— В лесу волки и медведи.
— И лесные демоны. Не забудь про лесных демонов. — Она еле выговаривала слова сквозь сон.
— Ты бы лучше не упоминала о лесных демонах. — Я наклонился ниже, чтобы поцеловать ее в лоб, потом выпрямился. Когда я взглянул на нее снова, ее глаза уже были закрыты.
Я тихо вышел из комнаты в маленькую прихожую и закрыл там на засов дверь, потом спустился в кухню. Смешно, но я сам напугал себя разговорами о волках и медведях. Не то чтобы я хоть на момент представил себе этих зверей снаружи, а просто солнце уже совсем скрылось, на улице стояла кромешная тьма, и я оценил, в какой глуши стоит коттедж. Разговоры о лесных демонах тоже не успокаивали.
Закрыв на все запоры нижнюю дверь, я подошел к открытому окну и высунул в него голову. Прохладный ветерок освежил мою кожу. В темноте ничего не было видно, лишь смутные очертания ближайших деревьев. Наверное, после заката небо быстро затянули облака, и даже луна не освещала их края.
Мне стало еще больше не по себе, и я втянул голову внутрь, закрыл и запер окно. В нем виднелось мое призрачное отражение, которое боязливо поежилось.
— Старый осел! — обозвал я себя и стал подниматься по лестнице, насвистывая не совсем веселую мелодию.
* * *
Я проснулся внезапно, как и предыдущей ночью. Но на этот раз четко и ясно все осознавал. Рядом слышалось дыхание Мидж, она спала.
Мое тело напряглось, я лежал, соображая, что же разбудило меня. Лишь светящиеся цифры на электронных часах отбрасывали свет на мебель, рассеивая подавляющую темноту.
Я подумал, не толкнуть ли Мидж, но это было бы немилосердно, да и трусливо. Когда я вечером вернулся в спальню, ее одежда лежала кучей на полу, а сама она сонно посапывала под одеялом. Когда я поцеловал ее, то не ощутил запаха зубной пасты. Помнится, я подумал, что переезд и недели бешеной работы взяли свое.
Звуки. Сверху. И знакомые.
Я толкнул Мидж, но она не пошевелилась.
Я посмотрел на темную массу потолка. Там кто-то затаился!
По-прежнему с задранной головой я приподнялся на локтях. То ли от холода в комнате, то ли от чего-то еще по коже побежали мурашки. Звуки доносились приглушенно, и я понял, что они исходят не из комнаты наверху, а с чердака Мой вздох облегчения замер, не закончившись. Конечно, птицы не станут копошиться ночью. Тогда что за чертовщина? Мой зловредный ум тут же представил крыс, и я осел обратно на постель и накрылся одеялом. А может быть, всего лишь мыши? Мне хотелось убедить себя в этом, но мыши не могли так шуметь.
Забудьте о герое, который глухой ночью встает с постели, чтобы выяснить причину таинственных звуков, об этом смелом парне, который взбирается по скрипучим ступеням в мансарду, освещая себе путь фонариком или свечкой, а если он кинозвезда, то его еще сопровождает зловещая музыка. Это просто плод чьего-то идиотского воображения, а я — это я, и я родился с толикой здравого смысла.
Для меня была невозможна мысль о том, чтобы окинуть уютную постель и заглянуть на чердак. Невозможна. С этим можно погодить до утра.
Странно, что я вскоре уснул. Какое-то время я еще прислушивался, и мое сердце колотилось при каждом новом звуке — а я заметил множество других скрипов и стонов вокруг, хотя и говорил себе, что это просто старые бревна садятся после жаркого дня, — но скоро усталость одолела страх.
Я провалился в забытье, скрестив пальцы, чтобы даже привидение не добралось до меня.
Повторный визит
— Майк, проснись!
Не помню точно, насколько нецивилизованным был мой ответ, но он не остановил трясущую меня за плечо руку. Я открыл глаза, и в них хлынул свет.
— Майк, я хочу, чтобы ты увидел! — настаивала Мидж.
Ее лицо было совсем близко, и глаза смотрели куда бодрее, чем вечером. Из нее прямо-таки била жизнь, и ее прикосновения, видимо, передали заряд мне, потому что я вдруг тоже ожил. Это было второе утро, когда я проснулся, чувствуя бодрость и свежесть, а, как уже говорилось, это совсем не обычное мое утреннее состояние. Я становился прирожденным жаворонком.
Я потянул Мидж себе на грудь; она, смеясь, боролась.
— Нет, ты спустись вниз и посмотри! — Наконец вырвавшись, она схватила со стула мой халат, швырнула мне и стянула одеяло.
Я свесил ноги с кровати и просунул руки в рукава халата.
— Может быть, ты скажешь, отчего такое волнение? — ворчал я, но притворно.
— Сам увидишь.
Мидж смеялась и тормошила меня, тащила от кровати к двери. Белая ночная рубашка на ней (одна из моих старых футболок с закатанными рукавами) свободно колыхалась вокруг голых ног — приятный вид, когда только откроешь глаза утром.
— Снова хороший день, — заключил я, когда мы проходили мимо окна. Наши дружелюбные соседи-птички сообщили о своем присутствии.
— Здесь каждый день хороший.
Прожив здесь всего два дня, я не видел достаточных оснований для такого утверждения, но позволил протащить себя к лестнице.
— О, Гаджен, тут нужно быть помилосерднее!
Ковровая дорожка, что мы постелили довъезда, ощущалась мягко и упруго под босыми ногами, но доски под ней были твердыми и крепкими. О'Мэлли ничего не упустил.
Мы добрались до кухни-столовой, и Мидж отошла в сторону, махнув мне рукой. Засунув руки в карманы, я стоял, чего-то ожидая. Кухня казалась мне такой же, как раньше.
Я уже повернулся к Мидж, чтобы что-то сказать ей, но тут услышал хлопанье крыльев и подскочил от неожиданности. Птица перелетела через комнату, опустилась на буфет и что-то прочирикала — то ли приветствие, то ли предостережение, не знаю.
— Как она сюда попала?
Я уже заметил, что все окна оставались закрытыми.
— Это же тот дрозд, болван! Который вчера сломал себе крыло!
Я разинул рот на нее, потом на дрозда. Тот весело скакал по буфету, а потом снова взлетел, чтобы усесться на окно.
— Невозможно, Мидж! Это не может быть тот же самый.
Мидж рассмеялась, радуясь моей недоверчивости.
— Проверь коробку. Ты никого там не найдешь.
— Но это невозможно, — повторил я и в самом деле подошел к стоящей в углу картонной коробке. Дрозд-деряба перелетел с окна на стол, где были рассыпаны хлебные крошки — вероятно, их специально рассыпала Мидж, — и стал клевать. С аппетитом у него было все в порядке, как и с крылом.
— Мидж, — предупредил я, — не морочь мне голову. Это один из твоих друзей снаружи?
— Честное слово, Майк, это та же самая птичка. Ну разве не фантастика!
— Не верю. — Я покачал головой, наблюдая за дроздом и по-прежнему подозревая, что меня дурачат. — Крыло никак — никак — не могло поправиться за ночь, Мидж. И к тому же оно было так переломано, что я думал, птичка к утру умрет.
— Ты ошибся.
Мидж подошла к столу, и наш окрепший друг бросил клевать и посмотрел на нее. Она взяла крошку и протянула на ладони ему. К моему удивлению, птичка склевала корм прямо из рук, не выказав ни малейшего страха.
Две птички одной породы ничем не отличаются друг от друга, и я не мог сказать, наш это пациент или нет. Но вопрос оставался: если это не наш дрозд, то где же наш, раненый? И тут я заметил, что одно его крылышко помято и в нем недостает перышек. Во мне что-то похолодело. Теперь я был убежден. Это несомненно был тот, первый, дрозд, но его замечательное выздоровление не укладывалось в голове. Конечно же, или вчера он был не так уж изранен... или что?
Наверное, тогда-то мои подспудные тревоги насчет Грэмери начали переходить на более осознанный уровень. Ничего определенного, просто смутное беспокойство насчет странных явлений, ничего такого, что я бы мог ухватить и сказать: «Ага! А вот это уже чудеса!» Если бы что-то было плохо или хотя бы совершенно необъяснимо, то я бы хоть чуть-чуть встревожился. Но вполне могло оказаться, что птичка накануне вывихнула крыло, а за ночь оно вправилось (и снова привычное рационализирование того, в чем не было ничего рационального). А все остальное — да что остальное-то? Хорошая музыка, роскошная любовь (истинные воспоминания о переживаниях предыдущей ночи уже померкли), трещина в камне, которая никогда и не была трещиной? Мы влюблены, а это наш первый настоящий дом. Изогнутые стены круглой комнаты ловили солнечные лучи и буквально дышали безмятежной теплотой. Там действительно было нечто большее, чем солнце. И все же, все же...
Дрозд уже уселся Мидж на руку и счастливо заливался. Мои сомнения отступили, когда меня коснулась ее радость. С лучащимися от возбуждения глазами Мидж ласково говорила с крохотным созданием, которое по-своему отвечало ей. Она медленно подняла руку, чтобы дрозд оказался на уровне лица, и тихонько дунула на него, так что перышки чуть-чуть встопорщились, и птичка моргнула.
Я зачарованно смотрел, как Мидж, бесшумно ступая босыми ногами по каменным плиткам, плавно прошла к двери, потом повернулась ко мне и шепнула:
— Майк...
Так же осторожно я подошел к двери и отодвинул засов, стараясь производить как можно меньше шума. Птичка словно не замечала меня. Повернув ключ в замке, я тихо приоткрыл дверь, и Мидж вышла на крыльцо.
Высоко подняв руку, она сказала:
— Улетай. Найди свою семью и передай им от меня привет.
Дрозд как будто не хотел улетать, но Мидж резко опустила руку, так что птичка замахала крылышками и вспорхнула Она взлетела над садом, неистово крича и кружась вокруг головы Мидж. Дрозд пронесся над цветочными клумбами, потом снова взмыл ввысь, направляясь обратно в лес.
Мидж в восторге захлопала в ладоши, а я стоял рядом на ступеньке, обняв ее рукой за плечи, и с натянутой улыбкой подбадривал птичку. Когда дрозд улетел, я крепко прижал Мидж к себе и взъерошил ей волосы.
— Как ты это сделала?
— Он сам решил забраться мне на руку.
— Я имел в виду его крыло...
Все так же сияя глазами, она покачала головой.
— Он сам вылечился. Это было его собственное волшебство.
Снова «волшебство»; уже второй раз с тех пор, как мы въехали сюда, Мидж бессознательно употребила это слово. Я открыл рот, собираясь что-то сказать, но крыльцо вдруг окружили другие птицы, и все они шумно требовали завтрака. Мы бросились внутрь, подальше от галдежа, Мидж схватила со стола завернутую разрезанную буханку хлеба и вытащила побольше ломтей.
— Ладно, ребята, — крикнула она, возвращаясь к двери, — здесь хватит на всех, так что первыми — самые маленькие.
Они отказались выстроиться в очередь, но даже самые крошечные воробышки не робели перед большими и важными птицами, они все вместе сбились в путаницу перьев и щебетания и проворно сновали в толчее с добычей в клювиках.
Я оставил Мидж кормить стаю и поднялся по лестнице, собираясь побриться, но из головы не выходило чудесное исцеление. Крыло вправилось само, другого объяснения не было. Через десять минут я снова спустился на кухню, на столе меня ждали мюсли и поджаренный хлеб, а также крепкий кофе, и в аккуратной вазе стояла одинокая роза, только что срезанная в саду, чтобы оживить утренний натюрморт. Но значительно лучше обстановку оживляло сияющее лицо Мидж.
У крыльца по-прежнему порхали две-три птицы, словно подзадоривая друг дружку залететь внутрь, но большинство рассеялось и улетело по своим птичьим делам.
Намазывая поджаренный хлеб маслом, я проговорил:
— Я так и не понял. Вчера мне показалось, что та птичка в довольно неважном состоянии.
Прежде чем ответить, Мидж отпила свой кофе.
— Какая разница? Крыло зажило — это главное, так что же волноваться, каким образом?
И она в самом деле так считала. Во всяком случае, у меня осталось впечатление, что она не хочет задаваться вопросом об исцелении, не хочет углубляться в это. Я пожал плечами, готовый оставить эту тему, но склонный принять свою теорию о «вправившемся суставе». Неубедительно, но сойдет.
— Какие на сегодня планы? — спросила Мидж, но вопрос уже вылетел у нее из головы. Она выглядела так по-детски и такой маленькой в моей огромной перешитой футболке.
— Ну, сначала надо кое-что расследовать, — сказал я, и Мидж приподняла брови. — Ночью я слышал на чердаке какой-то шум.
— Ты, кажется, говорил, что под крышей гнездятся птицы.
— Да, вчера днем я так думал. Но это что-то копошилось среди ночи, когда все добрые птицы спят.
Мидж слегка встревожилась:
— У тебя есть какая-нибудь мысль, что это могло быть?
— Не совсем, но, черт возьми, сегодня утром, при дневном свете, я это выясню. Не хочется снова лежать в темноте и давать волю своему воображению.
