— Я умею очень громко кричать. Конечно, если не решу использовать свою новую технику убийства.
— Отлично. Но я предпочитаю крик. Не думаю, что папа обрадуется, если ты начнешь убивать его волков.
Вероятно, никто из них к ней и не притронется, как она и считает. Я была почти уверена, что она права. Но одна из машин, которые мне видны, красный грузовичок Бена. А я не стала бы оставлять с Беном наедине пятнадцатилетнюю девочку, чьей бы дочерью она ни была.
Нас никто не потревожил, когда мы шли по моему заднему двору.
— Отличная машина, — заявила Джесси, проходя мимо моего «кролика». — Папа ценит то, что ты выставляешь ее здесь напоказ. Ты правильно поступаешь. Я ему сказала, что в следующий раз, когда ты на него рассердишься, распишешь машину граффити.
— Твой папа умный человек, — ответила я. — Граффити я приберегу на потом. Я решила, что когда появится повод, сниму три шины.
Я протянула руку и сделала вид, что веду машину на одном колесе.
Джесси захихикала.
— Это выведет его из себя. Посмотрела бы ты на него, когда картины на стене не висят прямо.
Мы дошли до изгороди, и Джесси пробралась через старую проволочную ограду.
— Если все же решишь раскрасить — можно, я помогу?
— Конечно, — пообещала я. — Подожду, пока ты не войдешь.
Она снова закатила глаза, но улыбнулась и побежала к заднему крыльцу. Я помедлила, пока она не помахала мне с крыльца и не исчезла в доме.
Вынося мусор, перед тем как лечь спать, я заметила, что у дома Адама по-прежнему много машин. Значит, встреча затянулась. Я почувствовала удовлетворение от того, что я не вервольф.
Повернулась, чтобы возвратиться, и остановилась. Я была глупа: какие бы острые чувства у тебя ни были, это не поможет, если не будешь внимательна.
— Привет, Бен, — сказала я мужчине, стоявшему между мной и домом.
— Рассказываешь всякие басни, Мерседес Томпсон, — ответил Бен приятным голосом. Как и сказала Джесси, у него изящный английский акцент. И выглядит он привлекательно, правда, чуть женственно, на мой вкус.
— М-м-м-м? — спросила я.
Он подбросил ключи от машины вверх и поймал одной рукой — раз и другой. Сделал так трижды, не отводя от меня взгляда. Если я закричу, Адам услышит, но, как я уже говорила, я ему не принадлежу. Конечно, у него есть чувство собственника, большое спасибо. Я серьезно не опасалась, что Бен настолько глуп и что-то мне сделает — особенно когда Адам рядом.
— Постой здесь немного, Бен. — Вервольф карикатурно изобразил акцент Адама, который детство провел в глубинке на юге. — Подожди, пока моя дочь не поднимется в свою комнату… Не хочет, чтобы она с мной встретилась. — Последняя фраза была произнесена опять с четким английским акцентом. Не совсем как принц Чарльз, ближе к Феджину из «Оливера».[9]
— Не знаю, какое это имеет отношение ко мне. — Я пожала плечами. — Но это тебя изгнали из лондонской стаи. Если бы Адам не принял тебя, у тебя были бы большие неприятности.
— Это не я, которым это сделано, — ответил он с нарушением правил грамматики. Я с усилием удержалась от того, чтобы поправить. — А что до того, какое ты имеешь отношение, Адам сказал мне, что ты его предупредила, чтобы он держал Джесси подальше от меня.
Не помню, чтобы я это делала, хотя и могла бы. Бен появился в нашем городе несколько месяцев назад в сопровождении целого хвоста сплетен. В Лондоне, в его районе, произошли три особенно жестоких изнасилования, и полиция подозревала его. Виновен он или нет, но его Альфа решил, что ему лучше уйти от внимания общественности, и переправил его к Адаму.
У полиции ничего против него не было, но после того как он эмигрировал, изнасилования прекратились. Я проверяла: Интернет — поразительная штука. Помню, я посоветовала Адаму следить за Беном, когда этот англичанин крутится по соседству с уязвимыми женщинами. Я думала о Джесси, но, кажется, ее имени не называла.
— Ты не уважаешь женщин, — бросила я ему. — Ты груб и жесток. А что, по-твоему, ему следовало делать?
— Иди домой, Бен, — послышался из-за моего правого плеча густой мягкий голос.
«Черт побери, мне нужно больше спать: я кому угодно позволяю подкрасться ко мне».
