Когда мидийские корабли причалили к берегу и спрыгнувшие с них воины устремились к потерпевшему крушение судну, эллины были уже далеко. Идя вдоль берега, они достигли залива Магнесия. Находившийся здесь пелопоннеский корабль переправил моряков на Эвбею, а отсюда они вернулись в Аттику.
Через пятнадцать дней возмужавший и посуровевший лицом Форма стоял на палубе адмиральской триеры Ксантиппа, согласившегося взять юношу эпибатом. Эллинская эскадра держала курс к Артемиссию.
* * *
Их было двое. Их судьбы пересеклись дважды. Но они даже не знали имени друг друга…
Киликийцы получили похвалу самого Ариабигна, первого наварха великого флота. Это было приятно, хотя Сиеннесий так и не смог понять за что. Разве за то, что он со своими эпактридами в составе сторожевой эскадры настиг и захватил три эллинских судна, стороживших мидийский флот у Магнесии. Но в этом деле ему не пришлось приложить особых усилий. Все решили ветер, да численное большинство. И лишь в самой малой степени — кривые мечи пиратов. Белый Тигр не считал это большой победой. Вот сейчас им предстояло действительно серьезное дело — генеральное сражение с эллинским флотом.
Несколькими днями раньше эллины приняли первый бой и провели его с немалым искусством. Их было втрое меньше и парсийские навархи рассчитывали быстро разделаться с врагом. Ахемен громко кричал, что его финикияне в одиночку разгромят неразумных афинян, однако Ариабигн был осторожен и решил, что участвовать в битве будут все.
— Мы должны не просто потрепать их, но полностью уничтожить! — внушительно заявил сын Дария. — В этом случае уже ничто не помешает парсам захватить Эгину, Аттику и Пелопоннес.
На совете было решено тайно отправить часть кораблей вокруг Эвбеи, чтобы отрезать эллинов от берегов Аттики, а остальными силами атаковать вражеский флот и разгромить его. Под прикрытием островов эскадра Мегабиза миновала флот эллинов и на всех парусах устремилась вдоль Эвбеи. Прочие парсийские навархи, как и было условлено, стали ждать известий от Мегабиза. Чтобы эллины не заподозрили ловушки, парсийские эскадры навязывали им мелкие стычки, пробуя крепость эллинских триер. Сиеннесий и его киликийцы участвовали в одной из подобных схваток и понесли ощутимые потери. Воспользовавшись безветренной погодой, аттические триеры настигли и потопили несколько пиратских эпактрид.
К этим мелким неприятностям вскоре прибавилась и более крепкая. Флот Мегабиза попал в ужасную бурю у Эритреи[227] и был наполовину уничтожен. Казалось, сами боги отвернулись от парсов и помогают эллинам, пытаясь уравнять силы противников.
Узнав о происшедшем, эллины ободрились, а в стане парсов, напротив, воцарилось уныние. От царя непрерывно прибывали гонцы, требовавшие разгромить эллинский флот, войти в Малийский залив и помочь войску, которое никак не могло овладеть неприступными Фермопилами. Боясь гнева царя, а еще более — хазарапата, Ариабигн на третий день решился дать сражение.
Великий флот выстроился в гигантскую вогнутую дугу, которая начала медленно надвигаться на эскадры эллинов, стоявшие у Артемиссия. В центре дуги шли наиболее умелые в бою финикияне, на крыльях — египтяне, карийцы, ионийцы и геллеспонтийцы. Вся эта грозная сила надвигалась на эллинские корабли, грозя раздавить их в бронзово-таранных объятиях.
Сыны Эллады бесстрашно вышли навстречу неприятелю. Как и накануне они действовали особым способом, позаимствованным у пиратских триерархов. Собравшись в мощный клин, эллины намеревались разорвать середину вражеского строя, а затем, развернувшись, атаковать фланги. Белый Тигр накануне предупредил Ариабигна, что эллины скорей всего попытаются следовать подобной тактике. Парсийский адмирал прислушался к совету пирата и принял надлежащие меры. Сразу за финикийскими кораблями шла эскадра Сиеннесия, готовая вступить в бой, если эллинам удастся пробить центр дуги. За киликийцами двигались триеры карийцев.
Битва началась по сигналу трубы, прозвучавшей с триеры Ариабигна. Финикияне первыми устремились на врага. Эллины поспешили им навстречу, на ходу выстраиваясь в клин. Небольшие отряды эллинских кораблей, встав кормой друг к другу, защищали ударную эскадру от фланговых атак кемтян и ионийцев.
