Видимо, я действительно был очень пьян, направляясь в ванную, если не смог сразу распознать этот переливающийся из тональности в тональность изменчивый голос-хамелеон. Он говорил, и я даже замер, боясь шевельнуться, услышав отвратительные вкрадчивые интонации:
— Тебе все равно осталось жить недолго, Роман… Месяцы, ну, пускай даже два-три года… Мелочь даже по вашему счету, а потом — ничего, вообще ничего, понимаешь, Роман? Ни добра, ни зла, ни всех этих сказок про воскресение… Ночь, вечная холодная ночь, подумай, Роман, неужели не страшно?
И незнакомый надтреснутый голос насмешливо ответил:
— Не пугай меня, Хромой. Я старый зек, Хромой, и я знаю, что есть вещи и пострашнее смерти. Не без твоей помощи узнал я это, Лысый Убийца, похититель детей… И не боюсь я ночи там. Я боюсь ночи здесь, Хромой.
Послышался неприятный хрустящий звук — как будто перекусили кость. Я, цепенея от поднимающегося откуда-то из глубины тошнотворного ужаса, заглянул в щель между створками двери.
За дверью была большая, заставленная стеллажами и книжными шкафами комната — очевидно, кабинет деда ДД. Сам Лопухин-старший сидел в высоком черном вольтеровском кресле у задернутого тяжелой шторой окна. Он сидел вполоборота ко мне, но горевшая по его правую руку настольная лампа не давала ему увидеть меня, даже если бы я стоял на пороге.
Второй человек, находившийся в кабинете, был виден мне только со спины, но и этого было вполне достаточно, чтобы понять, кто он. Громадная костлявая фигура, одетая на сей раз в какое-то немыслимое черное кожаное пальто до пят, голомозый череп. Зловещие вкрадчивые интонации, перешедшие теперь в мерзкий свистящий шепот:
— Ты выжил из ума, старик… Я предлагаю тебе сделку. Только я могу подарить тебе еще одну жизнь в обмен на чашу. Ну зачем тебе чаша, старик, все равно ты не можешь разбудить ее силу…
— Ты сказал «чаша», Хромой? — неожиданно громко воскликнул Лопухин. — С каких это пор ты осмеливаешься называть ее так?
Черный силуэт отшатнулся. Но через секунду приблизился к креслу почти вплотную, навис над ним, матово поблескивая страшной головой, и зашипел:
— Ты стареешь, Роман, ты с каждым днем все ближе и ближе к смерти, а моя сила все растет… Тебя уже совсем мало, Роман, а меня все больше и больше… Вот потому-то я и называю раритет — чашей…
Я неслышно отодвинулся от двери. Мой вчерашний визитер снова находился со мной под одной крышей, но на этот раз у меня была куда более выгодная позиция, чем в первую нашу встречу. Разумеется, я понимал, что устраивать разборки в чужом, да к тому же столь уважаемом доме, нехорошо, но за лысым был записан слишком большой должок, а такие долги я не прощаю. Стараясь ступать совершенно бесшумно, я проскользнул в прихожую, постоял секунду, прислушиваясь к едва доносившемуся из комнаты ДД пению, затем нашел на вешалке свою куртку и вынул из кармана кастет. Вчера я уже имел возможность убедиться в том, что голыми руками лысого не возьмешь. Вырубать его нужно сразу, жестко и — главное — неожиданно. Кто знает, вдруг он и вправду мастер искусства замедленной смерти? Но кто бы он там ни был, а мгновенный удар кастетом в основание черепа уложит любого. Проверено.
Правда, нужно ухитриться нанести удар действительно мгновенно. Здесь мне приходилось надеяться только на то, что враг стоял спиной к дверям и был поглощен спором с Лопухиным-старшим. Смысла этого спора я, правда, не уловил, но разговор у них происходил явно на повышенных тонах. Стало быть, существовал небольшой шанс на то, что, если отворить дверь тихо и без скрипа, то они этого не заметят. А преодолеть три метра до кресла — не проблема.
Я подкрался к двери и осторожно заглянул в комнату. Там ничего не изменилось, если не считать того, что лысый верзила повернулся к Лопухину боком и мог краем глаза видеть, как открывается дверь. Это было плохо, но не смертельно, потому что стоять в таком положении — почти не видя собеседника — ему явно было неудобно. Я поплевал на палец и начал аккуратно смазывать дверные петли, прислушиваясь к доносившимся из кабинета обрывкам спора.
