Бабай проводил их взглядом. Они добежали до обочины, нырнули в кювет — и исчезли. Бабай думал, что они сейчас вынырнут с другой стороны канавы, у лесополосы. Но никто не вынырнул.
Он покачал головой. Многое было в этом жесте.
— Это и есть Подземные? — спросил он Даню.
— Они самые.
— Лихие ребята.
— Да уж. — Даня оглянулся зачем-то. Оглянулся и Бабай. Пламя еще плясало на цистерне. Дым стал пониже, но все-таки валил густо.
— Ну, чего встали? — сказал он сам себе. — Забираем добро, да скорей отсюда! Чуда ждем?
— Не дождемся, — подхватил Даня. — Эй, народ! Ну-ка живей! Кочерга, Муха, давайте в кузов, выгружаем оттуда!..
Глава 6
МУХА НА КРЮЧКЕ
1
Базы корпуса «Верных защитников» располагались в местах, считавшихся потенциально безопасными для них, защитников. В Москве одним из таких мест числилось Бирюлево.
Длиннющие корпуса с длинными коридорами внутри. Крохотные квартирки. Собственно, те же бараки, только многоэтажные и чуть более комфортные — когда-то выстроенные для зиловской лимиты. В одном из таких домов располагалась база разведотряда «верных». Восьмой этаж. Несколько квартир в углу коридора. Обитала здесь группа прислужников, восемь... стволов, как сказал бы Михей.
Уже восемь. Было девять. Один не вернулся с разведки. Потому у прочих настроение было подавленное, рожи насупленные. Только главарь по кличке Жженый оставался таким же непроницаемо-хмурым, как всегда.
Он лежал на топчане в маленькой комнате, закинув руки за голову. Смотрел в потолок. Сумерки медленно густели, как бы и изнутри, незаметно наливались темнотой.
В соседней большой комнате четверо играли в карты, двое праздно валялись на полу. Еще одного не было — он нес дежурство на крыше дома, следил за окружающей обстановкой.
Сумерки уже начали мешать игрокам видеть.
— Эй, Ботва, — позвал один из них. — Сходи-ка лампу принеси. Сейчас темень придет, так ее и перетак.
Лампа керосиновая, конечно, об электричестве и помина не было.
— А почему я? — лениво отозвался Ботва, низенький кривоногий субъект. — Вон, Мыло тоже валяется, как бревно. Чего ему не пойти?
Тот, что просил лампу, ничего не сказал на это. Но взгляд его забродил по округе... и нашел автоматный магазин, набитый патронами. Сидевший взял этот магазин, взвесил на руке и вдруг швырнул Ботве в ноги.
Тяжелая железка ударила по кости голени, очень болезненному месту. Ботва взвизгнул, как недорезанный хряк.
— Ты!.. Ой, бля... Слякоть, ты чего?! Больно, мать!.. Понял теперь почему? — равнодушно спросил Слякоть. Быстро за лампой. А то вон кирпичом кину. И уже в башку.
Ботва встал, бормоча ругательства, захромал прочь. Мыло разразился гоготом:
— Га-а!.. Давай! Иди!
Тот огрызнулся на ходу. Слякоть вернулся к игре:
— Ну чего?... Сдавай, Пистон.
Играли на вещи. Жратва, магазины с патронами, шлемы, бронежилеты... Играли б и на самогон, но побаивались Жженого. Он запретил это под страхом пули в лоб. Вещи кочевали от одного к другому, попадали к своему исходному владельцу и вновь уходили от него... Странно, но жульничества не было. А впрочем, не странно. Все тут были отребье, пробы ставить негде — таким друг друга надувать невыгодно. Перо в бок получить проще простого.
Жженый из своей комнаты слышал ругань и скверную матерщину. От всего этого его тошнило, но вставать, идти равнять подонков... Тоже тошно. Черт с ними. Твари! Все равно.
Он закрыл глаза.
Приковылял Ботва с лампой.
— Зажгем? — спросил Пистон.
— Да не, — ответил еще один, некто Тухляк. — Светло еще, видать. Вот стемнеет когда…
Где-то слабо ухнуло. Чуть звякнуло оконное стекло.
— Что это? — насторожился Пистон.
— Где? — не понял Слякоть.
— Ну вроде как грохнуло где-то. Взрыв, что ли?
— Да нет ни хрена. Сдавай, говорю!
Но Пистон все напряженно вслушивался, а затем вскочил, высунулся в форточку. Мыло опять загоготал:
— Эй! Слухач! Га-а!..