— Надо было разбудить меня.
— Не хотелось тебя беспокоить, — пробурчал я с набитым ртом.
Мидж обошла стол, приблизилась ко мне и залезла на колени, заставив меня отодвинуть стул, чтобы хватило места. И клюнула в лоб.
— Хочешь, я схожу с тобой на чердак? — спросила она, и я не пропустил насмешливой нотки в ее голосе.
— А ты не впадешь в истерику, если мы увидим мышей? — Я покачал головой и отважно проговорил: — Спасибо, я схожу один.
При свете дня все казалось не так страшно.
— Ты знаешь, я не боюсь мышей. К тому же там надо многое выскрести и вычистить, так что чем скорее я начну, тем лучше. Думаю, ребята О'Мэлли больше навели там беспорядка, чем вынесли.
— Да нет, если разобраться, они неплохо поработали. Определенно они привели коттедж в божеский вид, хотя и нам самим пришлось изрядно покрасить и поразгребать. Хотя и меньше, чем мне представлялось при первой разведке. У тебя есть какие-нибудь мысли, как обустроить круглую комнату? Это очень важно.
Мидж нахмурилась.
— Мне она нравится именно такой, какая есть. Не думаю, что там нужно что-то менять.
— Твое дело. Согласен, она в хорошем состоянии. Возможно, Флора сделала там ремонт незадолго до того, как... хм... отойти в мир иной.
— Нам понадобятся занавески, может быть, белые или беж — все яркие цвета дает солнце. Ты заметил, как стены меняются в течение дня?
— Да, от ярких бело-желтых утром доогненно-золотых на закате. Потом этот теплый красный оттенок сразу после захода солнца. Они получают жизнь из самих себя, как тот огромный камень в Австралии, который постоянно меняет свой цвет.
— Скала Айерс. Говорят, он обладает таинственным свойством...
— Кто говорит?
— Аборигены.
— А круглую комнату аборигены видели?
Мой нос, как обычно, вздернулся (готов поклясться, до того, как я встретился с Мидж, он был другой формы).
— Что мне сделать, чтобы превратить тебя в серьезного собеседника? — Мидж надула губки.
— Ты говоришь обо мне? — спросил я, быстро вернув носу прежнюю форму.
— Ску-учно, — протянула она.
Моя рука нырнула ей под ночную рубашку, и, прежде чем Мидж успела пошевелиться, мои пальцы скользнули по ее нижним ребрам.
— Скучно? — спросил я.
— Не надо, Майк! Ты знаешь, что я этого не выношу!
Я кивнул и надавил, неожиданно и плотно, жесткие пальцы отыскали щекотливые зоны между ребер. Взвизгнув, Мидж подскочила на два-три дюйма у меня на коленях, но другой рукой я удержал ее.
— Скучно? — повторил я с любезной улыбкой.
— Майк, пожалуйста, ты же знаешь...
Мои пальцы судорожно дернулись, не зная жалости; она снова подскочила и, корчась, снова приземлилась мне на колени, икая от смеха, а я продолжал свое дело.
— Майк, не на-а-до-о-о-о!
— Ты сказала, скучно?
— Нет,нет! Интересно! Нет — увлекательно! Да, увлекательно! Чрезвычайно... Майк!.. Увле... кательно... Нет, чарующе... Никто... Я уже... Хватит, Майк, пожалуйста...
Как ни легка была Мидж, я с трудом ее удерживал и сам смеялся не меньше. Дрыгая ногами в воздухе, она вскоре соскользнула с моих коленей, ночная рубашка задралась.
Мидж вскрикнула, когда голое тело коснулось каменных плиток.
— Холодно! Ах ты гад... — Остальное было не разобрать за смехом.
Я зарылся лицом в ее волосы, руки скользнули вниз по ее телу и сцепились под грудью. Воспоминания о любви прошлой ночью не совсем покинули мои мысли, и я уткнулся носом ей в ушко, а зубами нежно куснул в шею.
— Ну вот, опять, здрасьте пожалуйста! — громко проговорила она.
Я не ожидал такого ответа. Взглянув на Мидж, я увидел, что ее слова относятся к новому посетителю. Через открытую дверь за нашими забавами с улыбкой наблюдала приятельница-белка.
— Добро пожаловать, заходи, — пригласил я зверюшку, заметив, что Мидж скромно натягивает ночную рубашку на бедра. — Наш дом открыт, вход бесплатный.