Мэйхью оказался скрупулезным, даже педантичным ученым мужем. Увлечение увлечением (легенда о Рыболовах из Ниоткуда продолжала занимать его разум), но его исследовательская подготовка и эрудиция поистине поражали. Он снабдил меня отрывочными сведениями о Голгороте и связанном с ним мифе, и мы долго обсуждали, какие сведения об историческом прошлом величественных руин можно считать достоверными. Португальцы обнаружили их около 1550 года, однако путешественники добрались до развалин лишь в 1868 году.
— Насколько я знаю, на камнях так и не обнаружили ни единой надписи, — пробормотал я.
Сухое, более подходящее аскету лицо Мэйхью оставалось серьезным и встревоженным.
— Да, и это-то и кажется мне странным! Раса, способная возвести стену в пятнадцать футов толщиной и восемьсот длиной, к тому же правильной эллиптической формы, наверняка обладала письменностью! Иначе как бы они производили необходимые для строительства математические расчеты? — несколько растерянно покивал он в ответ.
— А предметы? Удалось обнаружить хоть какие-то артефакты? — поинтересовался я.
— Только эти, — мрачно проговорил он и протянул мне деревянный поднос.
На нем лежали несколько мелких предметов странной формы из обожженной глины и камня. В них угадывался облик птицы — однако небывалой породы, настолько необычной, что я впал в замешательство. Что-то в них казалось неправильным, уродливым, даже… да, да, именно! — до чудовищности отвратительным. Я невольно вздрогнул от омерзения и несмело спросил:
— А вам известно их назначение?
Некоторое время он молча созерцал разложенные на подносе мелкие фигурки, внимательно изучая их сквозь стекла очков — пенсне Мэйхью никогда не снимал, и оно вечно болталось у него на шее на широкой ленте черного шелка. Слава об этом пенсне шла широко и повсюду — Мэйхью относился к нему со странным трепетом, — и я узнал об этом чудачестве задолго до того, как присоединился к экспедиции.
Затем он поднял глаза и посмотрел на меня.
— Возможно, это и есть Рыболовы из Ниоткуда, — проговорил он, понизив голос до хриплого, едва слышного шепота. — А возможно, это даже не они, а их великий Господин. Голгорот…
Необычное и неприятное сочетание горловых звуков этого имени заставило меня сморщиться — и в голове мелькнула непрошеная мысль: зря он это сказал вслух. Не надо произносить это имя — и уж тем более произносить его здесь, среди возведенных в незапамятные времена стен Зимбабве…
Не буду утомлять вас подробностями наших утомительных работ по расчистке места раскопок — они продлились несколько недель. Сначала мы исследовали «башни без вершин»: они оказались лишены какой бы то ни было выраженной внутренней архитектуры — в полых подобно каминным трубам стенах попадались лишь идущие через равные интервалы выступы. Мне они почему-то напомнили шестки в птичнике, или жердочки в птичьей клетке, однако я воздержался от каких бы то ни было предположений, предоставив Профессору право первому высказаться по поводу загадочного феномена.
Через месяц мне пришлось отправиться вверх по течению за грузом съестных припасов. Поручение пришлось мне по душе — я был рад избавиться от трудов на раскопе: мы как раз приступили к работам на Равнине Мегалитов. Странное это было место, должен я сказать: пространное, абсолютно ровное поле, по которому тянулись ровные ряды огромных, хорошо обтесанных каменных блоков. Эти исполинские прямоугольники напоминали мне алтари друидов — хотя кому могло бы понадобиться устанавливать на африканском плоскогорье сотни жертвенников. Тем не менее дата начала работ неумолимо приближалась, и мне стали сниться кошмары, в которых на алтарях извивались в муке обнаженные тела чернокожих жертв, прикованных к камням в ожидании… чего? Среди камней плясали, выводя жуткие напевы, шаманы в птичьих масках, а на все это глядела сверху луна, подобная воспаленному злому глазу, который то и дело заволакивался полосами тянущегося дыма — на равнине жгли бесчисленные костры…
Ужасные, ужасные сновидения посещали меня в те дни…
Поднявшись вверх по течению реки, я счастливо и без приключений достиг торговой фактории и пробыл там достаточно долгое время, чтобы дать работам на Равнине Мегалитов завершиться — я не был настроен возвращаться до их окончания. Меня принимал местный торговец, бур по происхождению, и он подробно расспрашивал меня о работе, время от времени кидая в мою сторону странные, косые взгляды — словно хотел, но все не решался задать мне пару самых важных вопросов.
— А вам не приходилось слышать о Великих Древних? — наконец собрался с духом и выпалил он во время одной такой беседы — его мужество наверняка подогрели изрядные дозы выпитого нами рома.
Я отрицательно покачал головой:
— Да нет, ни разу не слышал о таких. А что, это какая-то местная легенда?
— Ну… да… хотя… Боже ты мой! — не выдержал мой собеседник. — Местная, не местная — какая разница, тут вообще непонятно, из какого мира эта легенда, а вы — местная…
Ответ его впечатлил меня до крайности, однако расспросить доброго малого подробнее не вышло: бур резко сменил тему беседы и принялся непристойно и многословно распространяться о достоинствах местных женщин. На следующий день я сел в лодку и отправился вниз по реке с грузом припасов.
Оказалось, я зря терял время в беседах с хозяином фактории в Ушонге — раскопки на Равнине Мегалитов уже завершились некоторое время назад, но никаких серьезных находок не дали — только уже знакомые нам россыпи мелких птичьих фигурок из камня. Поэтому Мэйхью обратил весь свой исследовательский пыл на монумент, названный «Акрополь», и там, в раскопе, уходившем под основание центрального и самого большого камня, и сделано было самое важное открытие нашей экспедиции.
Профессор продемонстрировал мне находку в дрожащем свете шипящей на разные голоса керосиновой лампы: трясущимися руками он развернул тряпицу, в которой лежал предмет странной формы. Я долго смотрел на него — моей душой полностью овладели благоговейный страх и удивление… о да, таких чувств мне не приходилось испытывать с того самого вечера, когда я впервые увидел циклопические стены Зимбабве… И, кстати, холодок предчувствия снова прошелся у меня по спине — что-то недоброе поджидало нас среди древних развалин, и я наверняка догадывался об этом.
Черный Камень
Он представлял собой десятигранник — десять сторон на вид очень твердого, почти прозрачного черного камня поблескивали в свете лампы. Я затруднился бы сказать, что это за минерал. Однако, судя по тому, как он оттягивал ладонь, это вполне мог быть слиток какого-то металла…
— Метеоритное железо, — прошептал Мэйхью.
Глаза его лихорадочно блестели, стекла пенсне ловили мерцающие блики света — оно съехало и криво сидело на носу Профессора, но тот ничего не замечал.
— Его иссекли из сердца падшей звезды… И вы только посмотрите на эти надписи!
Я наклонился ниже и пригляделся: каждая из десяти скошенных граней сверкала безукоризненной полировкой, а поверхность покрывали столбцы крохотных букв, точнее, иероглифов — язык был мне не знаком, однако мысль, что нечто подобное уже приходилось видеть, не отпускала. Значки совершенно не походили на египетские иероглифы демотического или иератического письма, более того, они вообще не походили на буквы какого-либо алфавита. Несколько я перерисовал в блокнот, и вы можете теперь их увидеть:
Профессор благоговейно перевернул металлический слиток.
— Обратите внимание на рисунок на этой стороне, — заговорщически прошептал он.
И я увидел странную, грубо намеченную фигуру — профиль чудища, похожего на отвратительную птицу. Тварь таращилась и разевала клюв, усаженный клыками. Изображение внушало столь инстинктивное омерзение, что меня передернуло.
Я посмотрел на Мэйхью, не решаясь задать вопрос.
— Голгорот, — едва слышно выдохнул тот.
Через неделю мы отправились в Соединенные Штаты. По правде говоря, я пустился в путь с облегчением и радостью. Да, экспедиция принесла блестящие результаты, мы совершили открытие, которое должно было потрясти научный мир, но… С той ночи, как я впервые увидел Черный Камень, сон мой резко ухудшился. Возможно, конечно, меня зацепила тропическая лихорадка, но, так или иначе, ночь за ночью я ворочался и вертелся, и сны мои наполняли жуткие кошмары…
А в одну из ночей — наособицу — мне снова приснилось Зимбабве, но не в руинах, как ныне, а на пике мощи и расцвета: к небу поднимались дымы жертвенных костров, призрачной пеленой заволакивая скалящийся, подобно черепу, голый лик луны, удовлетворенно взирающий на ряды камней с прикованными жертвами — черные тела извивались в муке и страхе, а между алтарей скакали в варварской и страшной пляске шаманы…
Я точно знал: они хотят призвать из звездных пустынь некоего ужасного бога, однако как это знание пришло ко мне, я бы затруднился ответить. Но вдруг луну закрыли черные, хлопающие крыльями тени! Они кружили и пикировали, подобно огромным альбатросам, бросаясь на распростертые на алтарях тела, полосуя когтями и жадно разевая клювы… И тут в лунном свете воздвиглась большая, странным образом искаженная птицеподобная тень, и я, оцепенев от ужаса, уставился на нависающий, почему-то бескрылый (какая гадость…), но явно птичий силуэт. Тварь вместо перьев покрывали чешуйки, и мне хватило одного взгляда, чтобы узнать эту одноногую, одноглазую (о, этот страшный, буравящий взгляд!) фигуру с разинутым клювом, усаженным острыми зубами!..
Я проснулся с криком, а испуганный Мэйхью тряс меня за плечи, выпытывая причины столь бедственного моего состояния.
Одним словом, возвращению домой я обрадовался. С меня более чем достаточно было густых, отвратительно влажных джунглей, обступающих в смрадной, тяжкой тишине руины и словно подкрадывающихся, подкрадывающихся, подползающих ближе и ближе… Хватит с меня и жуткого каменного города, чье невообразимо давнее прошлое хранило тайны, которые мне вовсе не хотелось истребовать у погруженных в гробовое молчание развалин…
Причина нашего внезапного отбытия представлялась совершенно очевидной. Профессор Мэйхью отыскал то, что желал найти. Обнаружение Черного Камня Зимбабве обещало сделать его знаменитым — а если он сумеет расшифровать надписи, его слава станет поистине великой. Ибо Профессор, кстати, тоже был близок к тому, чтобы опознать их. Мое смутное воспоминание, ощущение, что я точно видел нечто подобное этим любопытным иероглифам, терзало разум — мне не удавалось ни выцепить нужный образ из памяти, ни изгнать привязчивую мысль.
Однако Мэйхью вспомнил, где он видел значки, подобные этим, — и я тут же признал его правоту. Писания Понапе! Конечно, я видел эти иероглифы в какой-то статье из воскресного приложения к газете! Статье, посвященной старинной книге и снабженной фотографиями ее страниц! Однако Профессор в отличие от меня был прекрасно знаком непосредственно с самой книгой — «Писания Понапе» хранились в библиотеке Кестера в Салеме, штат Массачусетс. Он изучал и собственно книгу, написанную на неизвестном языке, и ее вызвавший много вопросов и нареканий перевод на английский, подготовленный слугой Абнера Езекииля Хоуга, — полинезийцем-полукровкой с острова Понапе.
Мэйхью прилагал все усилия к тому, чтобы отыскать ключ к непонятным письменам. Все время пути по морю он напряженно размышлял над этим, рассылая по всему миру радиотелеграммы.
— Черчворд бы непременно нашелся с ответом — но, увы, он уже покинул мир живых, — бормотал Профессор. — Его «Ключи Наакала» так и не увидели свет, однако я читал его теоретические работы о Тсат-йо и рльехианском… Уверен — среди его черновиков наверняка отыщется что-то про понапианскую письменность — ну или как она там называется…
Однажды ночью, уже почти в виду берега, он ворвался ко мне в каюту, торжествующе размахивая желтым листком бумаги:
— Вдова Черчворда позволила мне разобрать неопубликованные заметки и бумаги супруга! — едва ли не прыгая от восторга, возвестил Мэйхью.
На щеках его проступил нездоровый румянец, а глаза сверкали лихорадочным блеском.