Даже в этой компании он считался придурком. Пистон спрыгнул, ветер руки о штаны.
— Черт-те знает... — произнес он неуверенно. — Показалось, что ль?
— Да, небось, Дешевый слыхал, если что, — сказал Тухляк. — Придет, спросим. А в самом деле-то, пошаливают людишки... Вон, Скальп куда делся? Всегда приходил вовремя.
— А может, слинял просто. — Пистон наконец-то начал сдавать. — За ним это дело не заржавеет, знаете же его.
Слякоть скривился, плюнул презрительно на пол. Скальпа он ненавидел и боялся — а оттого ненавидел еще сильнее. Он не хотел признать, но чувствовал, что Скальп сильнее его. Во всех смыслах — злее, удачливее, резче. И действительно сильнее. Против него Слякоть в самом деле был как слякоть — и знал это. Оттого и ненавидел.
Если б он знал, наверно, позлорадствовал бы: он-то жив, а Скальп как раз лишился именно скальпа. Его труп со снесенной крышкой черепа валялся в школьном сквере, и вороны с удовольствием лакомились падалью... Но Слякоть этого не знал, а потому и сплюнул с выражением.
— Ну и болт на него, — заявил он. — Пропал — ну и пропал!
Прочие промолчали. Тухляк и Пистон не рисковали говорить о Скальпе что-либо плохое: узнает — несдобровать. Четвертый же игрок, по имени Тощий, просто молчал всегда.
Странный он был тип, этот Тощий. Вправду очень тощий — высокий, исхудалый, с резко выступавшими чертами лица, запавшими глазами. Если бы эти олухи были знакомы с мифологией, наверняка бы сказали про него: «Кощей Бессмертный!..»
Конечно, так они сказать не могли. Но относились к нему именно так: пугливо и настороженно, точно и в самом деле был колдун. Притом что ничего похожего он не делал. Молчал, и все. Говорил по две фразы в день. Правда, он никогда никому не смотрел в глаза — либо вниз, либо в сторону. Это заметили. И напряглись еще больше. И уж конечно никто не решился лезть с расспросами.
Пистон осторожно покосился на Тощего, и отчего-то померещилось ему, что в уголках длинного беззубого рта проскользнула усмешка... После чего случилось маленькое чудо: этот рот открылся и проговорил:
— Ничто в этом мире не пропадает... Ходи, Тухляк! Твой ход.
Тот засуетился, зашарился в своих картах и выкинул на стол шестерку пик.
Философема Тощего на какое-то время погрузила общество в затишье. Даже Мыло, хоть и ни черта не понял, разинул рот и переводил взгляд с одного на другого, словно ожидал, что кто-нибудь да разъяснит ему глубину мысли... Не дождался, понятно. В коридоре затопали шаги, скрежетнула дверь, и на пороге объявился часовой с крыши — тот самый Дешевый. Он был в старой армейской плащ-накидке, которая от множества крохотных капелек измороси казалась цветом похожей на бок свежей рыбы.
2
— Ну чего?! — обиженно воззвал он. — Вы чего тут охренели, что ли!
Дешевый в группе был на последнем месте. Хилый, плюгавый и почему-то с вечно гноящимися глазами — кому, как не такому, быть парией?.. Вот он и был. Служил на побегушках, делал всякую грязную, позорную работу. Или просто непрестижную. Вот и сейчас в промозглом сумраке, на продуваемой холодными ветрами крыше очутился именно он.
Правда, пришла пора меняться. Сменить Дешевого должен был Слякоть, но он и головы не повернул.
— Я говорю, совсем охренели, что ли! Слякоть, давай иди наверх. Я тебе что, нанялся караулить?
Слякоть как будто и не слышал. Он швырнул козыря, покрыв им чьего-то короля.
— Слякоть! — вякнул Дешевый. — Ты че, не слышишь?!
— Пошел ты, — прозвучал ответ.
— Чего? — вылупились гнойные глаза.
— Что слышал.
Дешевый растерялся. Что делать? Заставить силой он не мог. Уговаривать?.. Смешно.
— Да ты че?.. Иди, давай, твоя очередь!
Слякоть резко повернулся:
— Чего ты сказал?
— А че мне говорить? — Дешевый сразу струхнул. — Очередь твоя? Твоя! Вот и иди.
Несмотря на трусость, хоть как-то выглядеть человеком Дешевому хотелось. Потому он и зафасонил.
