- Может случиться наоборот,- еле вымолвил Вирайя, польщенный в тысячу раз более, чем похвалами всей Коллегии архитекторов.
- Ты ешь пока, бог, - рассудительно посоветовал Шаршу, - а то потом Аштор останется недовольна тобой. Вот, между прочим, фазанье мясо, перемешанное с ветчиной, - за рецептом ко мне приезжал повар иерофанта, наместника столицы...
Вирайя был изрядно голоден, поскольку специально не пообедал дома, зная кулинарные склонности Шаршу, а потому смущенно улыбнулся гетере и приступил к еде. Врач сам налил ему домашнего вина.
Жирный, одетый с безвкусной роскошью старик - надзиратель пригородной зоны виноградников, адепт среднего посвящения,- прохрипел, оборачиваясь к Аштор с бокалом в огромной, как подушка, лапе:
- К сожалению, дома, выстроенные посвященным Вирайей, не на всех влияют положительно... Уж как хорош летний дворец моего соседа, Мана Парсейи, а вот...
Судя по скорбной мимике старца, по тяжеловесному покачиванию головы, событие было печальным. Гости, ничего не спрашивая, разом оставили веселую болтовню и возмущенно забормотали, дивясь неслыханному злодейству. Вирайе даже показалось, что в этом возмущении был немалый элемент нарочитости, как будто каждый боялся, что остальные заподозрят его в недостаточном рвении. Только Шаршу молчал, набычив голову с тугими кудряшками вокруг лысины. Тогда архитектор стал оправдываться, устыдившись своей неосведомленности:
- Я живу затворником, посвященные. Я, как вы, может быть, знаете, занят сейчас Дворцом Коллегий Внешнего Круга (не утерпел - покосился, как реагирует Аштор)... так устаю, что даже сводку новостей не всегда читаю...
- Это непохвально! - ответил надзиратель виноградников. - Впрочем, вина твоя невелика, поскольку сообщение появилось только в нынешней сводке... Одним словом, мой сосед Ман был вчера убит собственной рабыней. Убит в летнем дворце... твоей постройки, посвященный Вирайя!
Снова общий гневный ропот. Только Шаршу сказал, преспокойно отправляя в рот кусок мяса, который он до сих пор тщательно поливал несколькими соусами:
- Ты так говоришь, Ицлан, как будто Вирайя соучастник, - видишь, он даже побледнел...
- Да ну тебя, - отмахнулся Вирайя.- Действительно, ужасный случай, наверное, тысячу лет такого не было...
- Ужасный, - серьезно ответил Шаршу.- А какова причина убийства, интересуешься?
- Интересуюсь, - не подумав, сказал Вирайя. Тут же старый Ицлан воздел глаза к потолку, отвернулся и плюнул.
- Да, причина! - твердо повторил Шаршу. - Хотя ты, Ицлан, считаешь кощунством говорить о чем-либо, кроме самого факта убийства, я все-таки скажу тебе и всем вам, друзья мои: достойный Ман Парсейя затравил сына этой рабыни гепардом!
- Ну и что? - спросил Идлан. - Значит, виноват был!
- Да не был он ни в чем виноват! Для развлечения своего затравил... Шаршу отер пот со лба, нехорошо усмехнулся. - Вместо порадоваться, что ее отпрыск потешил хозяина, - раскроила ему череп какой-то статуэткой!..
- Напрасно ты смеешься, - угрюмо упорствовал Ицлан. - Некстати!
- Отчего же, смеяться всегда кстати...
- Шаршу! - крикнул надзиратель, багровея и приподнимаясь на локте. Врач тоже приподнялся и заорал так, что рабыни испуганно замерли - кто с подносом, кто с кувшином:
- Я не смеюсь только над правом матери мстить за сына! Мстить подлецу и садисту, Ицлан!
Вирайя, хорошо знавший врача, почувствовал, что разгорается один из тех скандально-острых споров, которые так будоражат нервы в доме Энки.
- Назови меня недостойным имени Избранного, но я считаю, что раб может испытывать те же чувства, что и мы с тобой. Надо уважать в нем человека!
Вот это опаснее всего. Шаршу не признает авторитетов, глумится над общепринятыми взглядами... Сколько раз давал себе слово Вирайя не бывать здесь - и снова ехал в салон, навстречу греховной сладости вольных споров.
