– Я уже говорил тебе сегодня, что ты прекрасна?
Элори раскинулся на своем великолепном ложе, как всегда, в нарочито эффектной позе, согнув одну ногу в колене и закинув за голову руки в просторных рукавах и непременных перчатках. Изумрудный бархат, черный шелк, искусная роспись на точеном лице, с успехом заменяющая неподвижную маску, пышные каштановые волосы свободно вьются по атласной подушке. Изящное, капризное создание из тех, которых мечтаешь встретить в дубовой роще при лунном свете, одушевленная сила природы со старинной таканской фрески… Как нарочно! А впрочем, почему – «как»? Именно что нарочно.
«И мне задаст вопрос – кто Тиндалла убил? И доведет меня до слез – не я ведь это был…» Тай опустила флейту – не ту зеленую, к которой привыкла, а из какого-то драгоценного, очень темного дерева. На черном лаке остался серебряный отпечаток ее губ. Такими вот мелкими деталями она постоянно вскользь подчеркивала свое превосходство над теми, кого Элори допускал в свои покои помимо нее, да и над ним самим тоже. В который раз Тай подумала, что главная беда Повелителя Снов – страсть к красивостям при отсутствии безупречного вкуса. Рано или поздно он сам себе подгадит этой эффектностью без эффективности…
Ни разу после того, первого сближения Элори не дразнил свою избранницу обликом и властью долгоживущего, и в конце концов Тай даже притерпелась к нему. В общем, такая отработка полученных возможностей была ничуть не хуже, чем придумывание разнообразных действ или новых таинственных мест в Замке – а это время от времени делал для Элори каждый из Ювелиров. Вчера Тай превратила ониксовые бусы на своей шее в ожерелье из ягод винограда и позволила Элори слизывать капельки сока, текущие по ее коже. А позавчера заставила ожить ящерку, нарисованную на ее предплечье, и пробежать по ним обоим своими шершавыми лапками. Почему бы и не позабавиться, раз можно?
А кроме всего прочего, пребывание рядом с Элори давало ей отличный от нуля шанс все-таки разузнать что-нибудь о судьбе исчезнувшего любовника…
– Говорил, – устало бросила Тай, выдержав подобающую паузу. – В самом начале, когда на мне еще было платье.
– В мужском костюме ты намного великолепнее, – легкая улыбка раздвинула тонкие губы. – Лэни буквально на коленях умоляет, чтобы я разрешил ей лечь с тобой, хотя прекрасно знает, что ты женщина.
– Передай этой Лэни – пусть обломится с хрустом, – Тай слегка переменила позу, устраиваясь поудобнее в ногах у Элори. – Я, знаешь ли, никогда не рвалась стать прослойкой масла в бутерброде из тебя и твоей очередной наложницы. Жри свою добычу всухую.
Элори ничего не ответил, с напускной холодностью любуясь девушкой. Кстати, сама Тай вовсе не считала свое одеяние мужским, ибо не является мужской одежда, скроенная по линиям женской фигуры, с вытачками на груди и присадкой на талии. Обычный наряд для прогулок верхом, разве что чересчур непрактичный – жемчужная вышивка в виде ландышей на темно-зеленом камзоле, слишком светлые лосины, тонкие острые каблуки сапожек. Слава Хаосу, о вайлэзском пыточном инструменте под названием «дамское седло» к западу от моря знали только понаслышке!
Однако в Замке (что никогда не переставало бесить Тай) почему-то господствовал прямо противоположный подход: женщина в штанах считалась как бы отчасти мужчиной, двуполым существом, вплоть до того, что не имела права быть приглашенной на танец, а должна была сама приглашать другую женщину. Раньше, при Тиндалле, Тай и сама изредка поигрывала этим двусмысленным очарованием, но сейчас предпочитала штаны совсем из других соображений: это помогало отмежеваться от пестрой, как рой бабочек, толпы девиц Элори. Я не главная фаворитка господина, я нечто иное, а что именно – не вашего ума дело!
Вот прическа ее – та действительно была не вполне женской: нигде в дневном мире женщины не подрезали волосы меналийской «лесенкой», когда несколько длинных прядей падает на грудь и спину, а остальное обрамляет лицо пышным нимбом. Но прическа была памятью о Тинде – ему почему-то очень нравилось, когда Тай укладывала волосы именно так. В такие минуты его глаза затуманивались легкой грустью – может, в этом виде она напоминала ему кого-то иного, близкого? Лишний аргумент в пользу мнения Берри, что ее таинственный любовник не играл в долгоживущего, а был им на самом деле…
Поначалу Элори тоже делал поползновения вмешаться в ее облик. Не сильно – добавлял лишние линии краски на лицо, менял цвет волос и тому подобное. Но все равно Тай быстро это прекратила, заявив, что для игры в куклы у него есть Лэни и остальные.