Но Слякоть вдруг вскочил как вепрь:
— Чего?! Чего ты, гнида! На кого рога поднял? Р-раздавлю!
У Дешевого сердце в пятки ушло. Он отшатнулся, споткнулся, чуть не упал.
— Да ты че! — взвизгнул он. — Я ничего!.. Я сам... Слякоть! крикнули из соседней комнаты.
Стало тихо. Пауза. Секунд через пять Слякоть откликнулся:
— Я! А чего такое?
— Поди сюда.
Переглянулись Тухляк и Пистон. Мыло опять разинул рот. Ботва ехидно заерзал.
— Сейчас иду, — сказал Слякоть выжидающе.
— Не сейчас, а сию секунду, — раздался спокойный ответ. — А не придешь — сам приду.
Сказано было без угрозы, но о возможных последствиях знали все — большого ума не надо. Хватит и того, что у Мыла.
— Да ты че, босс? — вдруг заговорил Слякоть весело — Уже иду! Вот он я.
Он быстро зашагал в соседнюю комнату и предстал перед командиром.
— Слушаю, босс.
Жженый ответил не сразу. Он даже не пошевелился, так и лежал с закинутыми за голову руками. Потом спросил:
— Кто сейчас должен заступать на пост?
— А кто должен? — начал придуриваться Слякоть.
— Ты мне здесь идиота из себя не строй, — негромко посоветовал Жженый. — Иначе желаемое может стать действительным... Повторяю вопрос: кто должен заступить на дежурство?
— А-а, это!.. — Слякоть будто бы лишь теперь сообразил. — Так это, босс! Я Дешевому говорю честь по чести: постой, говорю, за меня, я тебе две банки тушенки и кусок сахару... И сухарей еще. Ладно, говорит! А теперь на дыбы.
— Дешевый! — позвал начальник. Тот суматошно подскочил:
— Здесь!
Жженый посмотрел на одного, на другого. В сумерках, правда, видно было плоховато.
— Вы договаривались с ним? — кивнул Жженый на Слякоть.
— О чем? — изумленно моргнул Дешевый.
— Да это я про замену! — встрял Слякоть. — Ну, помнишь? Я говорил тебе: мол, отдежурь за меня, а я тебе за это тушенку и сахар. Ну! Забыл, что ли?
Дешевый вмиг смекнул. Он был жадный и, когда пахло поживой, соображал быстро. Даже слишком — спешил, себе же на голову.
— А-а, — забормотал он, и счастливая улыбка расползлась по лицу. — Ну да, ну да... Я и забыл! Да, точно. Договаривались.
Жженый помолчал.
— Все нормально, босс, — интимно произнес Слякоть. — Без проблем! Вопрос закрыли.
— Ладно, — обронил наконец Жженый. — Идите.
— Пошли, — сказал Слякоть дружески и подтолкнул Дешевого. — Пошли, сразу отдам.
— Чего? Продукты отдашь? — обрадовался Дешевый.
— Ну да. Пошли.
Они вышли из комнаты.
— Сюда. — Слякоть направился в подъезд.
— Куда это?
— Идем, идем, — Слякоть понизил голос. — Они у меня там припрятаны, наверху.
— Да?.. А тушенка-то того... не испортилась?
— Нет. Свежак.
Стали подниматься по лестнице. Слякоть приобнял спутника за плечи.
— Ты это, — сказал он, — обиды не держи. Погорячился я, бывает... Чего сгоряча не брякнешь.
— Да ладно... — Дешевый был польщен.
Поднялись на промежуточную площадку, меж восьмым и девятым этажами. Здесь проходила толстая труба мусоропровода, зияла в ней дыра — когда-то люк.
— Так что извиняй, — приговаривал Слякоть. — Тушеночки тебе... Это сейчас. Будет тебе тушенка.
Рука его как-то незаметно легла сзади на шею Дешевого.
— Будет, — бормотал он. — Будет...
Рука резко сжала худую шею. Рывок! — Дешевый врезался мордой в стену.
Он ничего не успел сделать. Удар! — искры из глаз, боль, шок.
Потолок кувыркнулся в глазах. Это Слякоть швырнул свою жертву на пол.
Дешевый разинул рот. Кровь из расквашенного носа лилась в него, на плащ, на пол... Над головой возникла злобно перекошенная рожа.
— Тушенки захотел, да?.. — прогнусавила она. — Вот тебе тушенка!