— Даррил, — выдохнула я, оглядываясь на второго по положению в стае Адама.
Даррил — рослый мужчина, гораздо выше шести футов. Джесси рассказала мне, что его мать была китаянка, а отец из африканского племени; он учился на инженера в американском университете, когда они встретились. В лице Даррила отражалась смесь этих двух культур. Выглядел он, как фотомодель или киноактер, но на самом деле обладал дипломом доктора философии и работал в Северо-западных тихоокеанских лабораториях в каком-то совершенно секретном правительственном проекте.
Я не очень хорошо его знала, но у него чрезвычайно респектабельная внешность, какая бывает у профессоров колледжа. Я предпочитала иметь за спиной его, а не Бена, но оказаться между двумя вервольфами, кем бы они ни были, совсем не хотела. И отошла в сторону, чтобы видеть одновременно обоих.
— Мерси. — Даррил кивнул мне, но продолжал смотреть на Бена. — Адам заметил, что тебя нет, и послал меня поискать. — Когда Бен ничего не ответил, Даррил добавил: — Смотри, не ошибись. Сейчас не время.
Бен задумчиво поджал губы, потом улыбнулся, и лицо его удивительно изменилось. Лишь на мгновение, но он выглядел по-мальчишески очаровательным.
— Никаких неприятностей. Просто поздоровался с привлекательной девушкой. Спокойной ночи, милая Мерседес. Хочу, чтобы я тебе приснился.
Я открыла рот, собираясь резко ответить, но Даррил перехватил мой взгляд и сделал отрицательный жест рукой. Если бы нашелся действительно злой ответ, я бы его все равно озвучила, но не нашелся, и я промолчала.
Даррил дождался, когда Бен направился восвояси, потом очень серьезно сказал:
— Спокойной ночи, Мерси. Запрись на ночь. И пошел к дому Адама.
После убийства вервольфа и встречи с Беном у меня должны были быть кошмары, но ничего подобного — я спала крепко и без сновидений; во всяком случае я ничего не помнила.
Я сплю с включенным радио, иначе при моем слухе я всю ночь лишь дремала бы. Я пробовала ушные затычки, но они для моего спокойствия слишком хорошо блокируютзвук. Поэтому я предпочла негромкую музыку, чтобы заглушить нормальные ночные шумы, но не пропустить чего-нибудь серьезного.
Что-то разбудило меня утром, за час до будильника, но хотя я выключила музыку и прислушалась, разобрала только, как отъезжает «Шевроле 350» с негромко работающим мотором.
Я снова легла, собираясь уснуть, но Медея сообразила, что я поднялась, и принялась проситься, чтобы я ее выпустила. Она мяукала не очень громко, но очень настойчиво. Я решила, что после записки Адама прошло достаточно времени, и, если я выпущу Медею побегать, он не решит, что я делаю это нарочно. К тому же это даст мне немного тишины, и я смогу снова уснуть.
Я неохотно выбралась из теплой постели и натянула джинсы и футболку. Счастливая тем, что заставила меня встать, Медея терлась о мои ноги и вообще все время путалась под ногами, когда я в полусне вышла из спальни и через гостиную направилась к выходу. Зевнув, я повернула дверную ручку, но когда попыталась открыть дверь, та не подалась. Что-то удерживало ее снаружи.
С раздраженным вздохом я нажала плечом, дверь неохотно приоткрылась на дюйм или два, и я уловила запах того, что лежало за ней, — запах смерти.
Мгновенно проснувшись, я захлопнула дверь и заперла ее. Я учуяла кое-что еще, но не хотела признаваться в этом. Бегом вернулась в спальню, сунула ноги в туфли и открыла свой оружейный сейф. Схватила свой 9-миллиметровый СИГ (пистолет фирмы «Сигармз»), вставила в него обойму с серебряными пулями и сунула пистолет за пояс пижамных брюк. Пистолет был холодным, неудобным и успокаивающим. Но успокаивал недостаточно.
Я никогда не стреляла ни по чему живому, только по мишеням. Если я охочусь, то делаю это на четырех лапах. Мой приемный отец, который сам был вервольфом, настоял на том, чтобы я научилась стрелять и делать серебряные пули.