Насколько было известно Вирайе, вольнодумию врача положила начало некая юношеская любовь к столь же юной рабыне, а может быть, просто первая влюбленность, но необычайно светлая, такая, о которой до конца дней сладко щемит сердце. И что-то ужасное случилось с этой девочкой... Что-то, в чем был вынужден принять участие сам Шаршу. Потом, как говаривал Энки, идею равенства человеческого укрепила в нем работа медика. "Внутри-то у всех все одинаково... что у последнего раба, что у иерофанта... Все болеют, все жалуются, все, если больно, на тебя по-собачьи смотрят: помоги! Какие уж там посвящения..."
- Конечно, коротконосые лишены нашей утонченности, но зато чувства у них ярче и сильнее.
Ицлан побагровел так, что стало страшно за него, и не смог сказать больше ни слова. Вмешалась маленькая, подвижная женщина с обезьяньим личиком под сиреневой челкой - жена инспектора колониальных распределителей, ныне пребывавшего у Ледяного Пояса:
- Не знаю, сильнее ли у них чувства, - за своего сына, спаси его Единый, я бы любому перегрызла горло! Но ты, Шаршу, должен быть последовательным. Если уж рабы - такие же люди, как мы, то почему ты не отпустишь на волю своих?
- Я думал об этом, Танит. Это наивно. Во-первых, никто не включит их в систему распределения. Если не моими, то чьими-нибудь рабами они станут. Во-вторых... они все-таки не совсем такие, как мы. Слишком велика дистанция.
Подозвав жестом одну из северянок, Шаршу заставил ее сесть рядом и обнял за плечи. Ловкая, прекрасно сложенная, эта крепкая курносая девушка не слишком проигрывала даже в обществе красавицы Аштор. Пушистые, ресницы былл в страхе опущены, но из-под них то и дело вспыхивала чистейшая голубизна.
- Вот,- сказал врач, - смотрите, какое чудо! Она родилась там, где никто и не слыхал о нашей стране. Зато каждый ребенок из ее племени знает, что несколько раз в год прилетает громадный дракон и уносит самых здоровых парней и девушек. Она перепугана раз и навсегда. Я долго отучал ее дрожать перед любым механизмом. Будь я проклят - она удирала от водослива в отхожем месте! Если я ее отпущу, она заблудится на Парковой горе. Раб не может покинуть пределы метрополии. Даже если я уговорю "дракона" отвезти ее домой, она не сумеет показать, куда надо лететь. А здесь ей совсем неплохо. Во всяком случае, как бы я ни напился, я не заставлю ее драться насмерть на ножах с другой такой же девчонкой... И не буду ломать ей пальцы щипцами для орехов, как любят в Висячих Садах!
- Кто говорит о крайностях? - немного успокоившись, запыхтел Ицлан.Пусть я не считаю раба человеком, но наслаждаться его муками я тоже не стану. Я даже животных никогда не мучил... Не думай, что я оправдываю покойника Мана. Но согласись, что раб должен знать свое место, иначе завтра он поднимет руку на Избранного по меньшему поводу, а послезавтра - из-за плохого настроения...
- Ты прав, - грустно сказал Шаршу. - Такая уж система. И эту рабыню надо казнить... Надо, ничего не поделаешь. Но я бы установил какую-нибудь ответственность и для Избранных... Хотя бы за чрезмерную жестокость! Караем же мы отца или мать, искалечивших свое дитя. А рабы - наши дети.
Он убрал руку с плеча девушки, и она неслышно ускользнула.
- Но почему же это так? - заговорил Хассур, блистая впалыми глазами и назидательно подняв костлявый палец. - Почему коротконосые, существуя на свете столько же, сколько Избранные, не создали своей культуры, городов, машин? Разве это не говорит о врожденной неполноценности коротконосых? О том, что сам Единый установил неравенство рас, а значит, и рабство?
Из-под башенного лба Шаршу словно выстрелы сверкнули. Он окончательно сорвался и налетел на Хас-сура:
- У тебя достаточно высокое посвящение - читай хроники! Мы сами, сами делаем их неполноценными. Держим весь мир в невежестве и нищете - пусть плодится дешевая рабочая сила! Ни одна машина не может быть вывезена за пределы Островов Избранных - кроме вооружения для постов! Ни один раб, побывавший здесь! Священная необходимость? Нет! Страх обзавестись соперниками!
Вирайя понял, что Шаршу потерял контроль над собой и теперь наговорит такого, что не годилось бы слушать людям низших посвящений - например, Аштор. А ей хоть бы что - глаза горят вниманием и любопытством...