— Это наш шанс!
По правде говоря, я в этом сомневался. Однако вслух не сказал ничего, дабы не омрачать радость патрона.
Мы сошли на берег и незамедлительно отправились в Салем — в Университетском клубе профессор уже забронировал нам комнаты. На следующее утро Мэйхью оставил меня распаковывать записи, пленки и образцы находок, а сам отправился нетерпеливо бродить по городу в ожидании прибытия рукописей Черчворда. Их наконец доставили, и профессор целые дни проводил за чтением — как я и предполагал, оказавшемся совершенно бесплодным занятием: автор «Затерянного континента Му» и других псевдонаучных трудов ничего и знать не знал о таинственном языке.
— А что насчет бумаг Хоуга? — решил внести я свою лепту в поиски. — Возможно, его слуга составил что-то вроде словаря! Ну да, рукопись обнаружили в восемнадцатом веке, и дело давнее, но — чем черт не шутит! — раз уж «Писание» хранится здесь, в Кестере, отчего бы не попытать счастья: вдруг в фондах библиотеки отыщутся и остальные бумаги Хоуга!
В глазах профессора вспыхнул огонек надежды, и он с размаху треснул себя по лбу, да так, что пенсне свалилось со своего всегдашнего места.
— Отличная идея, молодой человек! — воскликнул он. — Я знал, что делал, когда нанимал вас!
На следующий день я сопровождал профессора в библиотеку, где его репутация и бумаги, подтверждающие наличие ученой степени, сослужили весьма полезную службу: в нашем распоряжении мгновенно оказались небольшой уединенный кабинет для чтения и экземпляр старинной книги. Мэйхью жадно поглощал страницу за страницей, в то время как я поглядывал на книгу с плохо скрытой брезгливостью. На память мне пришло то немногое, что достоверно известно из ее любопытной истории: знаменитый «купец-янки» Абнер Езекииль Хоуг из семейства Хоугов из Аркхэма обнаружил старинную книгу в ходе одного из своих путешествий по Южным морям в 1734 году — негоциант, как известно, составил себе состояние на торговле ромом и копрой.
Это был странноватый документ — многостраничный, причем писанный на бумаге из пальмовых листьев, да еще и разноцветными яркими чернилами. Листы переплели между двумя досками старинного дерева, сплошь покрытыми резьбой с непонятными рисунками. Книга испускала ощутимый запах старости, некоей вековой плесени и гнили, словно и впрямь лежала погребенная под спудом столетий…
Я читал то, что знаменитый археолог и исследователь тихоокеанских островов Гарольд Хэдли Коупленд счел нужным написать об этой книге в своей вызвавшей столько споров и неприятия работе «Доисторическое прошлое островов Тихого океана в свете „Писания Понапе“» — и надо сказать, воспоминания о прочитанном не добавляли приязни к книге. Бедный профессор Коупленд, некогда блестящий и смелый ученый, запятнал свою исследовательскую репутацию полными грубых неточностей и немыслимых допущений теориями о так называемом «утерянном континенте Му», который некоторые оккультисты и шарлатаны, подобные полковнику Черчворду, считали местом зарождения человеческой расы — «тихоокеанской Атлантидой», как они ее называли.
Внезапно я заметил, что Мэйхью оторвался от чтения и смотрит на меня лихорадочно блестящими, возбужденными глазами.
— Что-то удалось обнаружить, Профессор?
— Слоун, мальчик мой… ты был прав. Вот они — здесь. Загадочные значки, что мы срисовали с Черного камня — вот они! Смотри, — и он показал на несколько символов, вычерченных на твердой, как кожа пергамента, но осыпающейся от старости пальмовой бумаге. — Здесь… здесь… и здесь.
— Странно, что вы сразу их не опознали — а ведь так долго искали отгадку к письменности камня, — глупо промямлил я, не зная, что тут толком можно сказать.
Профессор лишь нетерпеливо пожал плечами.
— Я лишь мимоходом просмотрел оригинал, — пояснил он. — Меня тогда больше интересовал английский перевод… Но посмотрите сюда. Я попытался сопоставить иероглифы с английским текстом и получил вот такие предварительные результаты…