Если это дело вервольфа — а после предыдущей ночи приходилось это признавать, — мне понадобится что-нибудь помощнее. Я взяла «Марлин-444» и зарядила его против вервольфа. Это ружье с коротким стволом; оно кажется небольшим, если не смотреть на диаметр ствола. Серебряные пули размером с тюбик помады гарантируют, как говорил мой приемный отец, что на них обратит внимание любой вервольф. После чего он приставлял палец к носу, улыбался и добавлял: «Или упадет и обратит внимание, если ты понимаешь, что я имею в виду». «Марлин» был его любимцем.
Ружье внушало уверенность, поэтому я неслышно раскрыла заднюю дверь и вышла в предрассветную ночь. Воздух неподвижный и холодный; я глубоко вдохнула и ощутила запах смерти, неопровержимый и бесповоротный.
Завернув за угол трейлера, я сразу увидела тело на своем пороге, то самое, что помешало мне открыть дверь. Человек лежал лицом вниз, но нос уже сообщил мне, кто он, — точно так же, как когда я открыла дверь в первый раз. Кто бы его ни бросил здесь, он действовал очень тихо и разбудил меня, только когда отъезжал. Больше никого здесь не было, только Мак и я.
Я поднялась на четыре ступеньки крыльца и склонилась к мальчишке. Дыхание паром вырывалось в воздух, но над его лицом никакого пара не было, не было и сердцебиения.
Я перевернула его на спину: тело еще теплое. Там, где он лежал, на пороге растаял иней. От него пахло домом Адама: ароматной смесью древесного дыма и очистителя воздуха, который предпочитает экономка Адама. Я не учуяла ничего, что сказало бы мне, кто убил Мака и оставил его как предупреждение.
Я села на заиндевевший порог, положила рядом ружье и осторожно коснулась волос Мака. Я недостаточно долго его знала, чтобы привязаться по-настоящему, но он мне нравился.
Услышав шорох шин, я снова вскочила с ружьем в руке и увидела, как от дома Адама отъезжает спортивная машина — причем так поспешно, словно бежит от адских огней. Мне трудно было понять, какого она цвета: черного, темно-синего или даже зеленого. Это мог быть тот же автомобиль, на котором бандиты прошлым вечером подъехали к мастерской — новые машины все кажутся мне одинаковыми.
Не знаю, почему мне так долго не приходило в голову, что появление на моем пороге тела Мака означает, что в доме Адама что-то неладно. Я оставила мертвого в надежде оказаться полезной живым и по-спринтерски побежала через свой задний двор, неся с собой ружье.
Дом Адама был освещен, как новогодняя елка. Обычно в нем темно, если нет гостей. Вервольфы, как и ходячие, хорошо видят в темноте.
Подойдя к изгороди, разделяющей наши участки, я подальше отвела ружье в сторону, взялась одной рукой за столб и перескочила. «Марлин» был у меня на предохранителе, но приземлившись, я тут же вернула курок в боевое положение.
Я вошла бы через заднюю дверь, если бы у передней не послышался громкий шум. Я поменяла цель, обогнула дом и успела увидеть, как диван, очевидно, выброшенный из окна гостиной и перелетевший через перила крыльца, приземлился на цветочной клумбе.
Не считая парня, которого я убила накануне, всех вервольфов учат сохранять тишину, когда они дерутся, — от этого зависит их выживание. Через раскрытое окно и дверной проем, с повисшей на петле входной дверью, я услышала из дома рычание.
Я шепотом выругалась — подобное выражение я использую только по отношению к ржавым болтам и запасным частям, которые не соответствуют рекламе. Но это помогает мне сохранять храбрость.
«Боже милосердный, — искренне взмолилась я, взбегая по ступенькам крыльца, — не дай ничему плохому случиться с Адамом и Джесси».
Войдя, я колебалась — с сердцем в горле и «марлином» в руке. Я тяжело дышала не только от бега, но и от нервного напряжения, и этот шум мешал мне слушать.
Больше всего беспорядка было в гостиной с высокими потолками, сразу за входом. Белый берберский ковер никогда не будет прежним. Одно из обеденных кресел лежало у стены грудой щепок, но пострадала и стена: пол усеивала отбитая штукатурка.
Почти все осколки разбитого окна оказались на пороге; стекло — на ковре от зеркала, которое сорвали со стены и разбили о чью-то голову.
Вервольф по-прежнему находился здесь. Это была женщина, и большой кусок зеркала торчал из ее спины. Она была мне незнакома: к стае Адама не принадлежит, потому что в стае только три самки, и я всех их знаю. Женщина почти при смерти и какое-то время не будет представлять проблему, так что я не стала ею заниматься.