизнеса идут в правозащитники.
— Я жил в больших городах, — прервал его Щавель. — Разговоры о правах ничтожных любят вести не столько неудачники, сколько жертвы материнского воспитания. Утверждая в умах трепетное отношение к слабым и готовность встать на защиту заморыша, пусть и недостойного, убогого и даже вредного, только потому что он неполноценный, бабы подстраховывают себя от возможных бед. Плохо, что они такими же дурами выращивают дочерей. Совершенно непростительно, когда они из вольных сыновей воспитывают рабов, готовых до конца жизни прислуживать духовно нищим, юродивым и прочим моральным калекам вроде прогибиционистов и веганов.
— Правозащитники зелёные, да не уподоблюсь им вовек, — прошептал охранительную мантру священник, творя пальцами обережный знак, и мельком поозирался.
— От этих неуподоблюсь потом вся зараза, — сказал Щавель.
— У нас отдельные неуподоблюсь готовы защищать права рабов.
— Права? — удивился Щавель. — Рабов? У раба есть только права его хозяина, которые живое имущество может отстаивать, если найдёт смелость и преданность выслужиться. Раб способен выслужить какие-то привелегии, но привилегии раба — временная прихоть его хозяина.
— В старину находились и такие, кто выступал за права животных.
Достойные мужи посмеялись над замшелым курьёзом.
— Одержимые, — молвил тихвинский боярин. — Или проходимцы. Или шуты чьи-нибудь.
— В старину московские вампиры говорили, что единственная перспектива у молодого человека во Внутримкадье — работать шутом у содомитов, либо содомитом у шутов за тот же самый мелкий прайс.
— И теперь московские вампиры истреблены подчистую, — констатировал Щавель. — В том числе, за такие перспективы. Они, наверное, сильно огорчались и недоумевали, почему их все ненавидят.
Отец Мавродий хотел возразить, когда подскочивший к веранде мальчонка с внешностью полукитайца выхватил из-под драной курточки револьвер и открыл по котолюбам стрельбу. Щавель как опытный воин сразу бросился на пол. Пули пролетели над ним, увязая в аристократической плоти. Священник-детектив, как рассказывали потом очевидцы, гордо вскинул окладистую бороду, сверкнул чёрными глазами словно Зевс, поднял огромный воронёный револьвер и сразил грязного террориста в его бесовское сердце. Синий пороховой дым густо повис над верандой. По тротуару разбегались кошки в модных ошейниках с колокольчиками, разнося серебряный звон. Кричали и хрипели раненые.
«Добротно пообедал», — подумал старый лучник.
Глава двадцать шестая,
* * *
— Велимир Симеонович разговаривают-с, — почтительно понизив голос, сообщил секретарь. — Вы можете обождать в Музее Даров.
Провожаемый смотрителем комнатного имущества, Щавель прошёл в Зал Подношений, где хранились предметы, преподнесённые губернаторам Великого Мурома в разное время разными лицами.