В большой зале уже собралось человек двадцать. Они разом прекратили разговоры и повернули головы в сторону вошедших.
Возглавлял процессию сам хозяин. Рядом с ним шествовал боярин Василий Бардин, — был он высок ростом, с нездоровым румянцем на лице и детскими пухлыми губами.
Чуть поодаль поспешал за ними сын мелкого князя — Григорий Хурбин. Красавцем его никто бы не назвал. Князек косил на правый глаз и был богат на бородавки огромных размеров.
Разрумянившиеся с мороза, они представляли собой разительный контраст со своими спутниками. Их было семеро. Пятеро были как-то все на одно лицо. Не то, чтобы совсем близнецы, что-то очень похожее на партию серых, старых, хорошо застиранных носков. Не одинаковые, но сильно друг на друга похожие.
— С хорошими новостями или нет? — задал вопрос высокий костлявый старик, кутающийся в меховую накидку.
Хотя Никифоров стоял совсем рядом с горящими в очаге углями, он все кутался и даже, казалось, дрожал от холода.
— Скоро все сами узнаете, — хитро играя глазами, ответил Воротынский. — Немножечко терпения. Давайте господа хорошие, подождем, отдыхайте, не долго уже ждать.
— Говорят, — не унимался старец, — что новый царь уж больно своенравный. Ногой топнет, так все должны его слушать. Возражений не терпит, с холопами якшается. Ну и времена наступили.
Когда он закончил последнюю фразу, то оказался в полном одиночестве. Его историю о том, как все было, в далекие дни его молодости, все знали чуть ли не наизусть. Сейчас же всем было куда интересней познакомиться с пятью незнакомцами.
Воротынский, Бардин и Кубин — то были свои. Люди. А другие пятеро — нелюди. Какие они и что заставило прийти на помощь боярам в их нелегком противостоянии с новым царем.
В это время к хозяину неслышно подошел ключник и смиренно склонив голову принялся о чем-то докладывать. Воротынский слушал доклад, видно ему все нравилось в отчете, лишь в конце он поморщился и коротко бросил — «будем ждать». В это время к нему подошел высокий широкоплечий мужчина в богатом наряде. Несмотря на атлетическое сложение, лицо у него было нездорового, синюшного цвета. И ходил он странно, казалось, что он не ступает, а скользит по полу. Причем старцу у камина не раз казалось, что незнакомец может вообще обходиться без пола.
Никифоров впервые присутствовал на подобном сборище. Он не мог похвастать наследниками, но богатство за жизнь скопил немалое. Золото и драгоценности, роскошные одежды и ценная утварь, да разве все перечислишь, что было припрятано у богача.
Кубин, его сосед, рассказал, что бояре готовят протест против действий нового царя. Выступать против царя — дело неслыханное по дерзости. Но царь, как многие считают, не настоящий. В конце концов, любопытство взяло верх и Никифоров приехал посмотреть, что затевает боярская молодежь.
К своему удивлению, старец, кроме потомственных бояр, встретил у Воротынского много незнакомых лиц. Странные какие-то они были, лица у многих такие будто бы их через неделю после погребения выкопали, в роскошные одежды нарядили, да пустили гулять по белу свету.
Уж что там втолковывал незнакомец хозяину, только он как-то быстро спохватился, позвал ключника и велел подавать на стол. Все веселее глядеть стали. За столом расселись, угощения ждут. А разговор все вокруг нового царя вертится, каждый норовит о своем сказать, никто никого не слушает.
Тут двери растворились и заспешили слуги с подносами, на которых чего только не поставлено. Хозяин расстарался, были тут рябчики, баранина соленая и печеная, язык, лосина, зайчатина в латках и соленая, куры жареные, жаворонки, потрошки, свинина, ветчина, караси.
Не забыли и о рыбе. Слуги принесли леща на пару, лососину, белорыбицу, осетрину, спинки стерляжьи, белужину, лещей на пару, уху с шафраном, уху из окуней, из плотиц, из лещей, из карасей. А также белорыбица свежая, стерлядь свежая, осетрина свежая, щучьи головы с чесноком.
Тут уж гостям стало не до разговоров. Дружно заработали челюсти, кто посмотрел бы со стороны, так решил бы, что гости специально целую неделю не ели, голодали, чтоб вдоволь набить желудок у Воротынского.