Продолжая глядеть на девушку все с той же холодностью, Элори неожиданно выбросил вперед руку – Тай едва успела увидеть, как из перчатки выдвигаются тонкие острые когти – и полоснул по незащищенному запястью, выглядывающему из кружевного манжета. Боли Тай не почувствовала, но порезы быстро закровоточили. Ее передернуло. Неужели он не понимает, что нельзя быть одновременно существом власти и взбалмошной жертвой, что его изысканные позы сводят на нет эффект, производимый выражением лица? Не опасная тварь, которой можно и нужно бояться – скучающий эстет, решивший поиграть в опасную тварь…
Склонившись к руке Тай, Элори быстро слизал выступившую кровь, и там, где скользил его язык, не оставалось и следа царапины. Девушке стоило большого труда удержаться и не вцепиться ему в ухо – она знала, что именно этого от нее и ожидают.
– Верю, верю. Ужас полуночи, – произнесла она со своей обычной язвительностью. – Видел бы ты себя со стороны! Посмотришь на тебя такого – поневоле решишь, что за близость с тобой женщины каждый раз жизнью платят.
– Я и это пробовал, – спокойно отозвался Элори, словно не замечая насмешки. – Правда, очень давно, когда все только начиналось. Но ты же знаешь, я не люблю жестокости ради самой жестокости… в конце концов я сохранил жизнь той, которая особенно мне понравилась, желая насладиться ею еще несколько раз. Это получило огласку, и… в общем, репутация была испорчена. Зачем продолжать убивать, если уже знают, что могу и не убить? Некрасиво как-то…
– Сволочь, – уронила Тай столь же спокойно. – Был, есть и будешь есть.
– Буду, – согласился Элори. – Сыграй мне еще что-нибудь.
Тай снова поднесла к губам флейту и завела медленный, окрашенный светлой печалью мотив… «И с этих пор не сплю я по ночам – чужие сны замучили меня. Снятся мне то Берри, то Нисада – и лимонный взор незабываемый…»
Когда она завершила игру, несколько минут прошло в молчании. Элори лежал, прикрыв глаза, и Тай невольно задумалась, какие мысли навеяла ее музыка Повелителю Снов.
– Ну иди уже ко мне, – наконец позвал Элори. Именно позвал, не приказал. Отложив флейту, Тай со вздохом вытянулась рядом с ним. Элори расстегнул ее камзол, медленно распустил шнуровку на ее рубашке, открывая грудь – не стремясь раздеть, просто для того, чтобы придать девушке более чувственный вид. Помедлив, осторожно провел кончиками пальцев по ноге, затянутой в серебристый шелк, но, не дойдя и до середины бедра, убрал руку.
– Ты прекрасна, – снова шепнул он, и в этот раз Тай неожиданно уловила на дне его слов неизбывную тоску, мучительную, как зубная боль…
Джарвис открыл глаза, расслабился и пристально глянул на Тай, не произнося ни слова. Снова повисла долгая пауза…
– Вот так мы в ту пору и жили, – наконец подала голос Тай, поворачиваясь на бок и подтягивая колени к груди – видно, снова начала мерзнуть. – Понятия не имею, чем бы все это могло кончиться, но как раз тогда в Вайлэзию пришло то, что мы зовем кровавой лихорадкой, а они именуют просто Поветрием…
– У нас на Островах это называется кровяной чумой, – помедлив, произнес Джарвис. – Помню, как же – мелкие жилки под кожей лопаются, и кровь сочится изо всех пор, даже из глаз… Мы-то этим не болеем, само собой, но я в ту пору был на континенте и кое-что видел своими глазами… жуткое зрелище!
– В ту пору вайлэзцев в Замковой толпе нетрудно было опознать под любой маской – по чересчур лихорадочному веселью, – продолжала Тай. – И вот в один отнюдь не прекрасный день эта мерзость добралась до замка Лорш…
– Тай, беда, – не успела она протиснуться из зеленой комнаты в красную, как слова Берри обрушились на нее подобно кузнечному молоту. – У Нисады умер отец.
Из угла доносились сдавленные рыдания. Тай подошла к ложу с ярко-розовым покрывалом – Нисада лежала ничком, в своем дневном обличье, и подушка под ее лицом заметно потемнела от слез.
– Как же так, Нис? – в полной растерянности произнесла Тай. – Я же говорила – пейте настой очного цвета, заболеть заболеете, но в более легкой форме, сумеете выздороветь…
– Откуда мы знали, что придет Поветрие? – голос Нисады едва прорывался сквозь рыдания. – Сколько мать насушила, столько и было, а другой в середине марта где взять? Отец зашел в кладовку, пересчитал пучки и приказал в первую очередь пить мне и слугам, а настоящий дворянин, мол, обязан уметь рискнуть своей жизнью не только на военной службе… А я об этом даже не подозревала, мне только сегодня Сидан сказал… сквозь закрытую дверь… Господи, как хорошо, что мать с Каллардой у дяди гостят! Хотя бы за них не тревожиться…
– Ты так и сидишь взаперти со своей Биндой? – Тай мимолетно поразилась тому, что помнит имя Нисадиной служанки.
– Так и сижу. Да только все равно разве скроешь такую новость? Как раз, когда я из окна на веревке поднос с грязной посудой спускала, отца и выносили. Я Бинде говорю – держи за ноги – и высунулась из окна больше чем наполовину, едва не упала со второго этажа. Господи, господи… Без гроба несли, как простолюдина, только в холстину завернули, а лицо – одна запекшаяся кровавая корка! А братец Ронтри то и дело поудобнее перехватывает – тяжело нести, и от рук на холсте красные отпечатки! – Нисада снова зашлась рыданием. – Чует мое сердце – не сегодня-завтра за отцом вслед пойдет. Даже могилы у них не будет, бросят в огонь, как падаль…
– Это как раз наименьшая из бед, – Тай осторожно провела рукой по вздрагивающей спине. – У нас в Меналии мы всех умерших огню отдаем, и ничего – помним их не хуже, чем вы со своими надгробными камнями. Ладно, поплачь, дай выход бессилию… Хочешь, я целую ночь с тобой сидеть буду, чтоб тебе было легче?
– А как же Элори? – выговорила Нисада в промежутке между двумя всхлипами.
– А пошел он крокодилу в задницу, этот Элори! – отрезала Тай. – Из-за какого-то урода я, значит, лучшую подругу в горе брошу!
…Тай быстрым шагом прошла по коридору, выскочила на галерею над бассейном, в котором уже резвились две парочки, и долго стояла там, бездумно вцепившись в перила, глотая воздух, напоенный ароматами кедра, сандала и роз. Уже восемь дней она не была у Элори – и за эти дни кровавая лихорадка вслед за отцом унесла всех трех братьев Нисады, которые тоже поделились со слугами настоем очного цвета, укрепляющим стенки кровеносных сосудов. Нисада больше не могла даже плакать – сидела закаменевшая, глядя в одну точку, и слабым пожатием руки отвечала на неловкие утешения Тай и Берри. В конце концов Тай просто не выдержала и сбежала куда глаза глядят, лишь бы побыть немного в одиночестве.
– Эй, красавица! – окликнули ее с противоположной стороны галереи. Тай без труда узнала этот высокий, чуть дребезжащий голос. Ланшен, тоже Ювелир, как всегда, разряженный в пух и прах: белые атласные складки на пышных рукавах, словно сливочный крем на торте, штаны такие широкие, что талия по контрасту с ними кажется затянутой в вайлэзский корсет.
– Чего тебе, петушиная душа? – неприветливо отозвалась девушка.
– Ты почему это столько времени у Элори не показываешься? Забыла, что ли – год еще не прошел!
– Передай своему Элори, что на нем свет клином не сошелся. Понял? – Тай демонстративно отвернулась от Ланшена и медленно пошла прочь.
– Я-то передам, – толкнул ее в спину все тот же голос. – А ты не боишься, что тебе после этого мало не покажется? Наш повелитель в гневе ох как изобретателен!
Эту реплику Тай не удостоила ответом. С дураками препираться – себя не уважать. Хотя Ланшен, безусловно, лишь притворяется дураком, иначе не стал бы Ювелиром.
Поплутав по коридорам, она добралась до зимнего сада – еще одного места, куда гости Замка попадали лишь по приглашению Элори, но для Ювелиров запретных мест не существовало. Здесь покой был ей почти гарантирован. В полной отрешенности Тай шла по узенькой дорожке мимо странных тропических растений с бахромой воздушных корешков…
– Здравствуй, госпожа моя, – вдруг коснулся ее ушей голос, от которого все в ней так и обмерло. Голос, которого она не слышала уже целых восемь месяцев. Из-за веерной пальмы выступила стройная фигура в знакомом обличье: облако белых с золотым отливом волос, черная полумаска с серебряной каймой и трехцветный – алый, изжелта-зеленый и малиновый – камзол под просторным черным плащом. Именно таким она увидела его, когда впервые проснулась в его покоях, именно этот его облик в глубине себя считала