— Глупец, — свистел лысый, — ты сам не понимаешь, от чего отказываешься. Любой человек в мире с радостью отдал бы все за возможность обрести бессмертие — любой, кроме тебя, дурака с куриными мозгами… А если ты думаешь, что раритет поможет тебе там…(он произнес несколько непонятных слов), то ошибаешься… он никогда никому не помогает…
— Я ничего не думаю про раритет, — ответил Лопухин. — Я знаю только, что ты все равно лжешь мне, ты, Бабаи, Серый Обманщик, как лгал ты Чэнь Тану, обещая ему бессмертие в обмен на жизнь несчастного Ли Цюаня… Как лгал ты самому Ли Цюаню, которого убил в заводях Талассы… Да, раритет никому не помогает, как не помогает никому и Корона с Камнем, погубившая Ли Цюаня… Ты же всегда и всем лжешь, Хромой!
— Ты брешешь, как паршивая драная шавка из трущоб, — неожиданно холодно и величественно произнес лысый. — Ты не мог знать судьбу дерзкого Ли Цюаня, возомнившего себя Хозяином Железной Короны, это было за много воплощений до тебя… Ты упорствуешь в своей слепоте и отказываешься от бессмертия. Хорошо!
Он выпрямился во весь свой немалый рост и повернулся к Лопухину. Я надел на руку кастет, подвигал пальцами и взялся за ручку двери.
— Но запомни, старик, — вещь эту можно не только купить, но и отнять. А отнять ее можно и у мертвого.
— Я не боюсь тебя, Хромой, — устало сказал Лопухин-старший. — Но ты стал очень утомителен в последнее время.
Дверь открылась уже наполовину. Тот, кого дед ДД называл Хромым, до сих пор ничего не заметил.
— А отнять у меня раритет ты не сможешь, — продолжал старик. — Твоя сила не безгранична, убийца, ты не можешь читать чужие мысли… И потом, я ведь знаю, чего ты боишься больше всего на свете…
Черная фигура опять дернулась, и я испугался, что лысый сейчас обернется. Но взгляд его по-прежнему был направлен на Лопухина, и я смог беспрепятственно открыть дверь до конца.
— Ты осмелился угрожать мне, Роман, — просвистел он, — и ты будешь наказан… — голос его окреп и загремел, и в его гулких раскатах я сделал два неслышных шага вглубь кабинета. — Да, ты прав, я не умею читать мысли. Но я умею допрашивать мертвых, а мертвые никогда не лгут! Жди Стрелу Мрака, Роман! Жди Стрелу Мрака!
И тут я прыгнул. Это был хороший прыжок, много лучше того, что вчера кончился для меня так плачевно. Я высоко взлетел в воздух и, падая сверху, с силой опустил тяжелый кастет на голый поблескивающий череп.
Вообще-то это был убойный удар, решиться на который можно было только с пьяных глаз, и, возможно, я впервые в своей жизни убил бы человека, но все произошло по-другому. Вместо того, чтобы с размаху налететь на тугую кожаную спину, я, увлекаемый силой удара, пролетел куда большее расстояние и врезался в книжный шкаф. Кастет разбил стекло книжной полки, и на меня, вспахавшего подбородком ковер, посыпались острые осколки, крупные и помельче. Меня пронзило мгновенное ощущение раскаяния за дурно выполненный удар и страх перед неминуемым ответным ударом противника. Я не сомневался, что если он сумел за какие-то доли секунды почувствовать опасность и уклониться, то нога его размозжит мне позвоночник раньше, чем я успею перекатиться на спину. Но мгновение протекло, удара не последовало, и я, совершив ритуальный круговой мах ногой (на случай, ежели его удивленная физиономия наклонится посмотреть, не разбил ли я себе, часом, головку), перевернулся и сел, прислонившись к стеллажам.
Лысого моего противника в комнате не было. То есть, теоретически, он мог, конечно, в ужасе забиться куда-нибудь под стол, но я очень слабо представлял себе, как бы все это выглядело на практике — при его-то габаритах. Были мы в комнате вдвоем с дедом Дмитрия Дмитриевича, да несся с оглушительным лаем по коридору Дарий, странным образом не почуявший чужого за весь долгий разговор в кабинете. Дед ДД сидел в кресле, прямой, как отвес, закрыв лицо худыми руками с дряблой, покрытой пигментными пятнами, кожей. Медленно, очень медленно он опустил эти беспомощные старческие руки, открыл накрепко зажмуренные прозрачно-голубые глаза, и когда я увидел эти глаза, мне стало стыдно. Невыносимо стыдно.
— Извините, Роман Сергеевич, — пробормотал я, пытаясь подняться. От пережитого шока я даже вспомнил, как его зовут (клянусь, ДД называл мне его имя лишь однажды — все на той же вечеринке на первом курсе!)
Ворвавшийся в комнату Дарий бросился к старику, положил мохнатые передние лапы ему на колени и громко задышал ему в лицо. Рука Лопухина-старшего машинально потянулась к лобастой голове пса, но тут же отдернулась, вцепившись дрожащими пальцами в обивку кресла. Во взгляде старика постепенно разгоралось любопытство, смешанное с явной насмешкой. В эту минуту — возвращение памяти! — я вспомнил, почему он так не понравился мне в единственную нашу встречу десять лет назад — из-за этой насмешки. Был я в ту пору чрезвычайно самоуверенным, а на самом деле страшно комплексующим юнцом, впервые попавшим в настоящий дом старой интеллигенции, и насмешка, скользившая в острых ледяных глазах Романа Сергеевича Лопухина, задела меня тогда чрезвычайно. А сейчас я был благодарен за нее, потому что и сам чувствовал, каким нелепым и диким должно показаться мое вторжение любому стороннему наблюдателю, а тем более — хозяину кабинета. Слава Богу, что старикана еще не хватил кондратий, подумал я и встал, настороженно оглядывая комнату.
— Того, кого вы ищете, нет здесь, — раздался дребезжащий от напряжения голос Лопухина. — Строго говоря, его здесь никогда и не было.
Я посмотрел на него внимательно. Был он, конечно, еще испуган, но сумасшедшим не выглядел.
— Простите, — сказал я, — я, разумеется, не должен был… Но человек, с которым вы тут разговаривали, мой личный враг. И я решил…
— И вы решили, что это достаточное основание для того, чтобы крушить чужую мебель, — язвительно продолжил Лопухин. — Кстати, вы не поранились?
— А? — я машинально взглянул на окровавленную руку, по-прежнему сжимавшую кастет. — Да пустяки…
Чувствуя себя в высшей степени неловко, я промокнул кровь носовым платком, отер кастет и сунул его в карман. Едва я успел это сделать, в дверях возникла долговязая фигура ДД.
— Дед, ты что-нибудь разбил? — спросил он, и осекся, увидев меня. Я помахал ему ручкой. Роман Сергеевич с видимым усилием повернул голову и сварливо сказал:
— Я никогда ничего не разбиваю. Разбивают твои молодые невоспитанные друзья, которые даже в гости ходят, как на войну, с холодным оружием… Впрочем, не волнуйся, у нас все уже хорошо, иди, а мы тут с молодым человеком поговорим…
ДД, сделав мне страшные глаза, прикрыл стеклянные створки.
— Ким, я полагаю? — спросил старик. Я, криво улыбнувшись, кивнул.
— Я ждал вас, — сообщил он. — Тем не менее вы меня удивили, хотя ваше появление в основном отвечает тому, что рассказал мне о вас мой внук. Вы…э-э…бывший десантник?
— Морской пехотинец, — сказал я.
— Ну, это неважно… Так, стало быть, вы уже знаете Хромца?
— По-моему, он скорее Лысый.
Лопухин-старший усмехнулся.
— У него много имен… Хромцом его звали в тех краях, где мы с ним познакомились. Правда, звали намного раньше…
— Знаете, — перебил я его, — это, конечно, безумно интересно, и я с удовольствием послушаю, как и где его звали, но, может быть, сначала вы объясните мне, куда он делся?
Роман Сергеевич раздул ноздри.
— Сколько можно повторять, молодой человек! Он никуда не делся! Его здесь не было!
— Но с кем-то вы здесь разговаривали? — нахально спросил я.
— Это трудно объяснить, — сказал он. — С известной натяжкой можно назвать это изображением. Голограммой, если хотите, хотя, конечно, принцип здесь совсем другой. Оккультист, например, сказал бы, что это было астральное тело. Одним словом, это был не сам Хромец, а посланный им образ. Его Тень.
Я подумал. Выглядело это совершеннейшей фантастикой, но не меньшей фантастикой была и давешняя золотая фигурка, и даже проникновение этого Лысого Хромца в мою квартиру. