Глава пятая
Бухарест, Румыния.
Среда, 23 апреля.
Время: 04.55
Магда не задавалась вопросом, зачем она все это делает, пока не послышался голос отца:
— Магда!
Она машинально взглянула в зеркало и увидела свое лицо. Волосы были распущены и темно-коричневым каскадом спадали на плечи, а оттуда рассыпались по всей спине. Она не привыкла видеть себя с такой прической. Обычно Магда завязывала на затылке тугой пучок и убирала непослушные пряди под косынку. И никогда не распускала волосы днем.
Сразу же начались вопросы: а какой сегодня день? И сколько сейчас времени? Магда посмотрела на часы. Без пяти пять. Невероятно! Ведь она проснулась уже десять или пятнадцать минут назад. Наверное, ночью остановились часы. Однако, подняв их, она услышала, что механизм продолжает исправно тикать. Странно...
В задумчивости подойдя к окну, она выглянула наружу и сквозь туманную дымку увидела еще спящий город.
Потом опустила глаза и обнаружила, что стоит босиком в своей синей фланелевой ночной рубашке с широкими рукавами и подолом до самого пола. Плавные очертания небольшой упругой груди просматривались под мягкой бархатистой тканью, свободно облегающей еще теплое со сна тело. Магда быстро сложила над грудью руки.
Она была тайной для окружающих. С детства ее отличали приятные правильные черты лица, гладкая белая кожа и большие карие глаза. Но несмотря на все это, в свои тридцать два года она оставалась незамужней. Магда была ученой девушкой, преданной дочерью и сестрой милосердия. И старой девой. Хотя многие молодые замужние женщины позавидовали бы ее нежной груди, свежей и нетронутой. И она не хотела, чтобы это когда-нибудь изменилось.
Громкий голос отца прервал ее размышления.
— Магда! Что ты там делаешь?
Она рассеянно посмотрела на раскрытый поверх одеяла чемодан, до половины заполненный зимней одеждой, и неожиданно для самой себя ответила:
— Собираю теплые вещи.
Спустя несколько секунд отец попросил:
— Пойди сюда, а то я перебужу своим криком весь дом.
Магда быстро подошла к его постели. Для этого ей пришлось сделать всего несколько шагов. Их квартира, расположенная на первом этаже огромного грязного доходного дома, состояла из четырех комнат — две спальни бок о бок, крошечная кухня с угольной печкой и небольшая комната-прихожая, служившая одновременно фойе, гостиной, столовой и кабинетом. Магда очень скучала по старому дому. Вот уже шесть месяцев, как им пришлось переехать оттуда. Часть вещей они забрали с собой, а остальное, что некуда было ставить, — продали.
Семейную мезузу[1] они повесили на внутренней стороне двери, а не снаружи. Обстоятельства сейчас были таковы, что этот шаг казался весьма дальновидным. На внешней же стороне двери один цыган — старый друг отца — вырезал маленький символ, обозначающий друга.
Ночник на тумбочке старика был включен, слева от кровати стояло неуклюжее деревянное кресло-каталка. Отец лежал на спине и среди белых накрахмаленных простыней был похож на увядший цветок, хранящийся между страницами книги. Он поднял иссохшую руку в неизменной теплой перчатке и сморщился от неожиданной боли — даже такое простое движение причиняло ему столько страданий. Магда осторожно взяла его за запястье, села рядом и начала растирать морщинистые узловатые пальцы. Ей было очень больно смотреть, как жизнь угасает в нем с каждым днем.
— Что это за вещи ты там собираешь? — спросил отец, близоруко прищурившись. Очки лежали на тумбочке, а без них он почти ничего не видел. — Ты мне не говорила, что уезжаешь.
— Но ведь мы уезжаем вместе, — улыбнулась она с оттенком легкого удивления.
— Куда?
И тут Магда почувствовала, что улыбка сходит с ее лица, уступая место недоумению. В самом деле — куда? Она поняла, что не имеет об этом ни малейшего представления, просто в голове почему-то вертелись заснеженные вершины и слышалось тоскливое завывание холодного ветра.
— В Альпы, папа.
