Разговор поэтов со звездами надо слушать без высокомерного недоверия. Ведь ясно же, все они в один голос нам говорят о буквальном, а не символическом контакте со звездами. Может быть, в этом слиянии космического пульса звезд и человека кроются еще не разгаданные тайны метакода.
Ни подъем, ни спуск. Кроме точки, спокойной точки,
Нигде нет ритма, лишь в ней ритм...
Чувств белый свет, спокойный и потрясающий,
Его движения Erhebung...
(Т. С. Элиот. Все стихи Элиота даются в переводах А.Сергеева)
Возвышенное влечет нас к небу, У Блока это его «хвостатая звезда». У Заболоцкого и Элиота звезда По¬лярная. Поэтический взор Лорки устремлен к луне. Лер¬монтов просто слушал, как «звезда с звездою говорит». В этом разговоре звезд отчетливо слышны голоса поэтов.
Расстояние между звездами заполняют люди
С какой скоростью мчится свет? Майкельсон и Морли измерили это при помощи сложной системы труб и зеркал: 300 000 км/сек. А люди это знали давно. Обернувшись лучом, герой сказки мгновенно огибает вселенную и оказы¬вается в тридесятом царстве. Тридесятое царство — это и есть 3х105, если в километрах считать, то самое царство света.
Пусть влюбленные удалятся друг от друга на любое расстояние: если с одним случится беда, другой почувствует мгновенно — таков язык любви, язык света.
Человеческий глаз различает такие тонкости, как вол¬новая природа света. Поглощая квант света, сетчатка фоку¬сирует его как волну. Это значит, что реальности микро¬мира отнюдь не пустая мозговая абстракция для чело¬века.
Вспомним еще раз важнейший закон микромира — принцип неопределенности В. Гейзенберга, вытекающий из квантово-волновой природы микрочастиц: определяя «где», мы не может сказать «когда», и, наоборот, зная «во сколь¬ко», мы не определим «где». Когда — это волна, где — это частица. Быть фотону частицей или волной, зависит от наблюдающего прибора. Глаз предпочитает иметь дело с волной, а это значит, что он выбирает волновую вселен¬ную света. Но если на наш глаз упадет частица-вселенная «максимон», «фридмон», «планкион», восприняв ее как волну, мы фактически выберем другую вселенную. Все¬ленная зависит от взгляда. При этом в нашей волновой вселенной будет постоянно и параллельно присутствовать ее теневой двойник — вселенная квантовая. Это означает, что все мы живем, как минимум, в двух мирах. Наш глаз видит волновой мир, но внутри него таится мир той же величины, но квантовый.
Я думаю, что отношение к небу как к величайшей тайне не следует считать данью тем или иным време¬нам. Восторг перед видимым и невидимым мирозданием вечен. Он вспыхивает, как огонь, от соприкосновения очей с небом тысячелетней давности. Ведь это удивитель¬но: на наши глаза воздействует свет звезд, каким он был 1000 или 500 лет назад. Получается, что глазами мы видим не только сквозь бездну миллионов световых лет, но и сквозь реальную для земли бездну времени.
Во вселенной мчится луч света. Если мы увидим его «здесь», это «миг», но чем дальше от нас будет наблю¬датель, фиксирующий это мгновение, тем больше это мгно¬вение будет растягиваться, вплоть до вечности. «Здесь» мгновенно, «там» всегда. Это значит, что наша жизнь «там» окажется мигом, а этот миг «здесь» будет длиться вечно «там».
Мне кажется, что весь космос — это гигантский банк мгновений, сияющий с неба звездами. «Остановись, мгно¬венье, ты — прекрасно» — это всего лишь прорыв к вселен¬скому времени. Каждый миг длится вечно, и каждая веч¬ность — миг.
«Я помню чудное мгновенье...» Запоминание и есть мо¬мент вселенской магниевой вспышки, когда миг переходит в вечность.
Ныне кое-что новое приоткрылось в моделях теории относительности и квантовой физики микромира. Однако для современного человека все эти открытия не имеют осязаемого гуманитарного смысла. Все это происходит с какой-то загадочной «материей», а не с нами. Вот вели¬чайший предрассудок нашего времени.
Антропный принцип мироздания гласит, что вселенная на всех этажах, на всех уровнях согласована с человеком. Физический смысл такого согласования ясен. Поэтическое значение антропного принципа должен открыть сам Герой всех космических событий — человек космический.
