Я-то подозревала, что всадник, неспешно топающий за нами, вовсе не Моня, но воздуха мне хватало только на то, чтобы судорожно сопеть
— Э, Миха, держись! — пыхтела Полинка, таща меня за собой. — Сено… солома… сено… солома! И булькай почаще, а то… от твоего хрипа… жутко как-то!
Мне лично было жутко от того, что за нашими спинами раздавался мерзкий топот мерзких копыт не менее мерзкой лошади, но… Сено. Солома. Сено. Солома.
Я уже мало что соображала, перед глазами плыли огненные круги, ноги передвигались по инерции, а легкие, казалось, давно бежали впереди меня.
Мы пронеслись мимо бывшего детского садика, в котором теперь был стрип-клуб для пенсионеров (бешеной популярностью, кстати, пользуется), миновали парковую зону «Раздолье маньяка», гулко протопали по мощеным улочкам элитного квартала новых семипендюринцев, а наш прыткий поскакун все не отставал. Знай наяривает сзади копытами…
— Сейчас, Миха! — пропыхтела Полина, энергично дергая меня за руку (видимо, чтобы проверить — не осталось ли мое бесчувственное тельце где-нибудь на ступеньках стрип-клуба). — Еще немного!
Тут до меня дошло, что Полинка не просто наматывает круги почета по пересеченной местности, а бежит куда-то в определенное место. (Господи, только не в морг! Но это единственное место в городе, где Полянке всегда рады…)
Но, слава богу, эта идея не пришла моей подруге в голову. Правда, когда я поняла, куда она меня — тащит, то особой радости тоже не испытала…
В нашем городе кроме необычайно высокой концентрации лжемагов, колдунов и гадалок на один квадратный метр площади есть еще много всяких несуразностей, малосоотносимых с обликом среднестатистического российского города.
Одной из таких странностей была городская архитектура. Точнее, план городской застройки. Тут мы соригинальничали по полной. Ибо начинался Семипендюринск вовсе не с кремля и даже не с торговой площади. В местном архиве вы не встретите ни одного упоминания об овеянном легендами образе курной избушки и каком-нибудь традиционном первопроходимце, пардон, первопроходце, крепком мужике, который, «говоря о Боге, чешет себя пониже спины». Ну нет! Мы начинали с катакомб.
Точнее, с замка, катакомбы, равно как и крепкие мужики, появились чуть позже. Первоначально наш город задумывался как своего рода форпост. Основали его в то затянутое паутиной время, когда между русскими князьями и местными религиозными рыцарскими орденами балтийского и германского разлива шла драчка за передел земель. Углядел как-то один не в меру прыткий рыцарь клочок земли, на который еще никто не успел заявить права. (В принципе, права заявлять там было не на что — топь на болоте, лягушачья дискотека.) Рыцарь, однако, оказался предприимчивым — купил болото за бутылку, за вторую умудрился его осушить (на самом деле последнее предположение является чисто гипотетическим, тайна осушенных болот не разгадана до сих пор) и развил на месте весьма бурную деятельность.
Когда наши немножко отвлеклись от разборок с татарами, было поздно — Александр Невский в отставке в связи с канонизацией, Дмитрия Донского еще и в проекте нет… А Готфрид Фусшнель (так звали нашего предприимчивого) уже вот он — нарисовался, не сотрешь. Готфрид уже и башенку соорудил, и укрепления, и народец кое-какой на новое место перетащил…
Он в общем-то дядька был мирный, долбать мечом по металлолому ему не очень-то улыбалось, да и имя его — Фусшнель (Быстроног) — наводило на определенные размышления. Пока наши до него добрались да надавали по твердому арийскому лбу за то, что мама делиться не научила, Готфрид успел всласть навластвоваться!
Самое удивительное то, что многие сооружения времен Готфрида сохранились до сих пор, и к одному из них, а точнее к катакомбам, и тащит Мишку Полина.
