Филип Кинред Дик
Вера наших отцов
* * *
Выйдя на улицу, он обнаружил прямо перед собой безногого нищего толкача на деревянной тележке-платформе. Толкач оглашал улицу оглушительными воплями. Чьен замедлил шаг, прислушался, но не остановился.
Ему не давало покоя последнее дело, которым он занимался в Министерстве произведений искусств в Ханое. Чьен был настолько поглощен своими мыслями, что совершенно не замечал окружавший его водоворот велосипедов, мотороллеров и мотоциклов с небольшими реактивными моторчиками.
Соответственно, и безногий толкач сразу перестал существовать для него.
— Товарищ! — позвал толкач, устремившись в погоню за Чьеном.
Его тележка приводилась в движение гелиевой батареей, и калека управлялся с рычагами весьма ловко.
— У меня широкий выбор проверенных временем народных травяных средств. Имеется также заверенный юридически список лиц, испытавших благотворное воздействие лекарств. Если ты чем-то страдаешь, только назови свою болезнь, и я помогу.
— Прекрасно, но я здоров, — бросил Чьен, приостановившись.
Разве что, — подумал он, — не мешало бы избавиться от хронического недомогания всех служащих Центрального Комитета — карьеризма, заставляющего их атаковать врата всякой выгодной должности на государственной службе, включая и мою.
— Могу вылечить лучевую болезнь, — монотонно бубнил толкач. — Или усилить сексуальную потенцию. Могу обратить вспять течение раковых заболеваний, включая ужасную меланому, которая зовется черным раком…
Калека подсунул ему подносик с набором разнообразных бутылочек, алюминиевых баночек и пластиковых коробочек…
— …"Если соперник настойчиво стремится занять твою выгодную должность, я снабжу тебя особым веществом, внешне очень похожим на бальзам для улучшения кожи, но на самом деле это изумительно эффективный токсин. И цены, товарищ, низкие, низкие цены — у меня. А в знак особого уважения к столь достойному товарищу, я готов принять послевоенные бумажные доллары.
Предполагается их свободная международная конвертируемость, но реально они стоят едва ли дороже хорошей туалетной бумаги…
— Пошел ты к черту, — оборвал его Чьен и подал знак проплывавшему аэротакси.
Он уже и так опоздал на три с половиной минуты. Предстояла важнейшая встреча, и все его толстозадые начальники с наслаждением отметят в уме его опоздание. Подчиненные сделают то же самое с еще большим наслаждением.
Но калека-толкач сказал тихо:
— Товарищ, ты ОБЯЗАН купить что-нибудь.
— Почему же? — негодующе поинтересовался Чьен.
— Потому что, товарищ, я ветеран войны. Я сражался в последней титанической войне Народного Демократического Объединенного фронта против презренных сил империалистов. Я потерял нижние конечности в битве за национальное освобождение при Сан-Франциско. — Теперь, в тоне калеки появились торжественные нотки. Если ты откажешься купить предлагаемый ветераном товар, рискуешь уплатить штраф или даже оказаться в тюремной камере. ТАК ГЛАСИТ ЗАКОН. А вдобавок — подумай о своей репутации.
Чьен устало кивнул, отпуская аэротакси.
— Согласен, — сдался он. — Я должен купить что-нибудь.
Он окинул взглядом жалкий набор знахарских лекарств и выбрал наугад бумажный пакетик.
— Вот это.
Калека рассмеялся.
— Товарищ, это сперматоцид. Его покупают женщины, которые не имеют политического права приобрести таблетки. Тебе он едва ли пригодится, поскольку ты мужчина.
— Закон, — торжественно изрек Чьен, — не требует покупать только полезное. Я должен купить просто что-нибудь. Я беру этот пакет. — Он полез за бумажником, разбухшим от пачки послевоенных инфляционных долларов.
Будучи слугой государства, Чьен получал эти доллары четыре раза в неделю.
— Поведай мне о своих проблемах, — настаивал калека-толкач.
Чьен уставился на него. Он был шокирован — такое наглое вторжение в личную жизнь, да еще со стороны негосударственного служащего!