Ревели трубы, свистели дудки келевстов, весла с шипением пенили воду. Две неровные линии кораблей столкнулись и началось взаимное истребление. До слуха Сиеннесия долетали треск разбиваемого дерева и яростные крики сражающихся. Киликийский наварх, как и было приказано, не пытался помочь дрогнувшим финикиянам, а терпеливо ждал дальнейшего развития событий. Оно было неблагоприятным и не заставило себя ждать. Как ни старались финикийские корабли сопротивляться натиску аттических триер, им все же не удалось сохранить строй. Потопив около полутора десятков кораблей, эллины разорвали дугу и вырвались на морское раздолье. Клин начал распадаться на две части, охватывая обломки дуги с тыла. Так действовал бы Сиеннесий, так в битве при Ладе[228] действовали хиоссцы, так собирались действовать и эллинские навархи. Но киликийская эскадра воспрепятствовала этому маневру. Дождавшись, когда афинские триеры начнут разворачиваться и подставлять борта, пираты словно стая голодных акул бросились на неприятелей. Те вынуждены были приостановить свой маневр и вступить в бой с новым врагом. Легкие киликийские эпактриды, используя попутный ветер стремительно ворвались в неровный строй эллинских триер. Бронзовые тараны с лязгом вонзились в борта, лучники осыпали палубы вражеских судов стрелами. Кое-где уже вступили в дело эпибаты, сноровисто действовавшие длинными узкими мечами. Сиеннесий, памятуя о том, что экипажи эллинских судов имеют перевес над его командой, до поры до времени не рисковал вступать в абордажный бой. Он ловко лавировал между вражескими триерами, пробивая тараном борта и ломая весла. Засевшие на мачте пираты швыряли во вражеских воинов дротики. От киликийцев требовалось не победить, а внести сумятицу в действия противника, сломать его боевой порядок. Пираты полностью выполнили свою задачу. Эллинские триеры сбились в беспорядочную кучу, а пришедшие в себя финикияне уже перестроились и начинали сжимать врага клещами сотен таранов. Осознав, что малейшее промедление равносильно полному разгрому эллинские навархи отдали сигнал к отходу. Триеры поспешно разворачивались и устремлялись к Артемиссию. Именно в этот миг Сиеннесий заметил богато украшенное судно с женской фигурой на носу. Решив, что здесь находится один из предводителей неприятельского флота, Белый Тигр решил взять врага на абордаж. Прозвучала короткая команда, гребцы что есть сил налегли на весла. Эпактрида рванулась вперед и через миг поравнялась с триерой. Полетели абордажные кошки, с хрустом вцепившиеся в борт вражеского судна. Пираты сноровисто подтянули свой корабль к неприятелю, переломав при этом почти все его весла по правому борту.
— На абордаж! — заорал Сиеннесий. И показывая пример, первым ринулся на палубу вражеского судна. В обеих руках пирата было зажато по короткому легкому мечу, чрезвычайно удобному в рукопашной схватке на качающейся палубе. Едва Сиеннесий перемахнул через борт, как на него бросились два эпибата. Белый Тигр вонзил меч в живот одному из них и ускользнул от копья другого, которого сразил подоспевший на помощь своему наварху пират. Со всех сторон бежали новые эпибаты, размахивавшие копьями и мечами. Засевшие на носу и мачте лучники осыпали киликийцев стрелами. Пираты не оставались в долгу, уповая, правда, более на дротики, какими пользовались мастерски.
Всего на палубе встретились человек десять киликийцев и примерно вдвое больше эллинов. Гоплиты были защищены броней и тяжелыми щитами; сражайся враги на берегу — и участь киликийцев была б решена в мгновение ока. Однако особенность этого боя и состояла в том, что он проходил не на твердой земле, а на шаткой палубе судна. Ловкие подвижные киликийцы, не обремененные ни доспехами, ни тяжелым оружием в этих условиях получали значительное преимущество. Они поражали эллинов дротиками, а сами без особого труда ускользали от их неуклюжих ударов. Дождавшись, когда гоплит потеряет равновесие от неловкого движения или толчка внезапно ударившей в борт волны, пират в мгновение ока подскакивал к нему и вонзал в шею или плечо тонкий, острый, словно бритва клинок. Вскоре палуба стала липкой от крови. Оставшиеся на эпактриде пираты подбадривали своих товарищей, предрекая им скорую победу. Уже вступил в бой и эллинский наварх — дородный муж с бородою, посеребренной сединой. Он сумел уложить одного из киликийцев, но был ранен в бедро другим. На помощь наварху поспешил юноша, с чьего меча капала кровь. Белый Тигр встал на его пути.
