И не важно, забывшись или же преднамеренно, надеясь остановить нападки Лариссы, сделала это мать Траста. За такой жест четвертуют и сжигают на центральной площади Моса! Любые проявления религии – как и само слово «религия» – под запретом на Разведанных Территориях. Ведь из-за религии – и не только из-за нее – случилась Третья мировая!.. Судя по самодовольному лицу, Миррайя взяла себя в руки, но раскаиваться в содеянном даже не думала.
– Однажды тебя, колбаса ты жирная, сожгут на очистительном костре.
Ларисса еще много чего сказала бы Миррайе, но вернулся Траст с невестой, а при нем ругаться с его матерью Лариссе не хотелось.
Траст и невеста вышли из темноты порознь.
Ее, злую, растерянную, но полную решимости, подсвечивала равнодушная луна. Его лицо было красным в сполохах угасающих углей, последней вспышки жизни в поселке, последнего тепла Щукарей, щедро отдаваемого ночному воздуху.
– Это все потому, что я блоху случайно убил. Ту, что снял с твоей груди и посадил в желудь с дырочками, чтоб через те дырочки блоха могла кусать меня и так жить. Помнишь? Ну чего ты головой мотаешь? Помнишь, конечно. Скажи, что помнишь! Вот, другое дело… – без остановки тараторил Траст, избегая смотреть на свою избранницу, ту, которая будет засыпать у него под боком и просыпаться там же до самой его смерти. – Так блоха вот та была символом нашей любви, понимаешь? А я ее убил. Убил блоху любви. Вот и нет любви, понимаешь? Из-за блохи все. А так-то я о-го-го. Может, новую нужно?.. У тебя как, есть еще?
Невеста всхлипнула.
И Лариссе стало ее жалко. Конечно, у девчонки никогда не было никаких блох. Конечно, ловля кусючего насекомого на теле суженой – всего лишь глупая древняя традиция, возникшая после Третьей мировой, когда закончились все средства личной гигиены и людей в бомбоубежищах и бункерах заедали вши.
– Мертвая ты или живая, доченька, мне без разницы, – услышала Ларисса. – Главное, чтобы ты была счастлива. Я люблю тебя. И всегда буду любить.
Могучий храп отца при этом не прервался ни на миг.
* * *
В дверь постучали.
Не робко и не осторожно, не нагло и не бухая мужицким мозолистым кулаком в дубовые лакированные доски, сбитые вместе, не выпрашивая разрешения войти, а просто извещая, предупреждая о себе. Скрипнув, дверь чуть приоткрылась, потом открылась настолько, чтобы в комнату смогла впорхнуть невысокая стройная девушка – или еще девочка? – лет двенадцати или чуть старше.
– Плесень и бурая гниль! Почему вы не заперлись?! – безжалостно топча цветущий живой ковер, девчонка прошла мимо древнего – как еще в пыль не рассыпался? – пластикового стола, за которым сидели две женщины. На ходу она бросила на столешницу два запечатанных полиэтиленовых пакета. В одном были еще живые насекомые: комары, слепни, стрекозы. В другом – нечто вроде кусочка коры с налипшей землей. У дальней каменной стены, не прикрытой гобеленом-плетенкой, а обшитой, как и прочие стены в княжеских покоях, пластиковыми панелями, девчонка плюхнулась на старинный сундук, уж очень похожий на корпус компа из лаборатории, – тот затрещал под ней старинным пластиком, намекая, что готов развалиться в любой момент, однако девчонку это ничуть не смутило, она, похоже, не испытывала благоговения перед древним, довоенным еще, хламом.
С запозданием потянувшись рукой к носу, девчонка звонко чихнула. Всю ее с головы до ног покрывал зеленый налет пыльцы. От чиха над головой девочки поднялась полупрозрачная дымка. Теперь стало видно, что волосы у малышки рыжие. Да не просто рыжие, как у большинства ее сверстниц, а огненные, аж пылающие в лучах заходящего солнца. Стоило на них взглянуть хотя бы вскользь – и глаза слезились от рези.
– Ну и на кого ты похожа? – едва не смахнув со столешницы керамическую солонку-гриб с якобы продырявленной червями шляпкой, из-за стола порывисто поднялась высокая женщина. Говорила она тихо, но властно. Заплетенные в косу волосы были аккуратно – ни одна прядь не выбилась – уложены вокруг ее головы. Одета она была в скромную, совсем без украшений, зеленую плетенку почти что до пят. Ее глаза были ярко-голубыми, точно две ручейные льдинки в начале весны.
– Как на кого похожа? На тебя, конечно, – ответила ей девчонка, вертя в руках старинную пластиковую куклу без головы, зато с длинными-предлинными ровными-преровными ногами и жалкими обрывками когда-то яркой одежды.