Ели гости много, обильно запивали вкусными напитками, которых также принесли в изобилии. Были здесь и мед, и квас, и пиво. Никто не остался голодным. Но вот уже и насытились гости дорогие, и сверх поели и запили. А когда совсем уж больше есть не могли, опять завели разговоры о том, что так волновало.
За обильной трапезой кто не замечал, кто не хотел замечать, а кто и был посвящен во все дела хозяина, только дивно стало Никифорову глядеть на некоторых незнакомцев. Они и есть не ели, и не пили, только по сторонам все зыркали. Глазами какими-то бесовскими.
«Зря поддался я на уговоры, — подумал старик, — чего сюда приперся, сидел бы сейчас дома, отужинал бы, да ко сну уже готовился. Уходить надо, быть беде, чует мое сердце». Странным еще ему показалось, что когда он подходил к некоторым гостям, то они от него отскакивали, как черт от ладана.
Быстрые, хорошо вышколенные слуги скорехонько навели порядок. В комнате пригасли свечи, а потом разгорелись с новой силой. В комнате стало светло как в самый яркий солнечный день. Все немного оробели, стали держаться поближе друг к дружке. Все да не все. Незнакомые бояре стали будто ростом выше, размером больше. Глаза еще сильнее загорелись.
«Неужто не успел? — с тоской подумал Никифоров, — прямо на бесовский шабаш угораздило меня попасть».
Стена с входной дверью медленно растаяла, за ней все увидели огромную лестницу, по которой спускался высокий чародей.
— Это могущественный Велигор, самый сильный чародей, который может сделать все, что пожелает, — зашептали гости.
Колдун остановился и принялся оглядывать собравшихся. Тяжелый взгляд скользил с одного гостя на другого.
Потом застыл на боярине Никифорове.
— Как этот сюда попал? — загремел могучий бас колдуна. — Что он здесь делает?
Воротынский мелким бесом подскочил к чародею и залопотал что-то возле самого уха. Велигор досадливо отмахнулся и грозно уставился на старца. Вернее даже не на самого Никифорова, а на панагию, которая висела у него на шее. Нагрудное изображение Богородицы принадлежало еще деду Никифорова. А потом перешло к его отцу, а от отца уже к нему.
Велигор ударил изукрашенным скипетром оземь. Тринадцать ярких молний сверкнули, собрались в мерцающий шар и ударили в старика. Не ожидавший нападения, Никифоров отшатнулся, но удержался на ногах. Молния отразилась в святой панагии и распалась на огненные куски, которые зашипели и погасли.
Но в этот момент сзади к старому боярину подскочил Кубин, он сорвал изображение Богородицы с его шеи. Велигор одобрительно кивнул головой, вновь ударил скипетром оземь. Смертельный шар на ходу обернулся острым клинком и срубил голову несчастному старцу.
Испуганные таким концом пиршества, бояре приутихли. Нечисть же, которая только принимали облик людей, обрадовалась, зашумела и бросилась на тело убитого. Ворча как бешеные собаки, они стали грызть плоть старика и обгладывать его кости.
— А теперь вернемся к делу, — очень довольный собой, проговорил Велигор. — Вы уже, видели, что бывает с теми, кто не хочет быть с нами. Кто-нибудь хочет передумать, отвернуться от нашей борьбы?
— Нет, нет, — раздались жидкие голоса. — Мы с тобой, Велигор, веди нас. Говори, что делать. Мы вмиг исполним все твои приказы.
— Кто из вас знаком с мерзкой девкой по имени Оксана? — вопросил колдун.
Помня о крутом нраве Велигора, бояре не стали рассказывать о своих знакомых Оксанах, ибо боялись гнева чародея. Лишь один гость, утирая кровь со рта, продолжая громко чавкать, пробурчал, что нимфа совсем забыла всякий стыд. В глаза лезет, пакостничает. Давно управу нужно на нее найти.
В подтверждении своей правоты, он громко рыгнул и сплюнул на дорогой ковер.
— Я пытался с ней совладать, — откуда-то из-под стола донесся гнусавый голос. — А она мне два зуба передних выбила. Сквернавка. Теперь я свистеть не могу, только слюни пускаю.