И в этот миг они узнали друг друга. Сиеннесий вспомнил этого молодого эллина, чей корабль он захватил недавно напротив Скиафа. Он вспомнил, как кричал в азарте: «Схватить сопляка!». Форма также узнал горбоносого, обезображенного рваными шрамами варвара, едва не пленившего его несколько дней назад. Яростно закричал афинянин, бросился на пирата. Сиеннесий стремительно отпрыгнул в сторону, но блестящий клинок все же рассек кожу на его лбу. Глаза киликийца залило горячей кровью, на какое-то крохотное мгновение он ослеп. Когда солнечный мир вернулся, Белый Тигр увидел в футе от своей груди летящий вперед меч. Но, верно, Молох был в этот день милостив к нему. Инстинктивным движением левой руки, защищенной кольчужной броней, пират отразил удар. Последовал выпад, и эллин рухнул, пораженный в шейные артерии. Но этот удар оказался последним. Экипажу триеры удалось перерубить веревки, привязанные к кошкам и расцепить корабли. Чтобы не попасть в плен или не быть истребленными, пиратам пришлось искать спасения в воде. Пока товарищи поднимали их на борт, эпактриды эллинская триера подняла парус и ушла…
Этот бой не принес решающего успеха ни одной из сторон. Эллины понесли значительные потери, но сохранили флот. Мидяне также лишились множества кораблей, но зато сумели войти в Малийский залив.
Впереди был Саламин.
* * *
Его мать позднее прокляла тот день, когда он оставил ее чрево. Амфиктионы[229] назначили за его голову громадную награду. А история запомнила его имя как синоним коварного предательства, подобно тому, как безвестный Герострат стал символом безумного самодовольства.
Он был родом из небольшого городка Антикиры, что в Малиде. Отец, купец Евридем, нарек его при рождении Эпиальтом — красивое, чистое имя. Стремительно пролетели годы, Эпиальт вырос и стал достойным помощником отца, а после его смерти и хозяином кузни. Он ковал щиты и плуги, серпы и мечи. Он делал это не лучше, но и не хуже других. Он женился и завел детей. Обычная жизнь, каких неисчислимое множество. Жизнь, наполненная работой и нехитрыми развлечениями. Конечно, как и многим другим, Эпиальту хотелось стать богачом. Но он не отваживался записаться в наемники-гоплиты к сикелийским тиранам, как это делали одни, и не рисковал вложить сбережения в опасное торговое предприятие, как поступали другие. Да все это и не сулило немедленной выгоды. Хотелось разбогатеть сразу, не ломая голову над тем, откуда возьмется богатство. Ну скажем, как Алкмеон[230]. Или просто заснуть, а утром проснуться во дворце с мешками, наполненными серебром, у ложа.
Однажды Эпиальт проснулся и узнал, что гигантская мидийская рать, бесконечной звенящей лентой три дня следовавшая через его родную Антикиру, застряла у Фермопил. Мрачное место. Эпиальту приходилось не раз бывать там, когда он отправлялся сбывать свои изделия локрам. Нагрузив мула товаром, он следовал через ущелье как раз по той дороге, какую сейчас занимали эллины, а обратно, будучи налегке, возвращался напрямик через горы по крохотной тропинке, известной немногим. Известной немногим…
Это было похоже на озарение. Эпиальт вдруг понял, что с этого мгновения эта тропинка выстлана для него золотом. Наскоро позавтракав, он направился прямиком в стан варваров и потребовал от часовых, чтобы его допустили пред очи великого царя. Воины, смеясь поначалу, гнали неразумного эллина, невесть знает что возомнившего о себе, но потом один из них, македонянин, видя такую настойчивость Эпиальта, все-таки решился узнать про дело, какое привело кузнеца в мидийский стан. Эпиальт без утайки рассказал обо всем. Часовой поспешил доложить о словах антикирца своему командиру. Тот направился к царю Александру. Последний немедленно известил Артабана. Хазарапат велел представить Эпиальта пред свои очи.
