Это не давало продвинуться с места ни ему, ни встречным, и Чис-Гирей только приветственно махал нам рукой, словно плыл на пароме через широкую реку.
До тех пор пока вокруг не было знакомых, я миндальничал с Франсуаз. Однако перед рандеву поэта с невольной героиней его эссе следовало кое-что сделать.
Я наклонился к девушке и накрыл ее ладонь своей. Кончиками пальцев другой руки я нежно дотронулся до лица демонессы.
Я ощутил прикосновение ее горячей кожи. Сильное тело Франсуаз на долю мгновения напряглось и потом сразу расслабилось. Маленькие быстрые льдинки побежали по моему предплечью, охватили всего целиком. Что-то оборвалось внутри меня и рухнуло – словно я падал в бездну и знал, что буду низвергаться в нее вечность, и боялся, что все же однажды достигну дна и разобьюсь там.
Огромный, пульсирующий шар золотой энергии вспыхнул в недрах моего существа и начал подниматься. Вздох вырвался из уст девушки, ее полуприкрытые веки чуть заметно подрагивали.
На ее прекрасном лице не оставалось ни малейшего следа происшествия, случившегося в зале астрального портала.
Кончик языка демонессы медленно прошелся по ее чувственным губам.
Меня била мелкая дрожь – но не от напряжения, а скорее от тех чувств, которые охватывали меня.
– Чувствую себя растерянным и смущенным, – пробормотал я. – Не знаю почему.
Франсуаз улыбнулась.
– Многие целители и жрецы проводят такие обряды на улицах, на рыночных площадях – везде, где нужна их помощь, – сказала она. – Люди давно к этому привыкли. Просто ты редко это делаешь.
– Чувствую себя так, словно только что занимался любовью на глазах у многотысячной толпы, – сказал я.
По причинам, для меня неясным, Франсуаз решила, что это изысканный комплимент, и улыбнулась еще шире.
– Не знаю, как к этому относиться, – произнес я. – Гордиться тем, что я очень скромен? Или стыдиться, раз во всем мне мерещится только секс?
Франсуаз крайне удивилась. Девушка не видит в последнем ничего дурного. Однако появление Чис-Гирея не дало демонессе углубиться в ее любимую тему.
Надо пояснить, что асгардский поэт не застрял в дверях на несколько часов, как могло бы показаться читателю. Ритуал исцеления длился считанные доли мгновения, а репликами мы обменялись вполголоса, когда Марат уже подходил к нам.
– Сэр Томас подсказал мне, что вы пошли погулять в эту часть города, – пояснил Чис-Гирей, присаживаясь к нашему столику. – Я знаю столицу, как свой жилетный карман, и решил испытать удачу – попробовать вас поискать.
Мне пришло в голову, что я сам никогда не взял бы на себя неблагодарный труд обшаривать город улочку за улочкой даже в поисках человека, который должен мне деньги, а уж чтобы выразить ему благодарность, и подавно.
Наверное, подумал я, мы с Маратом очень разные.
– Не знал, что вам это нравится, – заметил поэт, указывая на «Радость ангела».
Специфический запах последней становился все отчетливее.
– Мне – нет, – поспешно пояснил я. На всякий случай, чтобы отмести возможные подозрения, я еще и показал рукой – место передо мной пустует.
– Ну и отлично. Я рад, что наконец-то смогу отблагодарить вас за свое спасение.
Чис-Гирей развел руками так широко, что непременно задел бы других посетителей, сиди кто-нибудь за соседними столиками.
– Я – поэт, таково мое призвание.
Слово «поэт» он произнес так, как его всегда произносят адепты этого высокого занятия, и никогда – нормальные люди. Он просмаковал звуки «о» и «э», широко раскрывая уста и раздувая щеки, словно были то не звуки, а огромный леденец, который он с превеликим трудом засовывал себе в рот.
– Но сейчас я не могу подобрать слов, чтобы выразить свою благодарность. Наверное, и никто бы не смог.
С этими словами он немного наклонился и панибратски осклабился.
Франсуаз бывает бойка на язык, но Марат выбил ее из колеи, и она машинально взялась за ложку.
– Я не представился вам, но не сочтите это за невежливость. – Поэт рассыпался в любезностях, как свежее ореховое тесто. Девушка отдернула руку, словно обжегшись, и на всякий случай подальше отодвинула от себя тарелку. – Мне показалось, первым делом я должен выразить свою признательность, – пояснил Марат.
Между строк прозвучало: для такого знаменитого человека нет никакой необходимости представляться. Возможно, поэт сам это понял, поэтому поспешил добавить:
– К тому же можно считать, что сэр Чартуотер уже заочно нас познакомил.
Он назвал наши имена и даже умудрился нас не перепутать.
– Не нужно особых благодарностей, – сказал я. – Я совершил то, что сделал бы на моем месте любой другой эльф.
Улыбка Чис-Гирея стала намного шире. Мне стало ясно, что он неправильно понял мои слова, приняв их за простое проявление скромности.
– Мы, эльфы, верим в гармонию мироздания. Все наше общество основано на этом убеждении. Среди прочего, это означает, что всякий добрый поступок должен быть вознагражден.
– Это совершенно справедливо! – Голос поэта прогремел как гром среди ясного неба, если вам еще не надоели убитые напыщенные сравнения. – Нет награды ценнее, чем доброе имя и счастье, которое ты видишь в глазах людей!
Не знаю, была ли это строчка из его прежних стихотворений или же Чис-Гирей сочинил ее прямо на ходу.
– Возможно, – согласился я. – Но мы поступаем иначе. Когда эльф совершает добрый поступок, Высокий совет выплачивает ему денежную премию. Ее сумма зависит от риска, физических затрат и других условий.
Нижняя челюсть Чис-Гирея опустилась. Я не хочу сказать, что он в изумлении раззявил рот – поэтам такое не пристало, однако я мог отчетливо рассмотреть его зубы.
Не то зрелище, о котором я мечтал.
– И это все? – спросил поэт.
– Нет, конечно, – ответил я. – Тот, кто совершил двенадцать благородных поступков, получает эльфийский орден. Это снижает налоговый разряд, а также дает другие льготы. Пятьдесят добрых дел награждаются большим эльфийским орденом – и так далее.
Чис-Гирей захлопнул рот так резко, что чуть не откусил себе язык. Для такой поспешности была веская причина. Он должен был запереть во рту фразу примерно такого содержания: «Но добрый поступок должен быть бескорыстным…»
Однако поэту пришла в голову и другая мудрость – что спасенный должен быть благодарным, и он, по-видимому, все же счел, что она обладает большим весом, чем первая.
Франсуаз пришла мне на помощь, сменив тему:
– Так кто же покушался на вашу жизнь, господин Чис-Гирей?
– Не знаю, – ответил он. – Когда мой народ стенал под гнетом тирана, а я, в меру моих скромных сил, призывал людей бороться за свободу, – в те дни я знал, с какой стороны ждать удара. А теперь… – Он хлопнул себя руками по ляжкам. – Меня ненавидят многие, мисс Дюпон. Аристократы, которые лишились привилегий. Военные, чьим имперским амбициям пришел конец. Даже мои прежние товарищи по борьбе – многие из них осуждают меня за то, что я принял и поддержал реформы нового правительства. Некоторые радикалы считают эти перемены половинчатыми. Но я-то знаю, что во всем нужна мера. – Чис-Гирей тоненько процитировал: – «В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй, познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт».
– Вот, значит, как! – раздался голос прямо позади него.
Марат обернулся.
Новоприбывшего звали Тадеуш Владек; мы несколько раз встречались в Городе эльфов. Он не занимался ничем особенным. На вопрос о роде занятий обычно отвечал, что принадлежит к богеме, хотя сам довольно смутно представлял, что это означает.
Его лицо с тонкими чертами наверняка казалось красивым многим девушкам. Было в нем, правда, что-то порочное, но Тадеуш явно гордился этим и старался даже усилить подобное впечатление.
Слева на груди у Владека ярко сверкал гордый серебряный символ – полная луна и распахнутые крылья. Это означало, что перед нами вампир. Как правило, они стыдятся своей сущности и скрывают ее – но не Тадеуш.
– Ни на что более не способен, бывший поэт? – продолжал Владек. – Растерял все свои перья? Только на то и годен, чтобы цитировать поэтов прошлого?
Марат Чис-Гирей повернулся на стуле, изогнув свое тело под таким невероятным углом, что трудно было поверить собственным глазам.
Перед моим мысленным взором встала яркая картина.
Я увидел маленькое помещение с низким потолком, люди собрались сюда, чтобы послушать знаменитого поэта своей родины, Марата Чис-Гирея. Вот и он, сидит в середине комнаты; слушатели окружили его, кто на стуле, кто на диванчике, а кто и прямо на полу.
Он читает стихи, немного сгорбившись, глядя на исписанные листы бумаги, и все внимают ему в полном молчании, и кажется, что люди здесь не только думают, но даже и дышат вместе, в унисон.
Но вот чтение закончилось; на несколько мгновений над людьми раскрывает крылья тишина – почтительная и величественная. Отзвуки слов поэта по-прежнему звучат в сердцах его слушателей.
А потом, словно по мановению волшебной палочки, все оживает; люди начинают двигаться, что-то произносить, слышен скрип стульев. Они переговариваются между собой, обращаются к Чис-Гирею, и тот оборачивается, чтобы ответить, все еще держа в руках тексты своих стихотворений.
Это движение было так характерно для Чис-Гирея, и вся сцена ярко встала перед моими глазами. Наверное, поэтому я не успел отреагировать на то, что произошло дальше.
Асгардский поэт уже поднялся на ноги, встав во весь рост перед своим противником. Благодаря широким плечам и пышной романтической шевелюре он выглядел едва ли не вдвое больше Тадеуша.
Однако ярость последнего оказалась так велика, что разница в весовых категориях нимало его не смущала. Да и сам Чис-Гирей, что было достаточно очевидно, не мог назвать себя человеком действия, Поэтому расклад сил оказался явно не в его пользу.
– Вы – жалкий пустозвон, – проговорил молодой человек.
Он успел наградить Марата и другими эпитетами, которые я прослушал.
– Вы давно разучились писать стихи. Нет, о чем это я? Вы никогда не умели их писать! Вся ваша слава – дутая, как и вы сам!
Злость била в голову Тадеушу так сильно, что он даже покачивался. Однако руки его, красивые и не знавшие физической работы, все же не сжимались в кулаки. По всей видимости, он, как и мишень его оскорблений, привык бичевать противника только словесно.
– И вот теперь, – Тадеуш задохнулся от ярости, и ему пришлось перевести дух, – когда даже до вас самого дошло, что как поэт вы ноль, когда вам надоело позориться, таская по журналам никому не нужные вирши, – пожалуйста! – Владек сделал широкий жест рукой, как принято у декламирующих поэтов. – Вы принялись марать свои статейки! В вашей башке давно уже все мозги высохли – и у вас хватает наглости ругать меня? Меня?
В этот момент мне следовало бы повернуться к Франсуаз и назидательно произнести: «Видишь, Франческа, как некрасиво поддаваться гневу!»
За этот благородный поступок я бы, без сомнения, получил особенную награду от Высокого совета эльфов.
Но я не стал делать ничего подобного, решив проявить осмотрительность. Ведь когда на горизонте появится какой-нибудь тип, которому надо дать в челюсть, – не стану же я делать это сам. Так недолго и руки поранить.
Поэтому я счел, что не стоит пытаться переделывать Франсуаз. Она вполне устраивает меня и такая.
– Да что вы понимаете в жизни великих вампиров? – Тадеуш уже кричал. – Вы даже слова этого грамотно не напишете! Мухомор поганый. Чучело облезлое.
В его руках появился журнал, раскрытый на середине и сложенный вдвое, как дубинка. Именно там, очевидно, и было опубликовано злополучное эссе.
Одна из строчек попалась на глаза Тадеушу, и ярость молодого человека всклокотала вновь.
– Назвать меня… Назвать меня…
Бешенство перехватило Тадеушу горло, заставив замолчать. Чис-Гирей воспользовался этим обстоятельством, чтобы промолвить:
– Любой поэт…
И тут Тадеуш его ударил.
Пощечина прозвучала резко, громко, и звук этот был еще более оскорбителен, чем сам удар.
Голова Марата дернулась – скорее от неожиданности, а не от силы оплеухи. Он стоял с распахнутым ртом, не способный ни говорить, ни защищаться.