— Ладно, товарищ, — сказал калека, видя реакцию Чьена. — Не буду настаивать. Как врач — народный целитель — ограничусь тем, что мне известно.
Он задумался, изможденное лицо его стало серьезным.
— Ты часто смотришь телевизор? — неожиданно спросил он.
Захваченный врасплох, Чьен признался:
— Каждый вечер, кроме пятницы. По пятницам я хожу в клуб упражняться в завезенном с побежденного Запада эзотерическом искусстве рулевого.
Это было единственное хобби Чьена. Всю остальную энергию он посвящал исключительно партийной деятельности.
Калека выбрал серый пакетик.
— Шестьдесят торговых долларов, — объявил он. — Гарантия полная. В случае, если не подействует согласно назначению, прошу обратиться ко мне для полного и щедрого возмещения затрат.
— А как оно должно подействовать? — ехидно поинтересовался Чьен.
— Снимет усталость после долгих и утомительных своею бессмысленностью официальных монологов. Это успокаивающий порошок. Прими его, как только опять окажешься перед фактом длинной вечерней официальной телепроповеди, которая…
Чьен заплатил и взял пакетик. Фигу я тебя приму, — решил он в уме. — Все-таки это грабеж среди белого дня. Сделали ветеранов привилегированным классом. Теперь они кормятся за счет нас — молодого поколения, — как стервятники.
Забытый серый пакетик так и остался в кармане его пиджака. Чьен вошел в величественное здание Министерства произведений искусства, чтобы начать рабочий день в собственном солидном кабинете.
* * *
В приемной его ожидал плотного телосложения смуглолицый мужчина в коричневом шелковом двубортном костюме с жилеткой, производства Гонконга.
Рядом с незнакомцем стоял непосредственный начальник Чьена, Ссу-Ма Тзо-Пин. Он представил их друг другу на кантонском диалекте, которым Тзо-Пин владел довольно слабо.
— Товарищ Тунг Чьен, познакомьтесь с товарищем Дариусом Петелем. Он представляет новое учреждение дидактико-идеологического характера, скоро открывающееся в Сан-Фернандо в Калифорнии. — Тзо-Пин сделал паузу и добавил:
— Товарищ Петель отдал свою жизненную энергию борьбе со странами империалистического блока через педагогические каналы. Поэтому он назначен на столь высокий пост.
Рукопожатие.
— Чаю? — предложил гостям Чьен.
Он нажал кнопку инфракрасного хибачи, и мгновение спустя забулькала вода в керамическом сосуде — японского производства, с орнаментом.
Усевшись за стол, он обнаружил, что преданная товарищ Хси уже тайком положила на стол тоненькую папиросную бумажку с секретным досье на товарища Петеля. Чьен просмотрел листок, делая вид, будто это малозначительная бумажка.
— Абсолютный Благодетель Народа, — заговорил Тзо-Пин, — лично принял товарища Петеля. Абсолютный Благодетель доверяет товарищу Петелю. Это большая честь. Его школа в Сан-Фернандо будет заниматься обычной философией дао, являясь по сути нашим каналом связи с либерально-интеллектуальным крылом молодежи на западе США. Их довольно много уцелело в зоне между Сан-Диего и Сакраменто. По нашим предварительным данным — около десяти тысяч. Школа примет две тысячи.
Запись будет обязательной для всех отобранных нами. Гм, кажется, вода уже кипит.
— Благодарю, — пробормотал Чьен, опуская в керамический чайник мешочек одноразового чая «Липтон».
Тзо-Пин продолжил:
— Все экзаменационные работы студентов школы будут направляться в ваш кабинет, дабы вы могли тщательно изучить их идеологическую суть. Другими словами, вы, товарищ Чьен, будете определять, кто из двух тысяч студентов действительно искренне воспринимает идеи, заложенные в учении, которое будут преподавать инструкторы во главе с Петелем, а кто — нет.
— Я налью чай, — предложил Чьен, хорошо владевший тонкостями церемонии.
— Мы должны понять одну вещь, — отрубил Петель, чей кантонский диалект был еще хуже, чем у Тзо-Пина. — Проиграв мировую войну, американцы и их молодежь научились маскировать свои истинные чувства и убеждения. — Слово «маскировать» он произнес по-английски. Не поняв, Чьен вопросительно взглянул на начальника.