Антикирец нашел вельможу у драгоценного золотого шатра. Обнажившись по пояс, Артабан стоял, склонясь над большим медным тазом и омывал руки, лицо и грудь освященной Ахурамаздой водой. Он проделал эту процедуру трижды, затем неторопливо утерся поданным слугой шерстяным рушником и жестом руки велел Эпиальту приблизиться. Малиец не без тайной робости повиновался. Выглядел он вполне достойно и, как ему показалось, понравился мидийскому вельможе. Впрочем, это ему лишь показалось. Артабан не переносил предателей и доносчиков. Скрывая свою брезгливость к этому опрятному, располагающей наружности эллину, совершенно непохожему на сикофанта, хазарапат велел:
— Говори, что хотел сказать.
Эпиальт не стал вилять, выпрашивая наперед награду. Он видел, что имеет дело с умным и щедрым человеком, который ко всему прочему нуждается в его помощи. О том, что варвары попали в пренеприятное положение Эпиальт понял, увидев усталых, израненных воинов, с понурым видом возвращающихся в лагерь. Поэтому он сразу раскрыл все свои карты.
— Я могу вывести мидийское войско в спину эллинам.
Артабан оживился.
— Ты знаешь еще один путь через горы?
— Мне известна тропа, выходящая прямо ко вторым воротам ущелья.
— Кто еще знает о ней?
— Очень немногие.
— Сколько воинов смогут разом пройти по тропе?
Эпиальт задумался. Наскоро прикинув в уме, он сказал:
— Три человека. И пусть господин не опасается, что эллины могут преградить и тот путь. Склоны вокруг тропы достаточно пологи и воины в случае необходимости смогут идти и по ним.
Артабан швырнул измятый и влажный рушник себе под ноги. Голос вельможи был резок.
— Ты отправишься в путь сейчас же. С тобой пойдут пять тысяч лучших воинов. И вы должны идти быстро, чтобы не дать эллинам ускользнуть. От этого напрямую зависит награда, которую ты получишь. За каждого убитого или плененного эллина я заплачу тебе десять сиклей или по вашему десять драхм. Если они успеют уйти, ты не получишь ни обола.
— Как будет угодно господину, — промямлил Эпиальт, несколько смущенный подобным поворотом. — Тогда воинам придется поторопиться.
Артабан кивнул.
— Я сейчас же прикажу собираться им в путь.
Едва зашло солнце, как пять тысяч бессмертных во главе с Гидарном оставили лагерь и двинулись к устью Асопа. Малиец шагал столь резко, что приглядывавшим за ним воинам приходилось то и дело одергивать ретивого проводника.
Эпиальт не испытывал ни малейшей ненависти к эллинам, которые утром должны были пасть в ущелье из-за его предательства. Он просто хотел разбогатеть. И он получит свои серебряники. Позднее, опасаясь мести лакедемонян, он бежит из родных мест, будет долго скитаться, не находя пристанища, и найдет смерть в пьяной ссоре. Так завершится фарс жизни человека, попытавшегося разбогатеть на крови тысяч собратьев. Его могилу даже не отметят камнем.
* * *
Леонтиад отдавал себе отчет, что по воле рока оказался фактически заложником в руках спартиатов и их союзников. Нет, пожалуй, больше, чем заложником — пособником, пусть невольным, но пособником, чьи руки были щедро обагрены парсийской кровью. Именно на этом строил свой расчет спартанский царь, желая накрепко привязать Беотию к антимидийскому союзу. Повязать всех алой влагой. Чтоб невозможно было оправдаться. Обагрить мидийской кровью мечи фиванцев, жаждущих мира с мидянами. И не просто фиванцев, а фиванцев знатных, честь и гордость Кадмова города — спартов, аристократов, первейших купцов. Беотарх невольно вспомнил, как Леонид с хитрой усмешкой вручил ему заранее подготовленный список с именами тех, кто должны отправиться в поход. И первым стояло имя Леонтиада. Повязать все кровью! Что ж, спартиатам это вполне удалось. Вынужденные драться, фиванцы делали это не хуже других. Их клинки познали крови киссиев и мидийцев, парсов и бессмертных. Пятая часть фиванской дружины сложила головы, многие были ранены. Кровь…
Кровь, кровь и еще раз кровь! И никак не выбраться из этого моря крови.
Леонтиад поправил багряный плащ и задумчиво провел рукой по всклокоченной бороде. Подошел воин, протянувший беотарху краюху хлеба с положенным на нее куском жареного мяса, а также наполненную до краев чашу. Леонтиад рассеянно принял предложенные пищу и вино. Затем столь же рассеянно принялся жевать. За два дня эллины уничтожили никак не менее пятидесяти сотен варваров. Царь Ксеркс ни за что не простит подобного деяния. Или, быть может, все-таки простит?