Человек — существо мыслящее, страдающее, любящее, ненавидящее, гневное, доброе, радостное, печальное, счаст¬ливое, чувствующее, ощущающее и, как сказал Достоевский, «ко всему привыкающее». Добавим, что он еще существо излучающее: десять излучений плюс гравитация.
Как и все тела во вселенной, он притягивается и при¬тягивает. Сила притяжения земли господствует на земле. Но земля подчинена солнцу, солнце — галактике, галакти¬ка — метагалактике, и везде есть гравитация. По Эйнштей¬ну, гравитация — это кривизна пространства. По Владими¬ру Соловьеву — сила любви. Не будем гадать, в любом случае это вселенское свойство человека и мироздания.
Итак, вот тело вселенского человека. Оно состоит из света видимого и невидимого.
Гравитацию мы ощущаем как тяжесть, инфракрасный свет как тепло, видим спектр радуги. Но невидимая часть спектра — самая большая. Мы осязаем свое вселен¬ское тело — вес телесный, но не видим его в излучениях и не чувствуем свой космический спектр, излучаемый от нас и к нам. Видимо, вселенское тело человека выгля¬дит как интерференция расходящихся от него и сходящих¬ся к нему волн. Этот пульсирующий клубок автоволн сливается с пульсацией видимого и невидимого спектра излучений звезд галактики и всего мироздания в целом. В нем закодирован метакод, световой код мироздания, нашептавший человечеству Библию, Бхагаватгиту, Коран, Упанишады, Книгу перемен «Ицзын», теорию относитель¬ности и всю поэзию.
История человеческой культуры знает множество кодов:
двоичный — от солнечно-лунного до азбуки Морзе; троич¬ные коды широко распространены в мифологии — три царства, три мира (земной, небесный, подземный), три брата, триада богов (Шива — Брама — Вишну). Важную роль играет троичный код в физической картине мира, построен¬ной в доэйнштейновский период из трех координат — трех измерений пространства (ширина, глубина, высота). Кстати, физики и космологи напряженно ищут причину трехмерности пространства нашего мира.
Пятеричные коды также присутствуют в древних культу¬рах, взять хотя бы знаменитую пятерицу поэм, созданную Джами, а затем повторенную Фирдоуси, Низами, Навои... Пятиосевая симметрия — важнейший признак живого.
В таблице дана развертка четырехзначного кода, которому принадлежит особая доминирующая роль не только В культуре, но и в самом возникновении жизни.
Открыватели генетического кода нередко сравнивали его строение с правилами карточной игры. Код оказался «четырехмастным», он состоит из четырех оснований кислот. Все живое на земле имеет единый код.
Но и в культуре четырехзначному коду принадлежит особая роль. Четыре фазы луны научили человечество счету и легли в основу лунного календаря. Согласно общей теории относительности наш мир представляет собою четырехмерный пространственно-временной континуум. Юнг отмечает архетипическое значение четырех направле¬ний пространства, изображаемых крестообразной фигурой.
Пространство-время — это четырехмерное поле, считал Эйнштейн.
Язык, говорил Н. Марр, восходит К четырем перво¬элементам: «сал», «бер», «ион», «роч».
Четырьмя первоэлементами оперирует современная фи¬зика: гравитация, электромагнетизм, сильные взаимодейст¬вия, слабые взаимодействия. Интересно, что в антропном принципе мироздания большую роль играет диапазон физи¬ческих констант от 10 -40 (микромир) до 1040 (макромир). Загадочный — «сорок сороков» — срок, и опять же четыре, хотя и умноженное на десять. Здесь есть основания для разговора о «четырехмастном» вселенском коде, хотя, конеч¬но, это лишь часть общего метакода.
Четырехмастный код находится как бы в середине метакода. С одной стороны, из него легко образовать наибо¬лее распространенный двоичный код, а с другой, при утрое¬нии он дает и двенадцатизначный код. Знаменитая систе¬ма китайской книги «Ицзын» строится на шестидесятизнач¬ном коде, содержащем в себе все указанные коды.
Есть еще код семи звезд. Постоянно над нами Повозка Мертвых — Большая Медведица: «Эй, Большая Медведи¬ца, требуй, чтоб на небо нас взяли живьем!» (В. Маяков¬ский). Семь звезд Медведицы, семь звезд Ориона — семь струн света, натянутых от человека к небу. Их звучание в мироздании — песнь Ариона, арфа Орфея. Об этом в стихотворении Пушкина «Арион». Поэт играет на этой арфе еще при жизни и слышит звуки божественной игры звезд.