— Лгать, — перевел Тзо-Пин.
— Они послушно повторяют правильные лозунги, но внутренне убеждены в их ошибочности. Экзаменационные работы этой группы будут очень похожи на работы искренне убежденных студентов…
— Простите, но если я правильно понял, две тысячи работ должны пройти через мои руки? — Чьен был в ужасе. Он не верил своим ушам. — Этой работы хватит для специально организованного отдела. У меня нет ни минуты времени на что-либо подобное. — Он покачал головой. — Дать официальное заключение по поводу идейного уровня работ коварных противников, стоящих на ложных мировоззренческих позициях… Ну, ни хрена себе! — добавил он в довершение по-английски.
Тзо-Пин сморгнул, услышав крепкое западное ругательство и сказал:
— У вас есть люди. Дополнительно можете потребовать несколько работников — бюджет министерства, дополненный в этом году, позволяет. И помните: Абсолютный Благодетель Народа лично выбрал товарища Петеля для этой работы.
Его тон приобрел угрожающий оттенок. Правда, лишь слегка — только для того, чтобы упредить истерику Чьена и вернуть последнего в русло субординации. Хотя бы временно. Для усиления эффекта Тзо-Пин перешел в другой конец кабинета, к трехмерному портрету Абсолютного Благодетеля в полный рост. Несколько секунд спустя его присутствие заставило сработать специальный датчик автоматического магнитофончика. Знакомый голос начал более чем привычную проповедь.
— Сражайтесь ради мира, сыны мои, — зазвучал твердый, но проникновенный голос.
— Хм… — хмыкнул Чьен, немного успокоившись. — Возможно, удастся разработать программу для какого-нибудь из министерских компьютеров. Если использовать структуру ответов типа «да» — «нет» на базе предварительного семантического анализа идеологической верности… и неверности.
Возможно…
— У меня с собой один интересный материал, — сообщил Дариус Петель. — Не могли бы вы, товарищ Чьен, его изучить подробно? — Он затрещал «молнией» невзрачного старомодного пластикового портфеля. — Два сочинения, — пояснил он, — передавая бумаги Чьену. — Ваш ответ покажет, насколько вы квалифицированны. — Его взгляд встретился со взглядом Тзо-Пина. — Как я понимаю, если вам сопутствует удача, вы будете назначены вице-советником министерства, а Абсолютный Благодетель Народа лично пожалует вам медаль Кистеригана.
Оба — Петель и Тзо-Пин — неискренне улыбнулись в унисон.
— Медаль Кистеригана, — эхом повторил Чьен.
Он взял сочинения, придав лицу беззаботное и уверенное выражение. Но сердце его вибрировало в тревоге.
— Почему именно эти работы? Я хочу сказать, что именно я должен выяснить?
— Одна из этих работ принадлежит преданному прогрессивному деятелю партии, чьи верность и убежденность тщательно и неоднократно были проверены. Вторая написана неким юнцом, который стремится скрыть свои презренные мелкобуржуазные идейки. Вы должны определить, кому какая работа принадлежит.
Спасибо вам огромное, — подумал Чьен. Кивнув, прочел название первой работы: «Предвосхищение доктрин Абсолютного Благодетеля в поэзии Баха ад-Дин Зуара (Арабия, XIII век).»
На первой странице Чьен прочел четверостишие, хорошо ему знакомое.
Оно называлось «Смерть», он знал его едва ли не с детства.
"Пока еще не время, свежи следы весны,
Но у Него ошибок не бывает;
Нет для Него ни высоты, ни глубины,
А только сад,
Где нас он, как цветы, срывает".
— Да, сильное стихотворение, — сказал Петель, глядя на шевелящиеся губы Чьена, который перечитывал стихи, — для указания на древнюю мудрость, заключенную в идее Абсолютного Благодетеля о том, что каждый индивид смертен, смертен внезапно, а выживает лишь историческое дело. Как тому и надлежит быть. Вы с ним согласны? С этим студентом? — Петель сделал паузу.
