Несколько минут он стоял, схватившись рукой за стену, и часто дышал, пытаясь как-то справиться с взбунтовавшимся желудком.
Ему нужно как можно быстрее добраться до дома… Только там, в освещенных залах, можно будет отдышаться, отереть кровь, почувствовать, что избежал отвратительной, бессмысленной смерти…
Однако его злоключения в эту роковую ночь еще не закончились. Очевидно, у Правителя Города, Амбуша, проходил какой-то праздник – до слуха Рогмана, который, съежившись, пробирался вдоль влажных, молчаливых стен, то и дело доносились выкрики, пару раз он слышал заунывный вой и чьи-то отчаянные вопли, похоже, что ночное веселье было в самом разгаре.
«У этнамов своя жизнь…» – в такт бухающим ударам сердца твердил про себя он, стараясь слиться со стенами, превратиться в тень, исчезнуть…
Не получилось.
Внезапно в конце освещенной неровной цепочкой факелов улицы появились носилки, которые волокли на спине два десятка вставших на карачки лиммингов. Под их темно-коричневые, поделенные на сегменты брюшки были пропущены ремни от двух толстых пластиковых жердей, что составляли основу носилок. Над этой своеобразной упряжью возвышалась коробка с окнами, завешенными шторами из плотной ткани. Внутри, пробиваясь сквозь щели в завесях, виднелся неверный огонек свечи.
Рогман попытался отползти, слиться с фундаментом, но, видно, сегодня ему предстояло испить до дна всю чашу негаданных бед, носилки, покачнувшись, остановились как раз напротив него. Левый ряд лиммингов, привязанных к жерди, повернул в его сторону свои головы. Они являлись не только движущей силой данного транспортного средства, но и охраной своего хозяина. Лимминги показались съежившемуся от страха Рогману на редкость жирными, противными и смышлеными. Они не просто повернулись в его сторону, но и выдвинули самые кончики влажно поблескивающих дыхательных трубок, в глубинах которых таились зазубренные костяные стрелки с сильным парализующим ядом. Стоило такой твари резко выдохнуть, и отравленное жало с чавкающим хлопком устремлялось к жертве. Неудивительно, что за этой повозкой не было видно ни телохранителей, ни свиты, – двадцать лиммингов способны зажалить насмерть кого угодно и сами по себе являлись отменной охраной…
Занавеска дрогнула, приоткрывая узкую щель, откуда на влажную мостовую упал мятущийся на сквозняке свет свечи.
– Встань, клонг… – раздался скучающий, мурлыкающий голос.
Рогман не мог сопротивляться. С детства его болезненно учили повиноваться любому приказу этнама. Цепляясь онемевшими пальцами за шероховатые выступы фундамента, он встал.
– Ну-ка, сними одежду! – потребовал тот же голос.
Рогману ничего не оставалось, как развязать шнурок своего балахона, и серая хламида бесформенной кучей оползла к его ногам, подставив неверному свету коптящих факелов стройную фигуру юноши.
Внешне, за исключением отсутствия мягкой голубой шерстки и несколько иного разреза глаз, он походил на этнамов.
Кровь из рассеченной кожи на виске вновь принялась капать, теперь уже на голое плечо, и, смешиваясь с нудным дождем, побежала розовыми струйками по рукам, по груди…
Это, наверное, и сыграло решающую роль.
Этнамы были хищниками. Ничто так сильно не возбуждало их, как вид и запах крови.
Занавеска носилок вдруг резко отдернулась, и Рогман почувствовал, как тело цепенеет, но не от холода, а от тоскливого, дурного предчувствия.
В носилках сидела дочь самого Амбуша, Нейра. Управляющий Полями как-то, находясь в особо добром расположении духа, намекнул своему приемышу, что его появление среди сенталов каким-то образом связано с рождением дочери Правителя. Однако если они и были ровесниками, то внешне это никак не проявлялось. С точки зрения этнамов, та самка, что жадно разглядывала обнаженного раба из глубины носилок, уже давно переступила порог зрелости. Их срок жизни не мог сравниться с долголетием сенталов – Эргавсу уже стукнуло тридцать, а седина только начала появляться в его роскошной шевелюре. У этнамов все было иначе. Сам Амбуш, глубокий седой старик, прожил двадцать пять лет и считался долгожителем…
Однако Нейру не заботил ни собственный вид, ни возрастные или расовые различия.
– Подойди, клонг… – не то приказала, не то позвала она.
Рогман не шелохнулся. Он уже догадался, что она хочет сделать, и ужас, смешанный с отвращением, бил его волнами крупной, непроизвольной дрожи.
На розовых губах Нейры появилась хищная усмешка, обнажившая ряд белых, заостренных зубов.
Скучающая, пресыщенная жизнью аристократка, дочь Правителя, которой по праву рождения было дозволено все… Что может быть страшнее для раненого, совершенно бесправного раба, чья жизнь, по сути, не стоила ничего?
Какой-то частичкой разума, еще не совсем оцепеневшей от страха и отвращения, юный Рогман понимал: лучше покориться, зажмурить глаза, задержать дыхание… и тогда, быть может, он еще вернется домой живым…
Нейра встала с подушек, не сводя с оцепеневшего раба своего распаленного, похотливого взгляда. Шикнув на лиммингов, которые тут же попрятали свои головы под жердь носилок, она ступила на мостовую, одновременно властным, нетерпеливым жестом расстегнув одежду. Этот раб казался ей столь необычным, что она не обратила внимания на его непослушание: Рогман все еще стоял, прижавшись к стене, и не думал двигаться навстречу. Что ж… Она машинально облизнула пухлые розовые губы длинным языком, предвкушая, как слижет с его плеча первую каплю смешанной с дождем крови… Пусть стоит… Нейра хотела одного – удовольствия, острого, как рассекающий плоть нож, и если раб оцепенел от неожиданного благоволения высшей особы, то она сделает все сама… Может быть, она даже оставит его в живых после совокупления или заберет во дворец…
В голове Рогмана в этот момент присутствовали совсем другие мысли.
Если бы светлейшая дочь Амбуша могла в данный момент каким-то образом услышать их, то жизнь раба оборвалась бы в ту же секунду.
Юный Рогман не испытывал ни грамма положенного раболепия…
Доминантой его мыслей являлось отвращение, которое захлестнуло его липкой, осязаемой волной, подавив даже смертельный страх.
Дочь Правителя Амбуша, великолепная Нейра, казалась ему отвратительной.
«Драная, облезлая, похотливая кошка…»
Рогман не мог взять в толк, откуда в его голове появилась такая мысль. Он даже не знал значения вынырнувшего из глубин подсознания слова «кошка». Он просто смотрел расширенными глазами, как дочь Амбуша медленно двигается к нему, и понимал, что та пьяна почти до полного бесчувствия… Он видел под распахнутой ветром одеждой ее тело, покрытое коротким, влажным подшерстком, сморщенные соски шести грудей, что тянулись вдоль живота, и отчетливо понимал, что умрет от ужаса и отвращения, как только она коснется его…
Неизъяснимый страх, что секунду назад парализовал мышцы, внезапно возымел обратное действие. Рогман вдруг почувствовал, как одеревеневшее тело помимо его воли наливается жгучей, горячей волной неведомой доселе СИЛЫ.
Как будто в нем проснулось нечто, заложенное глубже инстинктов, глубже разума…
Поначалу это был бешеный выброс адреналина в кровь, которая горячими, тугими толчками ломилась в его виски, потом он ощутил нестерпимый зуд в кончиках пальцев, словно там из-под ногтей росло что-то новое, совершенно неподвластное его пониманию, затем резко накатила тошнота, а за ней последовала волна ледяного пота, покрыв мелкими блестящими бисеринками испарины его продрогшую кожу.
Лимминги внезапно заскулили, защелкали, пытаясь забиться поглубже под повозку. Такого поведения злобных тварей еще не видел никто из живущих.
Рогман не мог наблюдать себя со стороны, и, хвала Падшим Богам, никто не оказался случайным свидетелем этой сцены на пустой улице Города, иначе раба бы попросту растерзали…
Он не понимал, что происходит.
Наверху, под недосягаемым для взгляда потолком, что-то затрещало.
Дождь прекратился, словно нудную стену моросящей влаги кто-то отсек невидимым ножом.
Воздух вокруг Рогмана сгустился, став осязаемым…
Ошалевший от страха юный раб не мог осознать того, что причиной этих перемен явилась его мысль. Страстное, неодолимое желание исчезнуть с этого самого места. Мысль, оформленная в четкую формулировку.
ЭТО БЫЛ ПРИКАЗ. ПРИКАЗ, КОТОРЫЙ НЕ МОГЛИ НЕ УСЛЫШАТЬ. ПОКА БЫЛ ФУНКЦИОНАЛЕН ХОТЬ ОДИН СЕНСОР, ПОКА ИМЕЛСЯ ХОТЬ ОДИН ЭРГ В НАКОПИТЕЛЯХ!..
Рогман закричал от ужаса, когда сверху с адским грохотом ударил столб зеленого света, обволок его, парализовал, рванул вверх и понес к потолку…
Если бы он знал, что стоил древнему Миру этот рывок! И КОГО он разбудил своим неосознанным приказом…
…За все неизбежно надо платить. Где-то далеко, в неописуемой дали, рушились сейчас какие-то стены, из-под земли начинали бить фонтаны искр, пугая до смерти не ведомые Рогману народы, обитающие в иных пределах Мира, опять взрывались Алтари, и только что накормленные Пасти вдруг оказывались голодными… а он, потеряв сознание от ужаса, летел в сгустке защитного поля прочь с того места, где минуту назад его ждало отвратительное насилие и, возможно, – смерть…
* * *
Когда он очнулся, было темно.
Где-то рядом заунывно выл ветер.
Открыв глаза, Рогман огляделся и понял, что лежит на перекрестке двух труб…
Рядом с ним сидел, прислонившись к выгибающейся в темную бесконечность стене, обтянутый мумифицированной кожей скелет.
Свет пробивался из какого-то отверстия за перекрестком, превращая мрак в сумрак.
Он вскрикнул, инстинктивно подавшись в сторону от страшного соседа. Одежда на трупе давно истлела, да и кожа лишь местами покрывала выпирающие наружу ребра, но зато на мумии были надеты не подверженные тлению детали гардероба – пожелтевшие ребра наискось пересекал ремень, рядом, среди налета осклизлой грязи, что покрывала пол трубы, валялось несколько странных прямоугольников, сделанных из того же материала, которым были облицованы стены Мира, меж ног мумифицированного существа лежал темный предмет, даже в сумраке отливавший синеватой сталью…
Первые несколько секунд Рогман в ужасе смотрел на мумию, не в силах отвести оцепеневший взор от черт усохшего лица с ввалившимися глазницами, и страшная догадка ледяным холодом ползла вдоль напряженного позвоночника…
Мумия сидела, хищно оскалившись в его сторону пожелтевшими от времени зубами. При жизни это существо с гладкой кожей и волосами, что росли исключительно на голове, явно не принадлежало ни к этнамам, ни к сенталам…
Оно было таким же, как и Рогман…
Существо ЕГО племени!..
Юного раба трясло, как в лихорадке. Он не был готов к выпавшим на его долю испытаниям ни физически, ни морально.
Все, что случилось с ним, казалось страшным, неправдоподобным, ненужным…
Но что он мог сделать?!
Сила, которая унесла его с городской улицы, не поддавалась объяснению. Рогман леденел, вспоминая свой полет, и горячо благодарил Падших Богов, что те позволили ему почти сразу же потерять сознание, иначе он бы умер от ужаса.
Единственное, на что хватило силы воли у измученного подростка, – это зажмуриться, протянуть руку, схватить синевато-черный предмет и метнуться прочь, в ту сторону, откуда пробивался неясный свет.
* * *
Источником света оказалась решетка вентиляции.
Распластавшись по дну трубы, Рогман жадно, со страхом и надеждой разглядывал расположенное под ним свежевспаханное поле.
Он знал эти места. Один из участков Плодородной Равнины, где никогда не гас свет. Это обширное помещение располагалось недалеко от дома Эргавса.
Выламывая пальцы, Рогман судорожно вцепился в решетку. Он оказался так измучен внезапно обрушившимися на него бедами, что почти не соображал, что и как делает.
Когда преграда наконец поддалась, он, не задумываясь, спустил ноги в открывшееся квадратное отверстие и полетел с высоты пяти метров прямо в объятия рыхлой, свежевспаханной земли.
Судя по тому, что на полях не оказалось рабочих, в городе все еще царила ночь. Только пара шерстобрюхов вздыхала и чавкала в дальнем загоне у закругляющейся стены, наполняя ярко освещенный зал таинственными шорохами.
Всхлипывая и прижимая к груди свою находку, Рогман со всех ног бросился к дому Управляющего Полями.
Старый Эргавс, наверное, оставался единственным существом на всем белом свете, кто относился к нему хоть с какой-то, минимальной долей симпатии. Юноша не имел никакого понятия о тайне своего рождения, но Управляющий не смог забыть ни сияющего Алтаря, что взорвался на его глазах, ни зычного гласа Богов, ни своей минутной слабости при виде маленького комочка розовой плоти, что скорчился на дне внезапно открывшегося ящика. Полученный от Алтаря прямоугольный кусочек пластика он носил на шее как талисман, а к приемышу старался относиться терпимо: кто знает, чего добивались Мрачные Боги, послав ему младенца чужой расы?
Поэтому и сейчас, разбуженный среди ночи, Эргавс не стал кричать, а сел в постели, непонимающе глядя на голого, заляпанного кровью и грязью Рогмана, который, дрожа и заикаясь, сбивчиво поведал Управляющему Полями о своих злоключениях в городе, все без утайки.
– Оденься, – хмуро и однозначно приказал он, выслушав Рогмана.
Через полчаса они вдвоем уже были на поле.
– Вот. – Рогмана опять начало трясти, когда он указал Эргавсу на квадратное отверстие в потолке.
Управляющий посмотрел туда, сокрушенно покачал головой, а потом принялся вертеть в руках найденный его приемышем предмет, явно принадлежавший когда-то Падшим Богам.
Эргавса сильно смутило утверждение юноши, что мумифицированный труп был точно такой же расы, как и он сам.
«Может ли он быть потомком Падших Богов?!» – с сомнением и некоторой долей раздраженного страха подумал Эргавс, глядя на понурившего голову подростка. Лезть в дыру в потолке, чтобы проверить данное утверждение, старому Управляющему совсем не хотелось. Он предпочитал не иметь дела с потусторонними силами, справедливо полагая, что такие знакомства никогда не принесут ничего хорошего.
В то же время как теперь относиться к Рогману? Выдать его Амбушу? Или, наоборот, спрятать от гнева обманутой в своих вожделениях Нейры?
И то и другое казалось Эргавсу неприемлемым. Если дрожащий от страха и усталости раб действительно имеет какое-то отношение к Падшим Богам, то лучше не гневить их, но, с другой стороны, гнев Амбуша и его дочери могут настичь его самым быстрым и недвусмысленным образом…
Колебания Эргавса разрешил тот предмет, что он все это время машинально крутил в своих пальцах.
Очевидно, он неловко задел упругий рычажок, что скрывался под защитной скобой, у самого основания удобной, рифленой рукояти, – внезапно раздался оглушительный грохот, странный предмет вырвало из рук Управляющего Полями, а из стены Мира, напротив того места, где стоял Эргавс, одновременно с раздавшимся грохотом брызнули осколки разбитой облицовки…
Когда рассеялся сизый дым и прошел первый шок, Эргавс, глухо ворча, встал, отряхивая прилипшие к шерсти кусочки сырой земли. Давно уже он не падал вот так, навзничь, там, где стоял. Покосившись на Рогмана (не прячет ли улыбку, глядя на распластавшегося в грязи Управляющего?), он с опаской подошел к тусклому, иссиня-черному предмету, который валялся поодаль, нагнулся, понюхал его и лишь затем осторожно поднял, цепко зажав в волосатых пальцах.
От предмета исходила стойкая кислая вонь. С той стороны, где у него была небольшая дырка, все еще курился едва приметный дымок…
Взгляд Управляющего Полями переместился на изуродованную стену. Облицовочный материал в том месте, где в него ударила неведомая сила, раскололся, щерясь иззубренными краями уродливой дыры, за которой четко угадывался каркас стены.
Покачав гривастой головой, Эргавс перевел взгляд на Рогмана и тут же с болезненной ясностью припомнил все обстоятельства его появления на свет.
«Нет, гневить Падших Богов – это последнее дело…» – решил про себя сентал.