Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич 8 стр.


Жил сто лет за семью заборами, за семью запорами. Никого к себе не подпускал, даже Кристину, и вот, пожалуйста, рухнули твои запоры. Сколько лет смотрел на женщин и говорил себе: нельзя, а то крышка, но нет, нашлась, вскрыла тебя, как консервную банку.

Откуда взялось это смятение и мороз по коже? Дело давнее, многое позабылось — во сколько лет все произошло? — какой-то фильм, бог с ним, с названием, но была в нем сказочная принцесса — прекрасная, заколдованная, беззащитная, бесплотно-юная, но уже по-женски изящная. На нее обрушивались напасть за напастью, с ветром и дождем, до тех пор, пока не появился прекрасный принц — вот его память не сохранила, вероятно, потому, что на месте принца он воображал себя, самому хотелось увидеть, упасть в обморок от восторга, потом очнуться и совершить в ее честь нечто необычайное.

Прошли годы, и много чего занесло песком, но заветный образ не утратил ни прелести, ни очарования. В нем как-то соединились и детская мечта, и сразу все противоядия от лютой многоголовой тоски. Взлелеянный и тщательно сберегаемый в тайниках души, он был панацеей и от вечного укора зеркала, и от неизменно ровно-равноправного, как бы без капли сочувствия, дружеского тона в разговорах.

Сказочная эта женщина (Эрликон не затруднял себя фрейдистскими изысканиями) жила незримо за панцирем закаленной в передрягах психики, не ведая себе равных среди реальных многогрешных сестер, коим было запрещено даже предполагать о ее существовании. Но вот нашлась… Трудно предположить, что же было в Инге от той давней волшебницы, но, видимо, что-то было — привычный горячий кулак ударил в солнечное сплетение, Эрликона сотрясла дрожь — «У вас произошла авария?»… Боже, благодарю тебя за то, что я надел олимпийку под перегрузочный костюм… «Сегодня я обедаю с отцом… Подайте мне руку»… Мог бы сам догадаться, идиот. И наплел какой-то чепухи… А дальше вообще кошмар — принц вместе с каблуками и шапкой волос на добрых полголовы ниже своей принцессы. Боги святые, а он-то думал, что ему никакая психологическая встряска нипочем. Эрликон оставил окончательно растаявшее мороженое и окунулся в уличное пекло.

Прямо над ним возвышалась бредовая громада отеля «Томпсон» с фестонами мансард на крыше. Постояв немного, задрав голову и поглядев сначала налево — на Дворец музыки, а потом направо — снова на отель, Эрликон поднялся по ступенькам под длинный козырек и заглянул в вестибюль гостиницы. Полумрак, багрово-красные тона, в глубине, за деревянной стойкой, виден портье и светлый раструб дисплея.

— Не то, — сказал Эрлен и, обойдя здание, очутился в грузовом дворе вместе с затянутым в синюю пленку трейлером со стрелами «Фуд траст» на бортах.

Здесь, на полу необъятного лифта, сидел джентльмен лет четырнадцати в джинсовой кепке с густо приколотыми значками. Он читал сборник комиксов издательства «Панч» и что-то меланхолично жевал. Эрликон беззвучно хмыкнул. Гены непревзойденного контактера Диноэла Терра-Эттина вдруг явственно подали голос.

— Эй, парень, — произнес Эрликон по возможности более хрипло, — ты хозяин этой машины?

— Ну, — отозвался парень, глядя на Эрленовы летные сапоги с застежками, замками и шнуровкой.

Эрлен присел рядом и для вящей убедительности продемонстрировал свой значок пилота первого класса:

— Давай поговорим, как мужчина с мужчиной.

Пасмурным утром третьего сентября, спустя час после жеребьевки, в крохотном скверике перед Дворцом музыки, а также в нижнем холле до лестниц — дальше лестниц никого не пускали — бродило, курило и переговаривалось множество разного народа, имеющего отношение к музыке и к фестивалю. Все они — от репортеров, стерегущих неизвестно что, поскольку на решение жюри нечего было и надеяться раньше четырех-пяти часов, и до студентов, торопящихся встретить товарища дурацким вопросом «Ну как?» — были полны ожидания вестей из недоступного ристалища — все окна и витражи Дворца сияли в целости и первозданности, система звукоизоляции включена, двери заперты, и никого не волновала пальба запускаемого где-то неподалеку мотоцикла, даже та странность, что звук этот доносился вроде бы откуда-то с неба. Мало ли что бывает.

Высоко над музыкальными болельщиками, на белой крыше «Томпсон-отеля» Эрлен Терра-Эттин заводил свой «Харлей-Дэвидсон», а прямо напротив, через темную щель улицы, простирались ребристые плоскости, башенки, желоба и люки верха Дворца музыки. Крыша гостиницы была как бы двойной: первый ярус — всевозможные службы и трубы, второй — трамплинный гофрированный навес над мансардами — дюралевая «чайка», которая и видна с улицы; в ее-то изгибы Эр-ликон и упирался сейчас левой ногой, то убирая, то наращивая обороты и вслушиваясь в громовой треск. Ветерок с моря пошевеливал ничем не прикрытые волосы и нес над площадью синюю гарь. Алюминиевое крылышко где-то метра на два не доставало до последних ограждений, но Эрлен надеялся на мощность двигателя и на то, что разница в высоте была в пользу отеля.

Мотор заревел во всю хромо-молибденовую глотку, Эрликон дал два расширяющихся круга и, вывернув газ до упора, проскочил свой поднебесный трамплин — темные глаза мансард за спиной отнесло назад и вверх; старина «харли» целое мгновение сверкал в воздухе между домами никелем спиц, и в следующую секунду его уже юзом волокло по крыше Дворца музыки, развернуло, толкнуло, ударило — стоп, приехали. Итог: содрана кожа на локте, всех и дел; единственный зритель, юный лифтер на противоположной крыше, завопил от восторга и захлопал в ладоши — вот это действительно пилот!

При помощи немудрящего куска проволоки и ролика скотча, предусмотрительно захваченных с собой, Эрлен без особых трудов проник в чердачные помещения музыкального храма. Здесь было очень уютно, веяло теплом, горели лампы, гудели неизвестные приборы, и во все стороны стройными рядами расходились разнокалиберные трубы. Пошарив минут пять, Эрликон отыскал какую-то нору обслуживания, побрел, терзаясь сомнениями, по неведомым переходам и в конце концов, едва не вывихнув ногу, выпал на ковер одного из дворцовых коридоров. Пусто и тихо.

Он мысленно сопоставил все свои перемещения и прикинул, что находится где-то справа от зала, ближе к сцене, посему быстро зашагал налево и вскоре очутился в зимнем саду, где среди цветного камня вились лианы, цвели кактусы и даже нимфея плавала в темном овале бассейна. За этой красотой вставал каменный парапет, и дальше Эрликон увидел отделенную от него пустым пространством стену вестибюля. Он подошел к парапету: далеко внизу, наполовину срезанный балконом, белел квадрат вестибюля, и по нему передвигалось множество черных точек.

Трудно сказать почему, но эта картина подействовала на Эрлена угнетающе и пригасила его боевой пыл; тем не менее он стал искать, как спуститься. Оказалось, что это чрезвычайно просто: от зимнего сада под прямым углом к коридору шла широкая белая лестница, и точно такая же зеркально спускалась ей навстречу с противоположной стороны. Миновав один пролет, Эрликон наконец обрел искомое — величественные двери с фигурными бронзовыми ручками, и перед ними — людей за столами с какими-то бумагами.

Ах, с каким бы удовольствием я описал, как Эрлен, окрыленный успехом, при помощи некой остроумной выдумки и природного очарования обошел всех церберов и в награду за мужество и изобретательность погрузился в стихию музыки! Увы, произошло совершенно обратное — Эрликон упал духом. Его помыслы и воля были настолько поглощены тем, как попасть во Дворец, что все остальное он предоставил импровизации. Но его, как обычно, хватило лишь на однократную вспышку, запал был истрачен, и новое нежданное препятствие, необходимость объяснений и обходных путей пришлись на хорошо знакомый спад нервной энергии. Вновь подступили всегдашняя тоска и усталость: невозможно будет сейчас подойти, что-то сказать, что-то наврать… Эрликон уже проклинал себя, но не мог заставить сделать хотя бы шаг. Он с бессильной ненавистью чувствовал, что уже готовы оправдания, что он уже подспудно выжидает, пока минут сроки и можно будет, ни в чем себя особенно не упрекая, уйти отсюда, не сказав никому ни слова — что ж, опоздал, дело законное, а значит, если быть честным с самим собой, можно уйти и прямо сейчас…

Полный омерзения, силясь справиться с собой и осознавая, что, как всегда, ничего не выходит, Эрлен сделал несколько шагов назад и снова поднялся в зимний сад. На этом наша история могла бы и закончиться, но шалые Эрленовы звезды судили иное.

Из коридора на Эрликона вышли двое мужчин. Один — высокий, зрелых лет, лысоватый, его превосходная серая тройка пребывала в явном контрасте с глазками, надбровьем и подбородком как раз такого типа, какие описывал бессмертный Ломброзо; второй — молодой парень в белой футболке, перехваченной подтяжками, с фигурой полностью квадратной: даже шея имела вид какой-то усеченной пирамиды и распирала ворот. Завидев Эрлена, оба абсолютно синхронно исполнили движение почти танцевальное: каждый дернул рукой, словно, спохватившись, собрался размашисто перекреститься справа налево, потом отставил ногу и присел, как бегун на высоком старте. Ап! — и менее чем за секунду, вытянув перед собой руки, они целились в лоб Эрликону из большущих черных пистолетов.

Ситуация оказалась настолько удивительной, что Эрлен даже не испугался. С сожалением должен заметить, что он испытал своеобразное облегчение, будучи столь решительно освобожден от инициативы. Видя, что объект без признаков агрессии стоит, свесив руки, квадратный парень с бычьей шеей вернул курок в исходное положение, выразительно отставив большой палец, затем приблизился вплотную и, хлопнув Эрликона по плечу, развернул и скомандовал:

— Руки на стену, ноги шире, — после чего со знанием дела принялся ощупывать и похлопывать со всех сторон; второй тоже встал рядом и неделикатно упер ствол своей пушки Эрлену между ухом и челюстью.

Скосив глаза, Эрликон узрел черную металлическую панель, в которой коридорные светильники отражались светлой полосой на полированной поверхности; полосу прерывал прямоугольный вырез, уходящий краями в глубь орудия. «А отсюда вылетает гильза», — отрешенно подумал пилот. Пока шел обыск (не очень понятно, на какие арсеналы была надежда, поскольку на Эрлене были только кроссовки, тонкие спортивные брюки и майка без рукавов с надписью «Штат Мичиган»), старший из незнакомцев достал рацию и сказал несколько слов на незнакомом Эрлену языке. Квадратный же, закончив, перешел к допросу — похоже, несмотря на молодость, именно он был главным:

— Твоя машина? — и кивнул на потолок.

— Моя, — честно признался Эрликон.

— Назови марку.

— "Харлей".

— Так. Кто такой?

— Поклонник.

— Чей?

Эрликон не был уж совсем бездарным студентом Института Контакта. За прошедшие краткие минуты он успел кое-что припомнить, а именно — точно такие же костюмы у тех трех молодцов, что столь обеспокоенно встретили тогда Ингу у входа, и два одинаковых лимузина, в которых она укатила от кафе. Поэтому на последний вопрос он, сообразив, что к чему, ответил:

— Ингин.

Этот ответ произвел замешательство — последовала оживленная дискуссия, все на том же неведомом языке, на какой-то момент Эрлен неизвестно почему решил, что это греческий. Старший что-то доказывал младшему, тот как будто неохотно возражал. Одна фраза вдруг прозвучала по-немецки, и ее Эрликон понял — «он запретил». Впрочем, беседа скоро завершилась, и после красноречивого жеста вся компания направилась обратно в тот коридор, из которого Эрлен и начал свои странствования.

Пройдя до конца и завернув за угол, они очутились в небольшом холле с пандусом для уборочных машин. Тут же и стояли эти машины, выстроенные в ряд и поднятые горбом пола почти к самому потолку. Забравшись туда, ломброзианский тип отомкнул низенькую массивную дверцу, скорее даже люк с четырехгранным язычком запора.

— Давай, — сказал квадратный. — Ты ведь сюда собирался?

— Спасибо, — пробормотал Эрлен. — Вы слишком хорошо обо мне думаете, — помедлил чуть-чуть, зачем-то оглянулся и полез головой вперед.

Поначалу он ничего не понял — кольца, уложенные в мостик, нависают подхваченные скобами кабели, но, продвинувшись и глянув вниз, слегка обмер: прямо под ним была сцена с роялем и сидящими в зале людьми. Напротив — гроздья всевозможных осветительных приборов, за ними — толстый, как бревно, рельс, завитушки золоченой резьбы, и дальше во всей торжественной красе — органные трубы. Эрлен снова посмотрел назад — квадратный парень уже уютно устроился в дверном проеме, перегородив его на альпинистский манер — ноги выше головы; он поощрительно пошевелил рукой — мол, давай-давай — и даже добавил свистящим шепотом:

— Она еще не выступала.

Кажется, в театре эти штуки называются колосники. Эрликон пополз по рамам и сеткам по направлению к потолку. Здесь он мог спокойно просидеть или даже пролежать все время прослушивания, и никто бы не заметил, но это счастье уже показалось ему сомнительным: дело в том, что кривая его боевого духа снова пошла вверх; стрелять по нему, похоже, не собираются, так что есть еще шанс поспорить с судьбой.

Потолок был, естественно, подвесной, как и во всех заведениях с управляемой акустикой, — огромные пористые квадраты, чешуйчато расположенные над залом. Переползая с одного на другой, Эрлен добрался до середины партера. Отсюда казалось, что стилизованные под какие-то экзотические цветы белые светильники достигают едва ли не кресел, а между тем он отчетливо помнил, что свободно пролетел под ними менее суток назад. Семь бед — один ответ, по крайней мере, будет видно, как из ложи. А если кто-нибудь посмотрит наверх? Во-первых, не сразу и увидишь, а во-вторых, нечего им туда смотреть. Эрликон обхватил кронштейн и съехал по нему в наружный лепесток центральной лилии. «Не зажгли бы эту лампу, — подумалось ему. — Быстро запахнет жареным». Да, если бы кто-то из зрителей вздумал присмотреться к люстрам, то мог бы запросто углядеть Эрленов зад, обтянутый защитными штанами, и потрепанные кроссовки.

Но наверх действительно никто не смотрел — со сцены звучала музыка, и Эрликон, поглощенный своими перемещениями, только сейчас обратил на это внимание. Исполнитель не произвел на него впечатления — худосочный блондин с неправдоподобно синими веками, — играл с закрытыми глазами и время от времени вдохновенно запрокидывал голову. Сама пьеса звучала смесью совершенно убийственных диссонансов; в минуту душевного подъема Эрлен даже пожалел, что пропустил название композиции: может, хоть что-нибудь прояснилось бы. Группа людей, сидевших на другом краю сцены у ширмы, — десять человек — слушали, однако, вполне одобрительно. «Жюри, — подумал Эрликон. — Сплошь знаменитости. А кто в партере?»

Вся собравшаяся публика занимала с промежутками восемь-девять первых рядов. Народ подобрался самый разнообразный — возрастом от семи до семидесяти, мужчины и женщины, в одежде представлен весь спектр моды — от фронды до консерватизма. «Фирмачи, — вспомнил Эрлен объяснения Инги. — Похоже на авиацию. Сидят, решают, на кого ставить. А вот, разрази гром, самый главный фирмач».

Слева от прохода, а значит, и от Эрликона сидел внушительный бородатый мужчина, с благородными сединами и тускло мерцающим перстнем на правой руке. Сидел он с чрезвычайно независимым видом и очень изящно. Костюм на нем был ослепительно белоснежным. «Аристократический профиль. Не удивлюсь, если он окажется каким-нибудь графом-меценатом. Или князем».

Неожиданно князь фирмачей повернул голову, посмотрел наверх и встретился взглядом с Эрленом. Парень оцепенел, его обдало холодом, потом жаром, мысли дико заплясали и спутались. Но красавец меценат только усмехнулся и, подперев голову рукой, снова стал смотреть на сцену. Эрликон перевел дух: «Вот спасибо. Ну и глазищи. Хитрюга».

Тем временем вдохновенного блондина сменила широкая в кости девица с косами вокруг головы и в синем костюме. Она грянула нечто не менее невразумительное и вдобавок невыносимо минорное. Эрлен поймал себя на том, что зевает. Фирмач внизу тоже явно скучал.

Немного погодя пришла другая девушка, и на этот раз прозвучало что-то мелодичное — фирмач оживился, Эрликон тоже, хотя, к сожалению, вряд ли отличил бы Берлиоза от Бетховена.

Назад Дальше