— Или это скрытая сатира на пропаганду великих идей Абсолютного Благодетеля?
— Я хотел бы взглянуть на вторую работу, — попросил Чьен, чтобы выиграть время.
— Решайте прямо сейчас. Дополнительная информация вам не нужна.
Запинаясь, Чьен пробормотал:
— Признаться, я никогда не рассматривал это стихотворение с точки зрения… — Он почувствовал раздражение. — К тому же, это не Баха ад-Дин Зуара. Это четверостишие из «Тысячи и одной ночи». Тринадцатый век, тем не менее, я согласен.
Он быстро пробежал взглядом текст сочинения. Монотонный и скучный пересказ стертых партийных лозунгов-клише. Штампы, знакомые Чьену с рождения. Безгласый империалистический монстр, вынюхивающий следы истинного вдохновения, антипартийные группировки в восточных районах США, все еще плетущие сети заговоров… Необходимы настойчивость и бдительность, подчеркивал автор. Стереть с лица планеты недобитков Пентагона, подавить упрямый штат Теннеси, а особенно важно разделаться с болезнетворным очагом реакции на холмах Оклахомы. Сочинение вызывало зевоту. Очень серо. Чьен вздохнул.
— Наверно, — заметил Тзо-Пин, — мы должны дать товарищу Чьену возможность подумать над этой сложной проблемой на досуге. Вам разрешается взять сочинения домой на сегодняшний вечер и выработать собственное мнение, о котором вы доложите нам завтра.
Он кивнул, наполовину насмешливо, наполовину ободряюще. По крайней мере, он выручил Чьена из трудного положения, и уже за это тот был ему благодарен.
— Вы крайне любезны, — пробормотал Чьен, — позволив мне выполнить столь важное задание в счет моего собственного свободного времени.
Подонок, — подумал Чьен, имея в виду и Дзо-Пина, и смуглолицего Петеля. — Повесил на меня такую собаку, да и еще за счет моего же отдыха.
Да, компартия США явно в трудном положении. Академии перевоспитания не справляются с обработкой упрямой и своенравной молодежи-янки. И ты вешал эту собаку с одного функционера на другого, пока не добрался до меня.
Спасибо вам огромное, только не за что, — подумал он кисло.
Вечером в своей небольшой, уютно обставленной квартирке, он прочел второе сочинение, принадлежавшее перу некой Майон Калпер, и обнаружил еще одно стихотворение. Да, явно в этом классе занимались поэзией. Честно говоря, Чьен не любил, когда поэзию или любой другой вид искусства использовали как социальный инструмент. Но что поделаешь? Он устроился поудобнее в любимом спецкресле с суперполезной конфигурацией спинки, исправляющей дефекты осанки, закурил громадную сигару «Корона номер один» и начал читать.
Автор сочинения, мисс Калпер, выбрала для своего текста фрагмент из поэмы Джона Драйдена, английского поэта семнадцатого века. Это были финальные строки «Песни на день святой Цецилии»:
"Когда последний час отпущенный
Проглотит жалкий хоровод,
Зов трубный упадет с небес,
Воскреснут мертвые окрест
И сфер небесных встанет ход".
Черт бы вас всех побрал, — мысленно выругался Чьен. — Драйден, следует полагать, предвосхищает здесь падение капитализма? «Жалкий хоровод» — это значит — капитализм? Боже! Он потянулся к сигаре и обнаружил, что она погасла. Сунув руку в карман за любимой японской зажигалкой, он приподнялся с кресла…
— Твиииии! — послышалось в это время из телевизора в противоположном конце комнаты.
Так. Сейчас мы услышим обращение нашего любимого вождя. Абсолютного Благодетеля Народа. Он заговорит с нами прямо из Пекина, где живет уже девяносто лет. Или сто? Сейчас с нами заговорит, как мы его иногда называем, Великая Задница…
— Да расцветут в вашем духовном саду десять тысяч цветков самоосознанной скромности и бедности, — начал передачу телеведущий.
Чьен, внутренне застонав, поднялся и поклонился экрану, как тому и надлежало быть: каждый телевизор имел скрытую камеру, передававшую в побез — полицию безопасности — информацию о реакции зрителей.