Пару мгновений молодой человек стоял перед своим противником – молча, глядя ему в глаза с ненавистью победителя. Мало кто в такой ситуации удержался бы от едкой фразы или торжествующего замечания. Но Тадеуш понял, что любые слова испортили бы эффектную сцену.
Он развернулся и вышел вон, полный достоинства.
– Вам надо быть осторожнее со своими эссе, господин Чис-Гирей, – заметил я. – Вижу, от них у вас больше врагов, чем от поэм о свободе.
– Майкл, – спросила моя партнерша, когда мы вышли на улицу и направились обратно к собору. – А почему Тадеуш называл Чис-Гирея на «вы»? Вроде бы хотел смешать его с грязью, откуда ж вдруг такая вежливость? – Девушка взяла меня под руку.
– Это чисто мужское отношение к жизни, – объяснил я. – Слишком сложное для женщин. Для Владека Марат – мэтр. Обитатель Парнаса. Вот почему эссе так его задело. К мэтру нельзя обращаться на «ты», даже если собираешься дать ему в рожу. Иначе он уже не будет мэтром и пощечина потеряет свое значение.
– То есть он называл поэта сушеным мухомором из уважения? Ты прав, для меня это слишком сложно.
– Гораздо интересней другое, – заметил я. – Марат Чис-Гирей прекрасно знает, кто на него напал и почему. И у него есть веские причины скрывать правду.
– С чего ты взял? – удивилась девушка.
– Видишь ли, Френки, когда ты спросила его об этом, он дал слишком подробный ответ. Перечислил своих врагов едва ли не по пунктам, а потом залакировал все напыщенной цитатой. Он подготовил это объяснение заранее, отшлифовал, как поэму перед выступлением, – а почему? Он знал, что придется лгать. – Я задумался. – Слава богам, это не наше с тобой дело. А когда вернемся из Аспоники – сможем все выяснить. Если захотим.
Девушка заглянула мне в глаза. Это движение более пристало влюбленной школьнице, и у прекрасной демонессы оно вышло довольно забавным.
– Но тебя беспокоит что-то еще, Майкл? – спросила она.
– Да, Френки, – ответил я не совсем охотно.
Приятно, когда рядом с тобой прекрасная девушка, которая знает и понимает тебя.
Но если она знает тебя слишком хорошо, это уже не так приятно.
– Меня терзают угрызения совести, – сказал я. – Что ты мне посоветуешь?
– А в чем дело?
Мне было неприятно говорить о своей оплошности, и мое лицо непроизвольно нахмурилось.
– Только что я мог помочь человеку, но не сделал этого, Френки. Все моя проклятая эльфийская осторожность. Я не люблю ни во что вмешиваться. Теперь так неудобно.
– Ты про эту пощечину? Если бы Владек не дал Чис-Гирею плюху – я бы его сама угостила. Нечего писать на всех пасквили. Эссеист нашелся.
– Я говорю не про Марата, – досадливо ответил я. – А про Тадеуша. Он хотел публично унизить своего врага. Они в кондитерской. Вокруг столько тортов. К тому же вспомни, чем они украшены. Только представь, как можно опозорить человека. Я должен был предложить это Тадеушу – но нет же, промолчал. А какой шанс упущен!
6
Автомобиль остановился так резко, словно мир кончился и некуда было дальше ехать.
– Что-нибудь случилось, конфетка? – осведомился я. – Мы забыли дома пудреницу?
Мы находились в Аспонике, вернее сказать, она поглотила нас, со всех сторон окружив желтовато-серой пустыней.
Дорога простиралась впереди, такая длинная и пустынная, что выглядела неестественной. Подобное встретишь только в кино; и казалось, стоит мне выйти из машины, сделать пару шагов и протянуть руку, как мои пальцы коснутся раскрашенной декорации.
Ветер исчез, словно он решил, что уже достаточно разравнивал своими ударами эти безжизненные просторы. Рядом с дорогой застыло перекати-поле. Оно едва заметно покачивалось, готовое отправиться в свой бесконечный путь по пустыне, и только ждало чего-то – знака ли? Чьего-то разрешения?
Черная птица замерла на горизонте, и хотя я знал, что это всего лишь пустынный орел, показалось, будто само провидение делает мне знак остановиться.