Количество звезд на небе сопоставимо с количеством клеток мозга. Мозг — это небо, спрессованное в черепной коробке. То, что принято называть «подсознанием»,— это ночное небо, невидимое при дневном свете разума. Звезд¬ный язык подсознания так же нем, как иероглифы созвез¬дий, но при соприкосновении мозга с небом, зрения со звездами считывается вселенский код.
ПОЗАДИ ЗОДИАКА
Небо — гаечный ключ луны —
медленно поверни,
из резьбы вывернется лицо,
хлынет свет обратный
на путях луны
в пурпурных провалах,
друг в друге алея,
в том надтреснутом
мах и пристанище,
ночная грызня светил.
Марс, Марс —
каменное болото,
костяное сердце,
отзовись на зов.
В мерцающей извести
чернеющие провалы.
Кто поймет эту клинопись
провалов носов и глаз,
черепа — черепки
известковой книги.
Твоя звенящая бороздка,
долгоиграющий диск черепной,
повторяющий вибрацию звонких гор,—
в этом извиве
прочтешь ослепительный звук тошнотворный,
выворачивающий нутро,
и затухающий
взвизг
при скольжении с горы вниз
в костенеющую черепную изнанку.
За этой свободой
ничем не очерченный,
не ограненный,
за этими пьянящими контурами
проявляющейся фотобумаги
не ищи заветных призраков,
не обременяй грядущим
твое громоздкое
шествие в неокругленность.
И тогда эти камни,
щемящие камни,
отпадая от тела,
упадут в пустоту.
Ты пойдешь по полю,
Наполненному прохладой,
отрывая от земли букет своих тел.
(К. К.)
Во все времена устрем¬лялись рыцари света за чашей Грааля и своими путями выходили к световому конусу мира.
Битва света за чашу Грааля продолжалась в средневеко¬вой Англии. Глянем на небо глазами рыцарей Круглого стола, ищущих светлую чашу Грааля в небесном царстве. Вот престол — Плеяды. Вот священник с воздетыми рука¬ми — Орион. Вот между рук его три звезды — три старца. Чаша — созвездие Чаши. Сияющий Ланселот — созвездие Персея. Об этом говорится в романе Томаса Мэлори «Смерть Артура».
«...Увидел он, как отворилась дверь в тот покой и оттуда Излилась великая ясность, и сразу стало так светло, словно все на свете факелы горели за той дверью...
И взглянул он через порог, и увидел там посреди покоя серебряный престол, а на нем священную чашу, покрытую красной парчою, и множество ангелов вокруг, и один из них держал свечу ярого воска, а другой — крест и принад¬лежности алтаря. А перед священной чашей он увидел блаженного старца в церковном облачении, словно бы тво¬рящего молитву. Над воздетыми же ладонями священника привиделись сэру Ланселоту три мужа, и того, что казался из них моложе, они поместили у священника между ладо¬ней, он же воздел его высоко вверх и словно бы показал так народу.
...Шагнул он за порог и устремился к серебряному пре¬столу, но когда он приблизился, то ощутил на себе дыхание, словно бы смешанное с пламенем, и оно ударило его прямо В лицо и жестоко его опалило». Да, небесный огонь опаляет. Во все эпохи в небесах идет битва света. Небесная битва и битва земная слились воедино в пророческой поэме Осипа Мандельштама. Поэма написана им в воронежской ссылке в феврале — марте 1937 года. Она вся пронизана предчувствием грядущей мировой войны и превращается в битву света с темнотой. Звездная, «ясно-ясеневая», чуть-чуть «красновато-яворовая» огненная аура Мандельштама достигает из окопа земли двух небес. Его череп — «звездным рубчиком шитый чепец» — становится уже знакомой нам чашей небес. Он ощущает всей сетчаткой бег лучей и мчится за ними со световыми скоростями, и по уже известным законам метакода выходит к светлой чаше конуса мировых событий. Улетая туда, в горловину чаши, он видит, как мчатся обратно «белые звезды земли», стано¬вясь по законам теории относительности «чуть-чуть красны¬ми»,— это знаменитое красное смещение, возникающее при разбегании галактик. Это высокая поэзия и гениальное описание антропной космической инверсии. Оно подлинно пережитое и потому пророческое. Словно поэт уже прошел сквозь войну и те¬перь помогает нам уже оттуда лучами своей «яворовой» ауры.
До чего эти звезды изветливы!
Все им нужно глядеть — для чего?
В ожиданье судьи и свидетеля,