Губы у отца растянулись в грустной улыбке, и казалось, что сухая тонкая кожа, похожая на почерневший от времени пергамент, вот-вот не выдержит и лопнет.
— Тебе, наверное, все это приснилось, моя дорогая. Никуда мы не едем. Во всяком случае, мне это уже вряд ли под силу. Это был просто сон, чудный сон, вот и все. Забудь его и иди поспи еще.
Магда нахмурилась, уловив в его голосе печальные нотки. Он давно уже сражался с болезнью, которая высасывала из него не только физические, но и духовные силы, однако сейчас было не время спорить. Она погладила его руку и потянулась к выключателю.
— Наверное, ты прав. Мне приснилось. — Поцеловав отца в лоб, Магда щелкнула выключателем, и старик остался один в темноте.
Вернувшись в свою комнату, она посмотрела на чемодан с вещами, который все еще лежал на кровати. Конечно, ей просто приснилось, что они собираются уезжать. Иначе как еще можно было все это объяснить? Да сейчас им и ехать-то никуда нельзя.
Однако странное чувство осталось. Какая-то необъяснимая уверенность, что они очень скоро поедут куда-то на север, причем именно вдвоем. От снов ведь не бывает такого ясного ощущения. Ей стало немного не по себе, и по коже побежали мурашки, будто кто-то тронул ее холодной рукой.
Магда никак не могла избавиться от этого чувства уверенности. Поэтому просто захлопнула чемодан и запихнула его под кровать, ке запирая замков.
В чемодане остались теплые вещи. Ведь в это время года в Альпах еще довольно холодно...
Глава шестая
Застава.
23 апреля, среда.
Время: 06.22
Прошло несколько напряженных часов, прежде чем Ворманн выкроил минуту, чтобы выпить по чашечке кофе с сержантом Остером. Рядового Грюнштадта поместили в отдельную комнату и на время оставили одного. Два дневальных раздели его и уложили в постель. А незадолго до этого он успел сильно испачкать штаны.
— Насколько я понимаю, — рассуждал сержант Остер, — когда стена рухнула, один из каменных блоков упал ему на плечи и оторвал голову.
Ворманн чувствовал, что Остер делает над собой большое усилие, пытаясь говорить спокойно и рассудительно, тогда как внутри он точно так же напуган и ошарашен, как и все остальные.
— Неплохая версия, раз уж у нас все равно нет медицинского заключения. Правда, она совсем не объясняет, что они делали там вдвоем, и почему в таком состоянии Грюнштадт.
— Да, он в шоке, — озабоченно заметил сержант. Но Ворманн с сомнением покачал головой.
— Этот человек участвовал во многих сражениях. Он видел и не такое. Я не могу поверить, что у него просто шок. Тут что-то другое.
Ворманн начал по порядку восстанавливать в памяти события вчерашнего дня, а потом и ночи. Каменная плита с искореженным крестом из чистого золота и серебра, ремень вокруг ноги Лютца, замурованная шахта в толще стены... Все указывало на то, что Лютц забрался в этот лаз, надеясь найти там сокровища. Но там была лишь маленькая пустая каморка, заканчивающаяся тупиком. Как камера в тюрьме. Или тайник... Ворманн никак не мог понять, зачем там нужна эта комнатка.
— Наверное, они нарушили равновесие, когда вытаскивали нижний камень, — предположил Остер. — И поэтому стена обвалилась.
— Вряд ли, — ответил капитан, понемногу отхлебывая горячий кофе. — Конечно, пол в подвале может быть слабым, но кладка стены... — Он вспомнил вид разбросанных по коридору обломков. Создавалось впечатление, будто там что-то взорвалось. Этого он никак не мог объяснить. Ворманн отставил чашку в сторону. С объяснениями придется подождать.
— Пойдемте. У нас еще много работы.
Капитан направился в свой кабинет, а Остер должен был связаться по радио с Плоешти — два раза в день они выходили на связь со штабом. Сержанту было приказано доложить о происшедшем, как о несчастном случае.
Небо уже было светлым, но двор все еще прятался в густой тени, когда Ворманн подошел к окну и выглянул наружу. Замок изменился. Во всем чувствовалось какое-то зловещее напряжение. Еще вчера эта крепость представляла собой не что иное, как просто старое каменное сооружение. Теперь же все было по-другому. Каждая тень казалась мрачнее, и все время хотелось оглянуться, будто кто-то стоял за спиной.
Ворманн приписал это предрассветной тишине и потрясению от всего увиденного. Но когда солнце окончательно разогнало тени, начав согревать холодные стены замка, он понял, что свет не в состоянии рассеять это гнетущее впечатление. Он мог лишь на время согнать ужас с поверхности, зажав сгустки страха в холодные темные углы.
Это почувствовали все. Капитан сразу заметил перемену в людях. Но он должен был всеми средствами поддерживать их дух. Когда придет Александру, он тут же пошлет его за пиломатериалами. Нужно сегодня же сделать для солдат койки и столы. Скоро замок огласит веселая возня с топором и пилой, здоровые сильные руки начнут вбивать крепкие гвозди в добротный выдержанный лес, и эта ночь понемногу забудется... Ворманн подошел ко второму окну. А вот и сам Александру с двумя сыновьями!.. Наконец-то все встанет на свои места.
Он с облегчением перевел взгляд на деревню, разделенную на свет и тень ярким солнцем, встающим из-за горных вершин. Одна половина селения лучезарно светилась, а другая еще покоилась в предрассветной тени. Ворманн понял, что именно так он и должен изобразить все на своей картине. Он отступил немного назад: утренняя деревня в оправе из серого гранита стены сияла, как драгоценный камень. Вот именно так — вид на деревню из окна замка. Ему понравился сочный контраст и хотелось немедленно окунуться в работу. Ворманн давно уже заметил, что лучше всего ему пишется после стресса — тогда он полностью уходит в перспективу и композицию, свет и тень, тона и оттенки.
Остаток дня прошел незаметно. Он бегло осмотрел помещение, куда положили труп Лютца — нижний подвал, находящийся под основным. Сперва через то самое отверстие в полу туда затащили тело, потом, отдельно, — голову, сложили все на грязный холодный пол, а сверху накрыли простыней. Температура здесь была достаточно низкой. Место оказалось идеальным для хранения трупа. К тому же здесь не было никаких грызунов. Со временем тело отправят на родину, когда будут выполнены все положенные формальности.
При других обстоятельствах Ворманн непременно исследовал бы этот подвал с блестящими влажными стенами и темнеющими нишами. Может быть, даже возникла бы мысль написать картину. Но только не теперь. Он убедил себя, что сейчас здесь еще слишком холодно и надо дождаться лета, чтобы как следует все изучить. Но в глубине души он сознавал, что дело совсем в другом. Что-то очень нехорошее ощущалось здесь, и он поспешил уйти наверх.
К вечеру стало ясно, что с Грюнштадтом дела совсем плохи. Улучшений не было никаких. Он лежал в той же позе, в которой его оставили, и продолжал бессмысленно смотреть в потолок. Время от времени он начинал дрожать и мычать, и все чаще мычание переходило в протяжный жалобный вой. Перед ужином Грюнштадт снова испачкал штаны. В таком состоянии, не принимая пищу и воду, без должного медицинского ухода он не протянет и до конца недели. Значит, придется отправить его назад вместе с останками Лютца, если и дальше ничего не изменится.
В течение всего дня Ворманн внимательно наблюдал за солдатами и был рад, что они охотно принялись за тяжелую работу, которую он им предложил. Все трудились на совесть, невзирая на то, что почти не спали, и, казалось, не вспоминали случай с Лютцем. Товарищи знали его как выдумщика и авантюриста, поэтому такой конец казался им вполне логичным.
Капитан позаботился о том, чтобы у подчиненных не осталось времени на пересуды и оплакивание погибшего — даже у тех, кто знал его близко. Необходимо было устроить отхожее место, сколотить столы и лавки из досок, собранных Александру в деревне. И к вечеру все так устали, что почти никто не остался даже перекурить после ужина. Все, кроме караульных, отправились спать.