— Кто же ей помогает? — недоуменно спросил Бардин, разводя руки в стороны. — Мы все на стороне великого и могучего мага и чародея. Зачем нам эта глупая нимфа?
— Хорос, Лель и прочие, те, о которых умные люди уже знать не желают. Забытые боги помогают забытым волшебницам и нимфам. Пока хоть один человек вспоминает их добрым словом, они наполнены силой.
— Разве можно запретить думать и уничтожить память? — засомневался Воротынский.
— Если хотите власть получить, вкусно есть, сладко спать — то сможете, — отрезал Велигор. — Тем более, что скоро придет на помощь вам воинство сильное, на вид странное. Но в их руках ваша будущая судьба.
Ободряя и подбадривая собравшихся бояр, изрядно напуганных скорым на расправу колдуном, Велигор и сам хотел бы верить, что люди, которых он спас, а некоторых вообще вернул к жизни, сумеют помочь ему.
От царя еще совсем молодого шла какая-то огромная сила, только на престол взошел, а уже все хочет к рукам прибрать. Нужно спешить. Бояре помогут царя свалить, а чужеземцы убьют нимфу, которая стала связующим звеном между прежними богами славян и нынешними людьми.
— Я ценю тех, кто мне верно служит, — напоследок сказал Велигор. Он достал из широкого плаща старинный свиток и протянул Воротынскому. — Вот грамота, в ней сказано, что ты есть прямой наследник безвременно почившего боярина Никифорова. Все, что было накоплено им и его семьей за долгое время, — твое. Бери и помни, кто твой хозяин.
Воротынский замер от неожиданности, а потом ринулся к колдуну, чтобы поцеловать у него руку. Велигор не стал дожидаться наследника, потому что терпеть не мог слюнявых поцелуев. Потому он счел за лучшее эффектно удалиться в клубах дыма и свете адского пламени.
Глава 9
Сам вид Петра, как лук натянутого, утверждал Спиридона в его догадке. Своей семьи парень не имел. Когда было ему года три, ехал он с родителями и старшим братом, тоже еще ребенком, с ярмарки, после продажи берестяных поделок, которым занималась вся семья. На пустынной дороге напали лихие люди, отобрали жалкие гроши, лошадь с повозкой, а седоков убили. Спиридона заметили после, и просто зашвырнули в лес, в кусты, вместе с маленьким лукошком и лежащим в нем пряником, купленным на ярмарке.
Там его и подобрал ехавший через время Петр, обращался, как с родным, и до, и после рождения сына, и парень был истово предан ему. Видя горе хозяина, понимая желание мужчины, главы семьи, отомстить за гибель сына — и тем самым не сына вернуть, ибо сие невозможно, но хотя бы видимую справедливость восстановить — парень страстно хотел помочь Петру, возвратить ему прежнюю уверенность, надежность, достоинство.
Слышал Спиридон разговоры не только о мельнике, боярском колдуне, но и о потворной бабе, живущей глубоко в лесу. Знала она, кто приближается к ее избе, и, если не хотела видеть просителя, умела закрутить его ложными тропами, которые в конце выводили изнемогшего человека к тому же месту, от которого он шел. Но если решала помочь, то исполняла желания честные, вреда хорошим людям не наносящие.
Решил Спиридон идти к колдунье, за хозяина просить, одарив ее за труды достойно.
Утром, сказавшись больным и хрипло кашляя, остался в своем углу за занавеской, дожидаясь, пока уйдет хозяин, а затем и хозяйка, полоскать белье на речку. Спрыгнув с лавки, выдвинул сундучок, содержавший все его достояние, представлявшееся парню столь же богатым, как и царская казна.
Вынул из него плетеную корзинку, с которой спасся от разбойников, взял тряпицу не первой свежести и уложил в нее камешек, найденный на берегу реки, имевший форму сердечка и изумительно гладкий, первую сделанную в учении самостоятельно вещь — плетеный кожаный поясок, легкая кривоватость которого восполнялась усердием, проявленным при его изготовлении, да сухое осиное гнездо, которое он часто разглядывал, удивляясь совершенству строителей — это были главные ценности для приношения.
Кроме того, положил в корзинку левашники с брусничным вареньем, да опресноки. Подумав, добавил связку сушеных грибов, три румяных яблока-скрута. И, неизвестно зачем, положил комок сандрика, рачительно запасенного, благо вокруг в изобилии росли кусты можжевельника. Принятие таких даров, по мнению Спиридона, обязывало колдунью к оказанию весьма существенной помощи.
Едва дождавшись воскресенья, возвратясь с семьей из церкви, взял из своего сундучка завязанную в уголок тряпицы мелочь, что давал ему Петр, да Аграфена подбрасывала на пряники, отправился парень в лес, искать помощи у колдуньи. Красное зимнее солнце, уже говоря о весне, поднялось над горизонтом повыше, торжественно просвечивая сквозь опушенные инеем деревья, вздымающиеся к голубому светлому небу.
Хотя Спиридон сошел с дороги, приблизительно зная, что ведунья живет недалеко от лесного источника в самой середине леса, куда никто не ходил, боясь встречи с ней, идти было легко, ноги не вязли в снегу нехоженом, и у парня мелькнула мысль, что колдунья видит его и ждет, разрешая приблизиться. Это соображение заставило его несколько оробеть, но решимости не убавило.
Неожиданно перед ним открылась просторная поляна, в центре которой вода тонкой струйкой бежала из источника и пропадала среди лежавших вокруг камней, влажных, но не покрытых снегом и льдом. Чуть в стороне стояла деревянная избушка, почти скрытая ветвями растущей рядом сосны. Сквозь них пробивался дым из печи, выходящий через приотворенные двери.
Постояв на опушке, собираясь с духом, Спиридон подошел к избе. Тихонько постучал, вопросив в приотворенную дверь: «Есть кто живой?» В ответ послышалось приглашение: «Входи, не бойся, дверь открыта» — голос был ясный и удивительно нежный.
«Господи, оборотни», — мелькнула мысль. — «Шел к колдовке, а забрел в дом молодицы. Не иначе, заплутало меня чародейство».
— Раз постучал, входи, имел храбрость на путь решиться — не теряй ее, когда пришел, — вновь раздалось из-за двери.
Перекрестившись, парень вошел в избу. Пахло в ней дымом, топили по-черному, но он не докучал, глаза не ел, создавая лишь дымку легкую, устремляющеюся к двери, да неожиданное чувство покоя и уюта, отпечаток которых лежал на всем, особо выделяя хозяйку.
Сидела она на лавке, свободно сложив руки на стоящим перед ней чисто выскобленном столе. Белые доски подчеркивали темноту, заменившую с годами тяжкого труда молодую светлость и прозрачность кожи, превратив ее в подобие скомканной небрежно коричневой бумаги. Столь же древним выглядело и ее лицо, однако эти проявления старости не были неприятны, поскольку жизнь и молодость не покинули глаз, ярко голубых, проницательных и заинтересованных. Они составляли общее выражение лица, проглядывавшее сквозь покровы старости, желающие эту жизнь и молодость стереть, похоронить в прошлом.
Старушка была худощава, росту среднего, поскольку над столом поднималась невысоко, опрятна в одежде, излучая общее впечатление чистоты. Такой же чистотой сияла избушка, пропитанная запахом трав, с легким привкусом дыма. Они висели в пучках по стенам, в несколько рядов приспособленные под низким потолком. Отдельно, за отодвинутой сейчас занавеской, висели сушеные ящерицы, змеи и лягушки, стояли горшочки, плотно обвязанные чистыми тряпочками.
Под окошком, затянутым бычьим пузырем, стоял важно большой деревянный сундук, искусно украшенный выжженным орнаментом, с коваными углами и столь же любовно сработанным металлическим замком-щеколдой, тонкими металлическим полосками, опоясывавшими сундук в два ряда.
«Наверное, прячется там потайное, колдовское могущество», — подумалось Спиридону.
Вид старушки умерил опасения парня, однако до начала разговора счел он правильным показать свои благие намерения, одарив старушку, с чем и метнулся к столу, брякнул на него узелок с завязанными деньгами, немало ошеломив ее и заставив откинуться назад. Тут же она улыбнулась, сказав:
— Садись, парень, допрежь денег поздороваться следует, да рассказать, с какой заботой пришел.