- Читай хроники, говорю тебе! Знаешь, как возникали города и царства на великих реках, на Внутреннем море, в Восточном океане? Где они теперь, а? Потомки тех народов до сих пор бредят божьим гневом. Слыхал про Сестру Смерти? А они ее видели...
- Шаршу, - предостерегающе шепнул Вирайя, погладив его плечо.
- Все это логично, - увернулся Хассур, - но ты, кажется, сомневаешься в справедливости воли Единого? Согласно ли это с учением Ордена?
И наступила тишина, нарушаемая только плеском воды. Скульптор, кажется, сам испугался своих резких слов, их неожиданно грозного звучания.
- Об этом ты поспоришь со священниками, - хрипло ответил врач, наливая себе кубок вина. И тут Аштор гениально разрядила напряжение, грациозно подобрав ноги и протянув руку в ожидании опоры. Вирайя вскочил пунцовый, со слезами на глазах и неистово бьющимся сердцем. Все высокие материи разом вынесло из сознания. Аштор балетным движением перемахнула канал, подала руку архитектору и таким взглядом обвела гостей, словно вполне отчетливо сказала: "Советую всем заняться тем же..."
Танит с сиреневыми волосами засмеялась и крикнула:
- Вот кто мудрее нас всех! Браво, Аштор, мы просто болтуны! Шаршу, нет ли среди твоих полноценных рабов красивого молодого мулата?
- Поищем, - улыбнулся, принимая игру, хозяин дома. - Ты сама проверишь его полноценность!
Ицлан добродушно похохатывал; только Хассур мрачно блестел глазами.
...Он догнал Аштор в самой глубине аркады, где лишь две-три свечи роняли тусклый свет на расстеленные шкуры. Гетера стояла перед зеркалом, сбросив безрукавку и разглядывая свои круглые молочно-белые груди. Заслышав шаги Вирайи, не обернулась, только сказала:
- Надо бы загореть. Я слишком много сплю днем. - И медленно расстегнула широкий ремень, шитый золотом и бисером.
Вирайя сел на шкуру. Она прилегла рядом, не прижимаясь, давая себя осмотреть. Ногтями поиграла с нагрудным знаком Вирайи:
- О чем ты думаешь? Ты какой-то грустный.
- Ты могла бы мучить раба? - спросил он, потому что от ее ответа, как ни странно, что-то зависело в предстоявшем любовном сближении. Аштор ответила без удивления:
- Не бойся, не могла бы. Я никого не могу мучить, даже когда меня об этом просят.
- Просят?
- Да, есть и такие.
Она придвинулась ближе, подтянула колено к животу и обхватила его руками.
- Может быть, ты недоволен, что я увела тебя из зала?
- Что ты!
- Не знаю. Есть мужчины, которые любят все делать на виду у гостей.
- Они неполноценные, - сказал Вирайя, и оба рассмеялись, припомнив сегодняшние разговоры.
Странно - ему не хотелось бурных ласк. Эта женщина, такая царственно прекрасная, вдруг показалась Вирайе нуждающейся в жалости и защите. Он привлек ее голову к себе на грудь. Она охотно прильнула и сказала, вздохнув:
- Вот ты какой, бог...
Он поднял голову, почуяв чье-то присутствие.
Под аркой, на берегу канала, стоял и внимательно смотрел на них человек, обтянутый черной кожей, с золотым крылатым диском на груди, в зеркальном шлеме. В левой руке у него был красно-белый полосатый жезл, на поясе - радиопередатчик и пистолет. Вестник Внутреннего Круга в полном облачении, торжественно окаменелый.
Аштор, вскрикнув, отпрянула и попыталась прикрыться шкурой - только глаза блестели. Вирайя встал на ватных ногах, выпрямился.
- Именем Священного Диска! Вирайя Конт, адепт малого посвящения Внешнего Круга?
- Я.
- Слава Единому, жизнь дающему, вечному.
- Слава Никем не рожденному,- ответили губы Вирайи.
- Посвященный, следуй за мной.
Гости лежали, уткнувшись лицом в ковер. Валялись надкушенные фрукты, перевернутая посуда. Архитектор, проходя мимо, подумал: "Как забавно торчит кверху зад Шаршу, обтянутый домашним халатом".
III
Тяжелый, хмурый затылок. Затылок-груша, воспаленный, розовый, словно опухоль. Затылок, выразительный, как лицо, - глубокая поперечная складка напоминает неумолимо сжатый рот.
Затылок выплывал из темноты, как мертвое багровое солнце. И опять рука Орианы хватала бронзового дельфина. И край массивной подставки, словно в пирог с твердой коркой, проваливался в лысину.
Не было больше страха. А может быть, его вовсе не было? Убив, она стала сама как мертвая. Собрала в сумку свои нехитрые пожитки, надела обувь покрепче, закуталась в покрывало и ушла. Ни о чем не думая, никого не замечая, добралась по дороге до столицы. На контрольном пункте ее окликнули "голубые". Наверное, она производила впечатление помешанной - смеялась им в ответ, махала рукой. Пропустили с прибаутками, один даже сделал вид, что собирается облапать. Она побежала, солдаты хохотали.
Села отдохнуть в подвале пустого портового склада - и поняла, что дальше идти не сможет. Затылок, седой и розовый, наплывал, рождая нестерпимую тошноту. Она била по нему, проламывала, и все повторялось сначала.
Она корчилась в судорогах рвоты, когда со ступеней ослепил ее луч света. Ориана ползком попыталась выбраться из него, как из ловушки, но луч преследовал ее, пока не загнал в затхлый мокрый угол. Пожилой широколицый офицер в голубой каске присел на корточки рядом с ней и стал сипло, добродушно уговаривать.
- Ну, хватит, хватит... Я понимаю - шутка ли, убить Избранного!
Она немигающими глазами уставилась в морщинистое лицо, по которому струйками стекал пот из-под каски.
- Зверек, ну право слово, кролик! - умилялся офицер, обращаясь к напарнику, тому, что держал фонарь. - Просто не верится, что такая вот могла... Давай-ка посмотрим спинку, единственно для очистки совести.
Напарник мигом расстегнул пряжку на плече Орианы, оголив татуировку. Офицер развел руками, вставая:
- Все правильно, голубушка. Ман Парсейя, дата и личный номер. Сами пойдем, красавица, или помочь?
Ориана послушно встала.
В закрытой голубой машине, пропахшей табаком и блевотиной, сопровождавшие стиснули ее с двух сторон плечами. С переднего сиденья, отделенного решеткой, обернулись водитель и еще один стражник: смотрели, как на невиданного зверя.
Человеческое присутствие избавило Ориану от налетающего затылка. Осознав это, она благодарно прижалась к шершавому, с холодной металлической нашивкой плечу офицера. Кто-то хихикнул, другой сказал: "Дурочка". Блаженно улыбаясь, любовалась она озаренной прожекторами жизнью порта. Что-то чуждое людям виделось ей и в растопыренных, как пауки, черных кранах на пирсе и в величавом движении огней на рейде. Над скопищем мелких судов полыхала трескучая звезда дуговой сварки: два раба, стоя в дощатой люльке, латали корму транспорта.
Яркий, веселый свет звезды поманил Ориану, и она машинально протянула руку к стеклу. Молодой стражник, словно кот подвешенную бумажку, легко перехватил ее руку и выкрутил в кисти. Она забилась от боли.
- Легче все-таки, мясник!- проворчал офицер, укладывая безжизненную голову Орианы на спинку сидения.
- А, ладно, все равно ей крышка, - беспечно ответил напарник, сжимая и разжимая кулак в перчатке.
...Она схватила бронзового дельфина и взмахнула им над желтой фарфоровой лысиной, но хозяин успел обернуться. Густо напудренное, ноздреватое, как гриб-трутовик, лицо Мана оскалилось мелкими гнилыми зубами и вдруг укусило Ориану выше локтя...
Рванувшись, она разлепила веки. Жгут был уже снят, уколотое место протирал ваткой бритоголовый мужчина в кожаном жилете на голое тело. У него были медлительные слоновьи движения и глаза, словно подернутые паутиной.
Ориана еще не различала отдельных предметов в комнате. Постепенно внимание сосредоточилось на человеке, сидевшем за столом напротив. Это был офицер Стражи Внешнего Круга с раззолоченной грудью и бриллиантовым знаком посвящения на шейной цепи. Перед ним в свете настольной лампы лежало содержимое сумки Орианы. Офицер смотрел не на вещи и не на рабыню, а все время на того, кто сидел неподалеку стола. Полный, русый, краснощекий бородач, он по-мальчишески обхватил ногами спинку стула и положил подбородок на сцепленные пальцы рук. Увидев, что женщина пришла в себя, он оживился: