Вот и сегодня, стоило ему посмотреть на Полярную звезду — ночь была безлунной, — и он почувствовал знакомое легкое покалывание: это пробуждался контакт. Странноватое ощущение как бы поднималось вверх по позвоночнику и легко выскальзывало через виски вовне, прямо в широкий космос… И тут его совершенно сбила с толку непривычная помеха: чья-то темная фигура на храмовой ограде. Человек спрыгнул в сад, чуть прихрамывая подбежал к храму и устроился в темноте прямо под Дириенте.
— Эй! — окликнул его знакомый голос. — Послушай, Дириенте, ты непременно должен пойти и посмотреть, что я там нашел!
Это был сторож Мерикалис. Хранитель испытал острый приступ гнева и удивления: ведь он достиг почти полной концентрации! Этот дурак Мерикалис должен был бы соображать получше!
Он молча показал сторожу кадило и зеленоватый сосуд.
— Ах, так ты еще не закончил? — удивился Мерикалис, ничуть не смутившись.
— Нет. Я вообще только начал. И тебе, безусловно, не следовало беспокоить меня в такую минуту!
— Да, да, конечно, я понимаю… Но это очень важно! Ты уж прости, что я тебе помешал, но у меня чертовски серьезная причина. Очень тебя прошу, постарайся сегодня закончить все поскорее, а? Слышишь, Дириенте? И давай сразу пойдем туда, хорошо? Прямо сразу же!
Больше Мерикалис ничего объяснять не стал, да Хранитель и не спрашивал объяснений. Это только сильнее отвлекло бы его от молитвы, а он и так чересчур отвлекся.
И теперь пытался хотя бы отчасти восстановить былое спокойствие и «единение с космосом».
— Я закончу так скоро, как ты мне позволишь, — раздраженно заявил он сторожу.
— Да-да, конечно, а я тебя здесь, внизу, подожду, ладно?
Хранитель коротко кивнул, и Мерикалис исчез во тьме под галереей.
Итак, все пришлось начинать с самого начала. Хранитель сделал глубокий вдох и на несколько секунд закрыл глаза; он ждал, пока ослабеет воздействие столь неожиданного вторжения. Через некоторое время смятение в душе улеглось, и он вновь сосредоточил все свое внимание на поставленной перед ним задаче, с привычной легкостью отыскав Полярную звезду и вперив в нее свой взор. Где-то там, в глубинах космоса, находилась та точка, откуда десять тысяч лет назад на Землю явились трое Гостей. Явились, чтобы спасти человечество от страшной опасности; во всяком случае, так говорилось в древних рукописях. И возможно, действительно так оно и было. Не имелось никаких причин полагать, что это было иначе, а вот свидетельства обратного как раз были.
Дириенте сосредоточил все свои душевные силы на видении Верхнего мира и стрелой направил душу ввысь, к звездам, в темные страшные космические потоки. Это была истинная победа его воли, его воображения: теперь он видел себя путешествующим меж звезд в виде бесплотного светлого облачка разума, беспрепятственно скользящего сквозь бесконечные глубины космоса.
Хранителю часто казалось, что некогда подобный «прыжок» не требовал от него ни малейших усилий; что в первые дни и годы своей жреческой службы ему достаточно было всего лишь шагнуть вперед и поднять глаза к небесам, а все остальное происходило само собой. Свет Полярной звезды заполнял его душу, и она легко взлетала вверх и без малейших усилий следовала прямо к той звезде, откуда на Землю прибыли те Трое. Неужели тогда это было действительно так просто? Он уже и не помнил толком. Слишком давно он был Хранителем. И ежевечернюю службу совершал уже по меньшей мере десять тысяч раз. И теперь воспринимал ее, пожалуй, как простую формальность. Даже бессмыслицу. Теперь ему трудно было поверить, что некогда душа его была способна одним радостным прыжком взлететь в ослепительный звездный простор и что когда-то он ничуть не сомневался в возможности обрести вполне реальное спасительное могущество, если будет вот так смотреть на звезды и лить доброе вино в каменный желобок у жертвенного камня. Самое большее, на что он мог теперь рассчитывать, каждую ночь стоя под великолепным сверкающим куполом небес, — это некое слабое, чуть болезненное мерцание в душе. Но не былой экстаз. Впрочем, даже и это слабое мерцание, эта едва ощутимая боль казались ему подозрительными: он чувствовал в них некую фальшь, некие последствия волевого самообмана.
Но так или иначе, а звезды были прекрасны! И он благодарил жизнь хотя бы за эту милость. Его вера в то, что те Трое действительно существуют и однажды побывали на Земле, по всей вероятности, попросту исчерпала себя, однако осознание бесконечности Вселенной осталось при нем, как и осознание того, сколь мал человек под необъятным куполом ночных небес.
Он стоял неподвижно и спокойно, откинув назад голову и обратив лицо к небу. Затем потихоньку стал помахивать кадилом, посылая вверх облачка душистого дыма. Затем неторопливо поднял гладкий зеленоватый сосуд и поочередно обратился, как бы предлагая его, к трем основным точкам — востоку, западу и зениту. Далее он действовал почти машинально; им полностью овладел ритм привычного действа, и он был настолько поглощен обрядом, насколько ему позволял собственный скептицизм. В такие минуты, впрочем, он не позволял пробудиться ни одному сомнению. Он понимал, что сомнения эти все равно скоро к нему вернутся, стоит лишь завершить обряд.
Но пока он торжественно произнес священные имена:
— Оберитх… Олиматх… Вонубиус! — И позволил себе поверить, что контакт установлен.
Дириенте вызвал образ Троих — угловатые чужеродные фигуры светились дрожащим спектральным светом. Он, как и всегда прежде, поведал им, сколь благодарен Гостям мир людей за спасенную Землю и сколь сильно человечество надеется на скорейшее возвращение Троих из далекого рая.
На несколько мгновений Хранитель, похоже, и впрямь освободился от любых вопросов веры или неверия. Однако вопросы эти продолжали существовать. Действительно ли эти Трое прилетали на Землю в час ее горькой нужды? Правда ли, что, закончив работу, они взлетели к звездам на огненной колеснице, поклявшись непременно еще вернуться и собрать все народы мира под свое благодатное крыло? И ответов на эти вопросы Хранитель не знал. Впрочем, когда он был молод, то безоговорочно верил каждому слову рукописей, как и все остальные. Но впоследствии — он в точности не знал, когда именно это произошло, — верить перестал. Однако на обычном поведении Дириенте это не сказалось и не внесло сколько-нибудь заметных перемен в обычное отправление им обрядов. Он был Хранителем высокого храма; на него возлагались определенные функции; он являлся слугой народа. Вот и все, что имело для него значение.
Ежевечерний ритуал за долгие годы — за несколько тысячелетий — никаких изменений не претерпел и восходил, как считалось, к событиям той самой ночи, когда Гости улетали с Земли. Впрочем, сам Хранитель в душе к этой идее, как и ко многому другому, относился весьма скептически. Со временем меняется все; сомнения проникают в любую систему верований; в этом Дириенте не сомневался. Однако же внешне поддерживал красивую сказку, в которую верили столько людей, и ни на шаг не отступал от строгого распорядка торжественных богослужений, потому что хорошо понимал, что людям так лучше. Люди ведь глубоко консервативны, хотя и каждый по-своему; а он назначен Хранителем храма, чтобы служить людям. В их семье всегда так и говорили: мы — Хранители, значит, мы служим людям.
Обряд достиг своей кульминации — жертвоприношения. Хранитель тихо произнес молитву Второго пришествия, в которой выражалась надежда, что Трое не заставят землян ждать слишком долго и вернутся на Землю. Слова скатывались с губ Дириенте быстро, почти машинально и казались ему звуками какого-то неведомого и безразличного ему мертвого языка. Затем он во второй раз и с той же театральной торжественностью выкликнул имена Троих, высоко поднял фарфоровый сосуд, перевернул его донышком вверх, и золотистое вино, что было в сосуде, потекло по каменному желобу, тянувшемуся по склону холма к храмовому пруду. На этом, собственно, обряд и кончался. И сразу же храмовый музыкант, худой человек с продолговатым лицом, словно выточенным из камня, до сей поры терпеливо сидевший в темноте возле ручья со своим сложным гидравлическим инструментом, ударил по струнам, и служба завершилась тремя мощными громоподобными аккордами.
Любой верующий, случайно оказавшийся в храме в столь поздний час, непременно упал бы в этот миг на колени, издавая крики радости и надежды и осеняя себя знаком Второго пришествия. Но в тот вечер в храме никаких случайных посетителей не было, лишь несколько служителей, которые занимались уборкой и запирали на ночь окна и двери. Когда же Хранитель наконец прервал контакт с космосом, он был в храме уже совершенно один, весьма отчетливо сознавая и одиночество своей усталой души, и полезность своей профессии, и сокрушительные удары своего неверия, волны которого вновь затопили его разум. Мгновенный укол боли, слабое мерцание, и Дириенте снова стал самим собой.
И незамедлительно из темноты появился Мерикалис. Широкоплечий, упорный, он высился перед Хранителем, точно призрак, которого тот сам же и вызвал.
— Ну что, ты закончил? Готов идти?
Хранитель гневно сверкнул глазами:
— Интересно, отчего такая спешка? Надеюсь, ты не станешь возражать, если я сперва уберу эти священные предметы?
— Убирай, убирай, — пожал плечами сторож. — Можешь возиться сколько хочешь. — В голосе Мерикалиса слышалось какое-то незнакомое напряжение.
Хранитель решил не обращать на него внимания и снова вошел в храм. Он убрал кадило и фарфоровый сосуд для вина в нишу у входа и запер решетчатую дверцу из стали. Затем быстро произнес полагавшуюся после этого молитву и на сегодняшний день закончил все свои дневные обязанности. Он снял свой высоченный двурогий колпак и повесил на крючок сутану, оставшись в одной простой льняной рубахе, подпоясанной потрепанной кожаной тесемкой.
Когда Дириенте снова вышел из храма, остальные служители уже уплывали в темноту по тропам с северной стороны храма, ведомые светом факелов. В теплом ночном воздухе слышался их смех, и Хранитель позавидовал их молодости, веселью и уверенности в том, что мир именно таков, каким они его себе представляют.
Мерикалис, все еще ждавший его возле цветущего лаврового куста под толстой мраморной складкой портика, махнул ему рукой, и они быстрым шагом двинулись через лужайку.
— Куда мы идем? — спросил на ходу Хранитель.
— Увидишь.
— Что-то ты больно темнишь, плут проклятый!
— Да, пожалуй, что и темню, — согласился Мерикалис.
Он вел Дириенте вокруг северо-западной стены храма к его задам, затем они свернули за угол и пошли по такой ухабистой дороге, что она напоминала ярмарочный аттракцион «американские горки». Мерикалис держал в руке маленький карманный фонарик — слабое пятнышко его янтарного света этой безлунной ночью казалось более ярким, чем было на самом деле.
Когда они проходили мимо выгребной ямы, Мерикалис сказал:
— А знаешь, я действительно чувствую себя очень виноватым: я ведь не хотел мешать тебе во время обряда. Честное слово, я был уверен, что ты уже все закончил!
— Теперь это не имеет значения.
— И все-таки мне не по себе. Я же знаю, как этот ритуал для тебя важен!
— Знаешь? — Хранитель не был уверен, что правильно понял слова сторожа.
Он никогда и ни с кем не обсуждал свою утрату веры. Даже с Мерикалисом, который за долгие годы стал, возможно, самым близким его другом, ближе, чем любой из храмовых священнослужителей. И все же он отнюдь не был уверен, что его неверие — это такая уж тайна. Вера всегда сияет на лице человека подобно полной луне, свет которой пробивается даже сквозь зимний ночной туман. Он, Дириенте, не раз имел возможность видеть такую веру в глазах других людей, он видел это особое сияние и сильно подозревал, что другие-то не видят у него в лице света истинной веры.