– Дочь, а ну-ка живо приведи себя в порядок! – Женщине пришлось повысить голос на девушку, и она невольно закашлялась. Похоже, нечасто ей приходилось так делать.
– Даринка, ну что это за чушь? Ну как ты разговариваешь с матерью? – разглядывая принесенные пакеты, пожурила девчонку вторая женщина, оставшаяся сидеть за столом. Она сняла с головы впопыхах коряво надетый парик из светлых завитых волос и положила его на хрупкую полиэтиленовую скатерку, расчерченную на квадраты синими полосами. Ее череп был лысым и гладким, как отполированная седалищами скамейка. – А ты, Селена, успокойся, присядь. Даринка сейчас все сделает, как надо. Она же умничка. Она же принесла нам все в коконе.
Быть умничкой прежде всего означало, что Даринке следует, не медля и не переча матери, полностью раздеться и выкинуть безнадежно испорченную одежду подальше в коридор.
– Не заперто, дочь, было, потому что мы с Ренаттой ждали тебя. Да и чего нам запираться? Лезь уже, помыться тебе надо. – Селена указала на большую деревянную ванну, занимающую четверть помещения. Над ванной поднимался пар. Рядом с ванной на большом мертвом табурете дожидались купальщицу мыло и живые плетеные полотенце и мочалки. – И хорошенько помыться. Так, чтобы под ногтями на ногах не осталось грязи и уши стали прозрачными.
Даринка быстро вышла в коридор, обнажилась – сквозняк, гуляющий по замку, тотчас заставил затрепетать ее стройное юное тело – и, вернувшись в княжеские покои, подошла к ванне.
Ванна была полна мелких, не больше фаланги мизинца на ноге, рыбок. Стоило только Даринке поставить ногу на шершавое дно и опуститься в воду, как рыбки со всех сторон накинулись на нее. Они щипали и покусывали ее кожу, дергали за волоски на теле, щекотали ее маленькую упругую грудь и огрубевшие крестьянские пятки. Это было так забавно, что Даринка рассмеялась и плюхнула руками по воде так, что брызги долетели до стола. Рыбки испуганно шарахнулись, то тут же и вернулись к ней, чтобы пощипать ее пальцы, срывая с них своими жадными крохотными ротиками не только пыльцу, но и мельчайшие частички омертвевшей кожи.
– Даринка, с головой ныряй, эта чушь зеленая у тебя в волосах, не надо тебе ее.
Даринка с удовольствием послушалась тетушку Ренатту и, не закрыв глаза, опустила голову под воду. Тотчас над ней расплылось бледно-зеленое облако, к которому, сверкая серебристыми животиками, устремились все рыбки сразу. Они так быстро очистили воду от пыльцы, что Даринка даже не успела захотеть опять глотнуть воздуха.
– Живучие рыбки, вода вон какая горячая, у меня аж вся кожа покраснела! – вынырнув, прервала беседу женщин Даринка.
Мать с неудовольствием на нее покосилась:
– Да им в ванне холодно даже. Они ж обитают в Кипяточке. А их родственники – не отличишь внешне – плавают в озерах на дне радиоактивных кратеров. Но те рыбки уже давно бы тебя до косточек обглодали, как они обгладывают упавших в озеро кратерных коз.
Даринке враз перехотелось плескаться в ванне, хотя обычно она была не прочь посидеть в горячей воде, пока та не станет чуть ли не ледяной.
– В город возвращаются солдаты, – сказала Даринка. – Я со стены за ними наблюдала, подслушала немного, пока они не стали как все, пока еще нормальные были. Объединенное войско трех княжеств разбито и отступает. Карательные отряды полукровок преследуют наши части и атакуют. Князь Мор…
– Чего это ты замолчала, Даринка? Говори же. Нам с мамой интересно, что за чушь творится снаружи.
Даринка покосилась на Селену. Та едва заметно кивнула.
– Князь Мор погиб.
– Что?! Чушь! – всплеснула руками Ренатта. – Войско – может быть. А про моего сына – чушь. Я же чувствую. – Она приложила ладонь к левой груди, на виске вздулась венка. – Я же чувствую, что он… что он есть. Да, он есть!
– Но солдаты… – Даринка замолчала, заметив, как мать покачала головой, и, чуть подождав, предложила: – Может, начнем уже?
Селена и Ренатта встали по бокам ванны. Даринка подала им руки – и тело ее выгнулось дугой, как только позвоночник не сломался. Из носу на радость рыбкам закапала кровь, окрашивая воду розовым. В глотке заклокотало, глаза выпучились. От резкой боли – это
* * *
– Даль, ты где? Нам что, бурая гниль, пять лет и мы играем в прятки?!
Побагровевший от злости Зил ответа не услышал, зато увидел альбиноса. Свернув в неприметную улочку слева, тот остановился возле выгоревшей на солнце матерчатой палатки, где торговали едой. Над жаровней под навесом на шампуре румянился шмат мяса, обильно покрытый специями и потому вряд ли свежий. Впрочем, в городе вообще вседа сильно смердело, и Зилу неимоверно повезло, что от сильных запахов его спасала маска, так стоит ли придираться?.. На столике рядом с жаровней лежали остро заточенный нож и кипа одноразовых тарелок, свернутых из крупных листьев. У жаровни стоял повар-торговец, мужчина пожилой, опрятный.
Зил присоединился к союзнику.
– Дружище, ты чего здесь забыл?
– Проголодался. А ты всерьез собираешься добраться до замковой площади по центральным улицам, где народу – не протолкнуться? Если не передумал туда, мне с тобой по пути. Пока что по пути. Ладно, так уж и быть, проведу тебя по Мосу, можешь сильно не упрашивать. Но как найду дорогого мне человека – сразу прочь из этого мерзкого города!
Леший невесело хмыкнул. Он-то не задумывался еще, как будет действовать в Мосе. Главным ведь было проникнуть за стену, дальше этого планы не строились… Ну а так-то поиски Даринки и мамы следовало, конечно, начать именно с площади, потому что там он видел сестренку глазами говорца и его подруги. Понятно, что Даринки на площади уже давно нет – чего бы она несколько дней кряду стояла на месте? – но от чего-то же надо отталкиваться. Первым делом – расспросить народ у княжеского замка, где любят прогуливаться горожане и где всегда полно зевак, а там посмотрим…
– Сколько за порцию? – спросил Даль у торговца.
Торговец не ответил. Казалось, он вообще не замечал никого вокруг.
– Так сколько за порцию, отец? Ты спишь, что ли? – Альбинос шагнул ближе и щелкнул пальцами у торговца перед носом.
Тут же торговец принялся нарезать мясо тонкими пластами и затараторил, глядя почему-то мимо Даля, точнее, вообще никуда не глядя:
– Вкусно. Покупай. Хорошая еда. Покупай. Вкусно…
– Ну, и сколько за порцию? – Голос Даля глухо прозвучал из-под маски.
– Вкусно. Покупай. Хорошая еда…
Даль чуть отступил – и мужчина замолчал.
Даль опять шагнул к палатке.
– Вкусно. Покупай. Хорошая еда…
Зила передернуло. На лбу и спине выступили капли холодного пота. Торговец двигался и говорил, только когда рядом с ним кто-нибудь останавливался, но это была лишь видимость жизни, а не жизнь, да и та прекращалась, как только мужчину оставляли одного.
– Хватит, дружище. Идем уже.
– Идем, да… Знаешь, леший, тут впервые затягиваются бодрящей смесью раньше, чем начинают ходить. Здесь с восходом солнца вливают в себя первую кружку ячменной браги, закусывая пойло дешевым переперченным мясом, которым брезгуют даже уличные шавки. – Даль быстро двинул по узкой тесной улочке, леший поспешил за ним. Вдоль стен домов тут были расставлены длинные столы, за столами сидели любители шашек. А чего не сыграть после трудового дня? Да под холодное пиво вприкуску с подсоленными земляными орехами? А вот не сыграть. Потому что пыльца зеленью въелась в кожу под носами любителей, сделав их лица отрешенными, движения – судорожными, да и двигались они, лишь когда союзники оказывались рядом.
– Еще недавно Мос славился ворами-карманниками и подростковыми бандами. По этому району мы не смогли бы пройти, не заплатив местной пацанве оброк. – Даль крутил головой по сторонам, ожидая, что их, наконец, атакуют или что на худой конец к ним хоть кто-то пристанет. Так и не дождавшись, он заметно расстроился. – А теперь вот преступности в городе нет. Совсем.
– Лучше б была, да, дружище? И лучше б курили и пили с самого утра?
Даль остановился, взял Зила за плечи и посмотрел ему в глаза.
– Лучше. Все что угодно лучше, чем так. – Под маской было видно, как шрам альбиноса, разорвавший кожу от левого виска до подбородка, побагровел по краям.
Лешему стало не по себе.
– Дружище, откуда ты все знаешь? – спросил он, чтобы скрыть смущение. – Ну, про этот район? Про карманников и банды?
Улица петляла из стороны в сторону, изгибалась и ветвилась подворотнями и тупиками, заваленными мусором. Неподвижный воздух там будто бы уплотнился, и тонжерр в тех закоулках осел зелеными сугробами и забил собой все щели. Развеянный над Мосом, он воздействовал не только на людей. Вместе с измазанными пыльцой насекомыми его склевывали птицы и слизывали с булыжных камней козы и свиньи, расхаживающие по улицам у хозяйских домов. Одурманенные люди сохраняли хотя бы видимость деятельности, а вот животные просто дохли через некоторое время. Тут и там то и дело попадались трупы скота и пернатых.