Над катакомбами высились остатки резиденции Готфрида, которые находились в состоянии перманентной реставрации. Более-менее отреставрированную часть отвоевал себе краеведческий музей, за осыпающуюся остальную шла жестокая борьба между местными толкиенистами и кружком любителей античности. Городские власти стыдливо обнесли развалины колючей проволокой, сохранившейся еще года с сорок второго, но в конфликт не вмешивались. Еще бы — у мэра дочь отзывается только на имя Эланор, вместо приветствия мычит: «О Эл-берет!» и, кроме Толкиена и букваря (за который она, полагаю, взялась, только чтобы суметь прочитать Толкиена), в жизни ничего не прочла. Зато сам мэр на досуге листал Горация и ронял скупую мужскую слезу, читая Гелиодорову «Эфиопику».
Мишка спохватывается
Ох,опять я отвлеклась! Так уж, видимо, устроен человек — даже в самые ответственные минуты жизни не может не думать о посторонних вещах.
Мы подбежали к катакомбам со стороны музея. Преследователь, видно, удивился нашей прыти и немного поотстал.
— Давай, Мишаня, соберись! — Полинка, свеженькая как огурчик, бодрой рысью потрусила вдоль ограды.
Я с трудом поспевала за ней, тяжело дыша, вы— валив язык чуть ли не на плечо и держась за бок.
— Ы-ы-ы ку-у-да? — выдохнула я (переднеязычный «т» давался с трудом), видя, как Полина энергично принялась дергать проволоку ограждения. — И-игнализация! — предупредила я, кажется начиная вдобавок икать.
— Для интеллигентов! — отрезала Полли и, схватив меня за уже основательно распухшую ручонку, втолкнула в дыру.
Мы оказались во дворе музея. Пока я просчитывала, сколько нам дадут за взлом с проникновением, Полина уже деловито знакомилась с оконной задвижкой.
— Клянусь будущими рогами моего Васеньки! — выдала она, открывая окно. — Ё-мое, сколько понту! Сигнализация, злая собака, металлические пуленепробиваемые окна! А на деле-то: сигналкой и не пахнет, разве кто задом на проволоку наскочит и заорет, Жучка небось уже со сторожем самогону нанюхалась, а уж окна… Прошу! — И Полинка, не дожидаясь, пока до меня дойдет, что нужно сделать, перевалилась через подоконник.
— Лезть туда? — тупо переспросила я. — Но… это нельзя!
Полинка высунулась из окна:
— Ну тогда стой здесь! Я тебе сейчас хлеб-соль вынесу — маньяка приветишь…
И маньяк не замедлил о себе напомнить. Рядом с оградой раздался уже до тошноты знакомый стук копыт. В ту же секунду конь легко перемахнул через проволоку и оказался в нескольких метрах от меня.
Этого оказалось достаточно, чтобы я с нервным ревом чуть не проломила раму.
— Вот так-то лучше! — заметила Полина, покаывая крепенький кукиш бледной морде всадника, маячившей в окне.
Я сидела на полу под бронзовым бюстом Готфрида работы местного скульптора-авангардиста и всерьез подумывала о том, чтобы зареветь в голос. С наслаждением размазать кулаками слезы по щекам, гнусаво повыть, повсхлипывать… Да какая из меня ведьма! В критической ситуации только и способна на то, чтобы как последняя овца шлепнуться на курдюк и заблеять! Бог ты мой, но как же это приятно!..
— Э, э, Миха, ты че?! — завопила Полина, которой наконец удалось надежно подпереть чем-то окно. — Это еще что за «Богатые тоже плачут?! Наш— то Луис Альберто за окошком не в коме, знаешь ли! Давай-ка оставляй сопли до следующей серии!
— Мне страшно! — провыла я.
— Во! — искренне удивилась Полина. — А мне приятно! Всю жизнь мечтала от какого-нибудь долбанутого поклонника Майн Рида побегать! Не, Миха, ты со слезами завязывай! Все равно красиво реветь у тебя не выходит, так… хрюканье какое-то!
Слезы сразу высохли.
— Хрю-хрюканье? — срывающимся голосом переспросила я. — А ты… ты…
— Все соображения о моем моральном облике прошу предоставить письменно в двух экземплярах не позднее двадцать пятого числа месяца, следующего за прожитым! — Полинка ловко сгребла мое расслабленное тельце с пола и потащила за собой по музейным залам.
— А мы куда?
— В катакомбы, куда ж еще! — Но…
— Г… то есть все равно! Или ты хочешь, чтобы нас утром здесь накрыли? Ну нет, такой радости я никому не доставлю!
— А как мы выйдем?
— Каком кверху! — огрызнулась Полина, но тут же смягчилась: — Да не трясись, мы с Васей эти катакомбы вдоль и поперек облазили! Там выход есть наружу — прямо на улицу Козодоева. Вот только фонарь у сторожа надо позаимствовать — темно в этих коридорах…
Полина свернула в подсобные помещения. Нырнув в первый попавшийся закуток, она принялась энергично ковыряться в коробках.
— Так… калошки, дождевичок, это все понятно… Пол-литра раз, пол-литра два, три, четыре… Блин, дедуля себе сам, что ли, светит?! Красным носом… Ух ты, «Плейбой»! Не знала, что его до революции издавали… Томик матерных стихов Пушкина — дедок-то начитанный!
Я нервно озиралась по сторонам. По-моему, мы сейчас совершаем настоящее воровство! Ой, мама… А ведь есть какой-то наговор для удачного воровства… Нет, об этом даже не думать!
— А… а сторож не заметит?
— Не писать! После крушения «Титаника» дедуле уже ничего не важно! Вот если б мы у него поллитру сперли… А то — фонарик! Хочешь, я ему денег оставлю?
— Хочу! — воодушевилась я.
— Ну и хоти дальше…— Полинка победно замахала фонариком. — Живем! И свет есть, и холодное оружие! Хочешь, Миха, я тебе берданку сыщу, чтоб тебе, как в рекламе памперсов, было сухо и комфортно?
— Не надо! — с достоинством отозвалась я. А что тут еще скажешь?
— Ну и все… За мной!
Осторожно, на ощупь, мы спустились на нулевой этаж. Полина весьма справедливо рассудила, что светить фонариком в помещении музея рискованно, так как свет могут заметить с улицы. Непонятно почему, но наш преследователь не решился лезть за нами в окно и продолжал топтаться во дворе. Может, ему без коня неуютно было бы?
В катакомбах Полинка торжественно обвела фонариком стены. — Вот! — провозгласила она. — Сбылась мечта детства — я стою у входа, а мерзкой тетки, скрипящей: «Куда без билетика, девушка, прете?» — НЕТУ!
— И куда нам теперь? — спросила я, боязливо оглядывая каменные стены. Ночью, да еще при слабом свете фонаря все выглядело так зловеще!
У стен улыбались черепа, разложенные декоративными кучками специально для привлечения туристов. Где-то капала вода, отовсюду раздавались подозрительные шорохи и стуки…
Полинка тем временем сочла своим долгом осветить каждую кучку черепов и поздороваться:
— Ой, теть Зина! Давненько не виделись… Дядя Жора — как вас жизнь-то побила! Сарра Абрамовна, а вас-то за что сюда?
— Ты что, знала их при жизни? — спросила я, стараясь не очень громко стучать зубами.
Полинка почесала нос фонариком, от чего по стене заплясали причудливые тени, и серьезно, задумчиво так, ответила:
— Да нет, не пришлось… уже, так сказать, после свиделись. Мы их во время практики полировали, чтоб посимпатичней были. Дядь Ваню я вообще полдня в собственной ванне отмачивала. Леха, правда, повопил немножко, что он не некрофил — с черепами купаться…