А сторож Мерикалис был человеком совершенно мирским. Он был обязан охранять храм и его многочисленные службы, которыми постоянно пользовались вот уже десять тысяч лет и которые в результате постоянно грозили рухнуть, каким бы прочным и массивным ни казался сам храм. Мерикалис знал все слабые места — мельчайшую трещинку в контрфорсе, любую незаметную ямку в полу или протечку в водостоке. В его душе жил также завзятый археолог, так что он мог со знанием дела вести беседу о различных стадиях строительства древнего храмового комплекса, об особенностях различных его реконструкций, о стратиграфических границах и об отличиях одной конфигурации храма от другой, весьма наглядно и живо объясняя, как именно храм создавался и перестраивался в течение многих веков. А вот религиозных чувств, похоже, Мерикалис был лишен начисто и любил только храм сам по себе, а не ту веру, которой этот храм служил.
Миновав выгребную яму, они уже довольно далеко продвинулись по узкой немощеной дороге, ведущей к вершине горы, и Хранитель чувствовал, что начинает задыхаться, ибо подъем становился все круче.
Ему редко доводилось пользоваться этой дорогой. В горах, правда, оставались еще старинные алтари, свидетельства примитивного огненного культа, который почти перестали отправлять несколько столетий назад еще во времена Самтаридского междуцарствия. Но алтари огнепоклонников Хранителя совершенно не интересовали. А вот Мерикалис, большой любитель старины, наверняка бывает там довольно часто и теперь, думал Хранитель. Небось, отыскал среди обгорелых камней нечто одновременно прекрасное и пугающее, вот и решился потревожить его во время совершения обряда. Что же он там нашел? Следы человеческих жертвоприношений? Гробницу доисторического правителя? Эта гора с незапамятных времен считалась святым местом; говорят, даже когда еще процветала старая цивилизация, породившая множество разнообразных машин и прочих технических чудес, а потом потерпевшая крах. Интересно, что он там такого необычного увидел?
Однако цель их путешествия, похоже, находилась отнюдь не на вершине горы. На середине подъема Мерикалис вдруг резко свернул в сторону от дороги, хотя они отошли от храма не так уж и далеко, и начал решительно пробираться сквозь густой кустарник. Дириенте, хмурясь, следовал за ним. Он понимал, что не стоит переводить время на праздные вопросы и лучше поберечь дыхание, ибо идти было трудно, и он все силы тратил на то, чтобы двигаться вперед и постоянно следить за тем, чтобы не споткнуться о прячущиеся в земле корни или побеги плюща. Он отвык ходить по горам, да и видел плохо, а путь освещал только маленький фонарик Мерикалиса.
Шагов через двадцать, которые дались Хранителю непросто, они неожиданно вышли на другую дорогу, точнее каменистую узкую тропу, которая, к удивлению Дириенте, делала петлю и спускалась назад, к храму. Однако привела их не в северную часть храмовой территории, а в ее противоположный конец, куда, как он считал, давно уже невозможно было пройти, так сильно и густо там все заросло.
Они находились недалеко от юго-восточного угла храма и всего шагах в двадцати от его задней стены. За все эти годы Хранитель ни разу не видел свой храм под таким углом — продолговатый и громоздкий, он нависал над ними черный на черном, некая сплошная беззвездная чернота на фоне черного небесного «задника», покрытого крапинками звезд.
В густом кустарнике вдруг открылась полянка, посреди которой виднелся грубо очерченный круг входного отверстия шахты примерно метр диаметром. На первый взгляд туннель был вырыт совсем недавно: вокруг высились груды свежей земли.
Мерикалис направился прямо к шахте и посветил туда своим фонариком. И Хранитель, несмотря на скудное освещение, смог разглядеть, что это, по всей видимости, некий подземный ход, уходивший под острым углом в сторону храма.
— Что это? — спросил Хранитель.
— Раскопки. И притом без разрешения. Кто-то из охотников за сокровищами здесь поработал.
Хранитель изумленно вытаращил глаза:
— Ты хочешь сказать, они рыли подкоп в храм?
— Видимо так, — кивнул Мерикалис. — В подвалы хотели пробраться. — Он спрыгнул вниз, сделал несколько шагов по наклонному туннелю, остановился и, нетерпеливо мотнув головой, окликнул Хранителя: — Да идем же, Дириенте! Ты непременно должен это увидеть!
Но Хранитель продолжал стоять на месте.