Страшный удар под дых скрючил Дешевого в дугу. Он перегнулся на бок, беззвучно хватнул воздух ртом.
Последовал убийственный пинок.
— Ну что? Пожрал тушенки? Пожрал, гнида?.. На! Еще удар. Щуплое тельце кинуло к стене.
— А теперь давай наверх, понял? И смотри, если прозеваешь что-то! Так с той крыши и порхнешь птицей. Понял?!
Шаги затопали вниз.
В комнату Слякоть вошел веселый, довольный, как ни в чем не бывало. Там уже зажигали лампу.
— Ну чего? — спросил Пистон. — Пошел он за тебя?
— А куда ж денется. — Слякоть сел на свое место. — За жратву ведь удавится, даром, что от горшка два вершка... Ну чего — играем?
— Играем, — сказал Тухляк. Он поставил лампу посреди стола. — Во! Красота!
3
На какое-то время Дешевый вырубился. Во всяком случае, не сразу догадался, где он, почему лежит на жестком, почему так болят голова и живот... Но тут же он вспомнил все и понял, что с ним.
Тогда он заплакал. От бессилия, от унижения, от всего. От жизни.
Слезы бежали по носу, по правой щеке — он лежал на правом боку. Почему-то особенно горько было осознавать, что никто, ни одна душа не пожалеет его. Никогда!
Дрожащей рукой он ощупал лицо. Кровь засохла на губах, на подбородке. Он подвигал челюстями, вяло сплюнул.
— Ладно... — прошептал он.
Жить — погано. Но и подыхать не хотелось. Дешевый начал подниматься.
Встав, он схватился за стену и долго так стоял, качаясь, точно пьяный. Голова кружилась. Он закрыл глаза и переждал головокружение. Затем поплелся вверх.
Но до крыши не дошел. Обида начала душить его. Он сел на площадке девятого этажа, шмыгнул распухшим носом, осторожно потрогал его и вновь чуть не расплакался.
Да какого черта! Почему он должен торчать, мерзнуть на крыше?.. Не ходить, да и все.
— Не пойду, — сказал вслух. Шепотом, правда, но вслух.
Это понравилось ему. Прозвучало! Он ободрился.
— Да что я, хуже всех?..
И это вслух. Понравилось еще больше. Он ощутил прилив сил.
В самом деле — что он, всех хуже?.. У него даже оружия нет. Ну, настоящего, во всяком случае. Один нож. Классный, правда.
Дешевый закопошился под плащом, нащупал нож, вынул его.
Это был старинный, наверное, даже музейный стилет с очень узким острым лезвием. Какими путями он попал в руки плюгавого типа?.. — бог весть. Дешевый потянул лезвие из ножен.
Глазенки его, пусть и трахомные, хорошо видели в темноте: было у них такое свойство. Они отлично различали прихотливые узоры рукоятки, завитушки на ножнах, изящную форму лезвия... Блеск!
Он задрожал от странного чувства — смеси злобы, мстительности и восхищения. Он вдруг ощутил себя сильным — чего отродясь не было. Он вскочил. Сжал нож в руке. Лезвие мелко вздрагивало.
4
— Лох! — рявкнул Слякоть на Тухляка. — Как ходишь?! Жопа вместо башки!
Тухляк сдуру кинул даму крестей, а Слякоть не заметил это. И в итоге несложной комбинации остался без поставленного на кон УНР — универсального ножа разведчика, комплекса с восемнадцатью функциями.
В общем-то, сам виноват. Внимательным надо быть. Но Слякоть, хоть и старался выглядеть бодряком, в душе грел злобу, и она внезапно вырвалась наружу.
Злился он на Жженого. Потому что боялся его. Затем по цепной реакции начал злиться на Тощего — причина та же. Растравлять злобу в себе нравилось ему. Особенно же остро было то, что приходилось сдерживать ее, играть в спокойствие...
И тут вдруг срыв.
Слякоть обозлился сам на себя. Память сразу услужливо подсунула ему: а вот ни Жженый, ни Тощий никогда так не лаются...
Это была правда. Усилием воли Слякоть вернул себя в норму.
— Да че ты! — надулся Тухляк. — Сам куда смотрел? У самого-то что на плечах?!
Сказал и сам испугался. Все знали, что со Слякотью шутки плохи. Тухляк и ноги поджал, сам весь как-то сжался, готовясь...
Но ничего не случилось. Слякоть неожиданно осклабился: