— Уходите и позвольте себе отдохнуть до полуночи, — строго наказал Го. — Теперь мой черёд.
Не знаю, как Марк, а я действительно чувствовала себя усталой, словно выстроила настоящий, из дерева и камня храм. Я поднялась в свою спальню и проспала почти до вечера — без снов, словно камень на дне пруда.
Меня разбудила Соня. Точнее, наложница Чжэнь, потому что время было уже позднее — время, когда духи выходят на свою печальную тропу.
— О мастер, — сказала наложница Чжэнь на певучем хунаньском диалекте, — прошу тебя, идём со мной к кумирне, где ждут нас другие духи.
Я встала, оделась в свои одежды мастера фэн-шуй, волосы украсила четырьмя драгоценными шпильками и последовала за наложницей Чжэнь. У Сони, кстати, даже походка менялась, когда она становилась наложницей: плавная, какая-то текучая, с маленькими шажками. И я поняла, почему это — у наложницы Чжэнь наверняка были бинтованные ноги.
Я набросила на Соню шубку и сама оделась потеплей — все-таки мороз, несмотря на предстоящий нам мистический ритуал, был вполне настоящий и кусачий.
Когда мы с Соней подошли к площадке с кумирней, оказалось, что все уже в сборе: и заблудившиеся духи, и Марк, и, разумеется, кузен Го. Все выглядели торжественными и взволнованными. Ну, было из-за чего, конечно.
— Я освятил кумирню, — сообщил мне кузен негромко. — Теперь ты должна положить Нефрит Желаний на алтарь в главном молельном зале.
Я сняла с шеи кулон. Он светился ярким зелёным светом, переливался и напоминал маленькую звезду. Я увидела, как бесприютные духи робко потянулись к нему — к камню, который станет мостом между мирами.
— Да будешь ты утешением страждущих и проводником заблудших, — сказала я Нефриту Желаний и положила его на крошечный алтарь.
И тут произошло удивительное. Луч зеленого света от Нефрита Желаний тянулся за моими руками, как нитка за клубком.
— Что это значит, Го? — тихо спросила я.
— Протяни мне одну руку, — сказал мой дорогой кузен.
Я протянула руку и увидела, как от ладоней Го тоже исходят зеленые светящиеся нити.
— Руку, Марк, — приказал Го. — Руку, Соня. Мы стояли все четверо вокруг кумирни, держась за руки. И от переплетённых наших рук вверх, в пространство над кумирней уходили зеленые сверкающие лучи.
— Теперь ты видишь, что это? — шепнул мне Го. — Это проход. Дверь духов.
— Что же мешает им войти в благой мир?
— Ничего. Но они ждут приглашения. Пригласи их, Нила. Ведь ты проводник между мирами. Ты — таоте.
— Как я должна это сказать? — испуганно прошептала я.
— Как подсказывает тебе сердце. Ведь ты — мастер.
И я сказала:
— Духи, усталые, заблудившиеся, потерянные и ищущие пути в мир иной! Вот ваш путь, вот ваша дверь. Ступайте и не тревожьте более живых!
То же самое я повторила на китайском языке.
И после этого начался вихрь.
Это потерянные духи, взлетая, устремлялись в дверь, образованную сиянием лучей Нефрита Желаний. На какой-то миг мне показалось, что мы четверо стоим в настоящем храме, громадном, пустом, пахнущем холодным могильным камнем и тёплым лакированным бамбуком… В храме, где воскуривают благовония и сжигают ритуальные деньги, чтобы задобрить духов. В храме, который приводит на небеса.
Соня задрожала как в припадке — это выходила из неё душа наложницы Чжэнь. На миг я увидела эту душу — прекрасная и печальная, как песня одинокой флейты, она устремлялась ввысь, к вечному покою.
Свечение прекратилось.
— Разнимите руки! — приказал кузен Го.
Мы повиновались ему и едва устояли на ногах, так обессилил нас ритуал.
— Что теперь? — спросил Марк, переводя дыхание.
— Нужно скрыть кумирню, — сказал Го.
— То есть как? — возмутился Марк. — Разрушить?!
Я понимала его возмущение, возмущение художника. Разрушить то, над чем он (над чем мы!) трудился столько времени, старательно выверяя каждый угол и откос… Это было жестоко.
— Нет, не разрушить, — ответил Го. — Разрушать кумирню — безумие. Нельзя разрушать то, что священно, и то, что служит дверью в мир духовный. Какой бы веры это ни было, какому бы богу ни служило… Мы скроем эту кумирню. Марк и Нила, вы выкопаете глубокую яму…
— Почему именно Марк и Нила? — ревниво спросила Соня. Похоже, к моей подруге возвращалась прежняя ревность, едва её покинула душа наложницы Чжэнь.
— Потому что они возводили эту кумирню, — резонно ответил кузен Го. — К тому же вы, Соня, сильно утомлены. Идёмте в дом, я провожу вас.
Ого!
— Соня, гордись, тебя провожает в дом настоящий небожитель, — усмехнулась я.
— А я и горжусь, — ответствовала Соня.
Мы с Марком остались вдвоём посреди пустого парка. Ночь, зимняя безлунная ночь дышала нам в лица и звала куда-то…
— Нила…
— Марк…
Через некоторое время Марк спросил, прижимая меня к себе:
— Надеюсь, твои способности не исчезнут после одного поцелуя?
— Это уже не первый поцелуй, и они вроде бы не исчезли… Марк…
— Я не могу оторваться от тебя. Если хочешь, потом вместе с кумирней закопай и меня, хоть живьём. Но сейчас я не могу не целовать тебя. За это мне не жалко всей жизни.
Мы целовались, долго и медленно, как падал снег. Мы целовались так, как люди, измученные жаждой, припадают к роднику с чистой водой. Мы целовались так, как рождались мелодии и Вселенные, как умирали цивилизации и осыпались песком все драгоценности мира…
Потом, конечно, мы пришли в себя. Мы пришли в себя до такой степени, что нашли сарай с садовым инструментом, а в нем обнаружили лопаты. Марк предлагал мне некоторое время потратить на пребывание в сарае и обещал это пребывание сделать максимально приятным, но я все ещё цеплялась за своё целомудрие, а потому просто умоляла Марка плачущим голосом идти и закапывать кумирню. Он скрепя сердце согласился.
Мы вырыли, а точнее, выдолбили в мёрзлой земле относительно глубокую яму и осторожно опустили в неё макет кумирни. В последний момент я сняла с алтаря Нефрит Желаний и снова надела его себе на шею. Марк посмотрел на меня, но ничего не сказал.
Дело шло к рассвету, я чувствовала неимоверную усталость и еле плелась за Марком, который нёс наш садовый инвентарь обратно в сарай. Наконец Марк заметил, что я похожа на ходячий кисель.
— Нила, что с тобой?
— Устала. Просто сильно устала. У меня все тело будто изломано. Сейчас приду домой, рухну на первый попавшийся диван и буду спать, спать, спать…
— Можно мне с тобой?
— Что? Спать?
— Нет, просто побыть рядом. Я не трону тебя, просто буду сидеть рядом и смотреть, как ты спишь.
— Очень увлекательное занятие.
— Для меня — да.
— Ну, дело, как говорится, хозяйское.
Мы вошли в Сонин дом. Здесь было пусто и тихо — хозяйка, видимо, отправилась к себе спать, а кузен Го, по своему обыкновению, вознёсся на небеса. Я сбросила куртку и сапоги и поднялась в свою спальню. Марк шёл за мной.
Я, не раздеваясь, рухнула на постель. Марк ещё и укрыл меня сверху пледом. Какой он заботливый, просто не мужчина, а благотворительное общество.
— Спи, — проговорил Марк. Придвинул кресло, сел рядом с кроватью.
— Марк, послушай… Расскажи мне о себе.
— С чего бы это такое внимание к моей персоне?
— Должна же я хоть что-нибудь знать о тебе, кроме того, что ты художник и потрясающе целуешься.
— Ага, значит, тебе понравилось! А я уж опасался…
— Чего?
— Что Соня распишет тебе меня в самых чёрных красках.
— Так оно и было. Чёрной краски на тебя не пожалели. Ты и впрямь такое деспотичное, упрямое и злобное чудовище?
— Наверное. Все зависит оттого, какая женщина рядом. Когда рядом была Соня…
— Понятно. И каким же тебе хочется быть со мной?
Марк склонился над моим лицом и, касаясь губами щеки, прошептал:
— Самым нежным.
— Марк… Не отвлекайся и не отвлекай меня. Расскажи мне о своей жизни.
— А что о ней рассказывать? Я дожил до сорока с лишним лет, а за душой у меня лишь несколько неплохо написанных картин да одиночество, которое не развеять ни друзьям, ни водке… Нила, я всю жизнь ищу женщину. Настоящую женщину. Ту, которая будет равна мне во всем. И перед ней захочется склониться… Знаешь, вообще ведь я жуткий хам в отношениях с женщинами и сам это знаю. Одну из своих бывших возлюбленных я как-то в тапочках выгнал на мороз — она позволила себе какую-то дерзость, которой теперь и не вспомнить.
— С тобой надо быть осторожней, Марк, — сказала я, пожалев несчастную, которой пришлось в тапочках кочевать по морозу.
— Кому угодно, только не тебе. — Марк взял мои руки и начал медленно покрывать их поцелуями, — Нила, ты — равная мне. Ты великолепна. И я согласен сам в тапочках бегать по морозу, лишь бы ты приняла меня как мужчину в свою жизнь. Неужели тебе так дорого твоё мастерство?
— Моё мастерство — это я сама! Как же я могу… Как заставить птицу не петь?
— Я понимаю, — сказал Марк, — понимаю. А к разговору о птице… Птица перестаёт петь, когда вьёт гнездо.
Марк поцеловал мне ладонь, поднялся и вышел.
А я…
Я слишком устала для того, чтобы размышлять над перипетиями своей судьбы. Тело отказывалось мне повиноваться, руки и ноги налились свинцовой тяжестью, позвоночник ломило.
— Похоже, я заболела, — пробормотала я в тишину. А потом вспомнила слова Го о том, что вот-вот должно произойти моё преображение в таоте.
Ведь кумирня выстроена, духи освобождены, а значит… Здравствуй, новое видение мира!
… Я не знала, как произойдёт моё возврашение к облику таоте. Может быть, я просто вспомню то, что было со мной четыре тысячи лет назад?
Эти мысли вызывали головную боль и нехорошую слабость. Не в силах раздеться, я лежала на кровати. Дрожала под лёгким пледом — мне отчего-то казалось, что в спальне стало холодно просто как на улице. Но этот холод усыплял и баюкал, он навевал странные грёзы…
Глава семнадцатая
ВЫБОР ТАОТЕ
Не в твоей власти начало, но в твоей власти конец.
И Цзин
Я находилась на грани между сном и явью, в каком-то сонном приграничье. Здесь тоже было холодно. Я увидела, что стою посреди странного селения, утопающего в сугробах. Снег сыпал густой и основательный, так что ничего нельзя было толком разглядеть. Серый свет неба мог быть как вечерним, так и утренним…
Я оглядела себя. На мне было надето весьма импозантное одеяние из плохо выделанных шкур: нечто вроде юбки и жакета. С плеч до земли ниспадало некое подобие мантии из лисьих шкур. Хм, начало интригующее, а вот что мне так мешает на голове?
Я поднесла руку к голове и с ужасом убедилась в том, что у меня растут рога. Не в переносном смысле! Пара крепких небольших рожек росла у меня из макушки. Я на всякий случай подёргала один рог — может, оторвётся. Не оторвался. Замечательно. Красота.
Кое-как примирившись с тем, что я теперь рогата, я принялась оглядываться дальше. Оказалось, что возле меня валяется в снегу объёмистый кожаный мешок. Я развязала его, ожидая очередной судьбоносной пакости. Но в мешке оказалась лишь связка колокольчиков на истёртой красной ленточке, большой бубён, издавший звук «вумм», едва я щёлкнула ногтем по его туго натянутой коже; последней из мешка я извлекла маску. Это была деревянная, довольно грубо сделанная маска с совершенно фантастическим лицом — красным с жёлтыми разводами. Каким-то интуитивным образом я догадалась, что вещи из мешка — мои и это я стану надевать страшноватую маску, звенеть колокольцами и бить в бубён.
Едва я разобралась с мешком; как в окружающем меня пейзаже произошло некоторое шевеление. А именно: из самой большой избы, хотя на избу это сооружение походило так же, как я на космонавта Гречко, вышли люди числом трое. Люди тоже были одеты в шкуры и тряпьё разной степени потрёпанности, и, что важнее, направлялись они именно ко мне. Я поскорее запихнула в мешок бубён и стала ждать развития событий.
Люди подошли ко мне и поклонились. Что-то подсказало мне (возможно, рога), что кланяться в ответ я не должна, мой рогатый статус поклонов вообще не предусматривает.
Самый старый и нагруженный мехами человек заговорил со мной. Этого языка я не знала, но, видимо, опять рога пришли на выручку: в следующий момент я поняла, что это древнее китайское наречие, которому впоследствии предстоит развиться в хунаньский диалект. Человек говорил мне следующее:
— О таоте, которую мы так долго ждали! О мать живых и мёртвых, знающая все пути! Приди, воспой песню, накорми наших мёртвых, чтобы они послали нам скорую и тёплую весну, ибо мы умираем от холода!
В ответ я тряхнула своим мешком. Бубён брякнул, и, видимо, это сочли моей соглашающейся репликой. Меня повели в деревню (теперь я понимала, что усыпанные снегом домики — это целая деревня). Возле самой большой фанзы был вытоптан в снегу обширный круг, в центре которого пылал костёр. Я заметила, что встречающиеся мне люди опускают лица, словно боятся взглянуть на меня. Это значит, что я для них — человекодух таоте, шаман и заклинатель, который утешит мёртвых и призовёт весну для живых. Это значит, что истинный лик мой странен и страшен и недоступен зрению простого человека.
Это знание наполнило меня удивительной странной силой. Я вдруг поняла, как все в моей жизни связано: шаманские ритуалы, и ритуалы фэн-шуй, обращение к стихиям, и обращение к духам. Я могла все. Я была доступна для всякой стихии и всякого духа. И, более того, всякую стихию и всякого духа я могла обуздать и подчинить себе.
Я остановилась около костра, опустила мешок наземь и достала из него маску. Поднесла маску к лицу, гадая, как же смогу удержать её, ведь завязок нет. Но произошло чудо: маска прикипела к лицу, повторяя его рельеф наподобие посмертных погребальных масок. Мне сразу вспомнился фильм «Маска» и тут же забылся. Вряд ли Джиму Керри приходилось переживать то, что переживаю я! Ощущение было не из приятных, но терпеть можно. Сквозь прорези маски я видела, как около круга собираются жители деревни. Они выглядели измождёнными и усталыми, но в их глазах светилась надежда — надежда на меня, на таоте. У многих на руках были маленькие дети, некоторые держали обереги, сплетённые из красных ниток, — я узнала в них предвестников знаменитого узла Двойной Удачи. В какое же время меня занесло сейчас?
Впрочем, какая разница. Сейчас я — верховная шаманка племени и должна вершить свой ритуал. Я достала бубён и колокольцы. Я ещё не знала, как буду танцевать и какие заклинания сорвутся с моих губ, но что-то древнее, глубинное, забытое, но обладающее невероятной силой, поднималось со дна моей души (моей ли?).
Я тряхнула колокольцами. Звук у них оказался неожиданно резкий, пронзительный, громкий. На звон колокольцев отозвался южный ветер в далёких горах. Он низринулся с высоты, разгоняя плотные снеговые тучи, унося прочь лютый мороз. Я схватила бубён и для разминки ударила в него легонько, словно приветствуя всех, кто собрался сейчас вокруг меня. Бубён радостно рокотал, южный ветер шумел сильнее, и вот в музыку бубна, колокольцев и ветра вплелись новые звуки: это шумели сосны в далёких горах, стряхивая снег с ветвей, это кричали птицы: дикие гуси, кулики и журавли, возвращаясь домой.
Внутри меня словно взорвался огненный шар — до того я была переполнена энергией. Она требовала немедленного выхода: в звоне и громе, в дикой песне и сумасшедшем танце! И я закружилась по площадке, рассыпая дробные удары бубна и колокольцев. И вокруг меня кружился мир.
О как я танцевала! Я вскидывала вверх руки, и с них сыпались звезды. Звезды улетали в небо, унося с собой мои печали, неуверенность, заботу. Я кружилась и слышала грохот — это горы, плато, холмы кружились вместе со мной, сдвигали тектонические плиты, создавая заново рельеф земли.
Я чувствовала такую свободу, что мне казалось — я уже не человек, я волна. Волна чистой энергии, порождающей все вещи мира. А потом я действительно взвилась вверх и, падая, увидела, что внизу простирается море. И я стала волной этого моря, горько-солёной волной, качающей рыб и медуз, а ударившись, я видела, как яркая синева заливает небо. Но я недолго пробыла в море. Мой танец звал меня — к джунглям и водопадам, к затерянным храмам и похороненным сокровищам, к раскалённому сердцу пустынь и жгучему холоду полюсов… И я поняла, для чего я танцую.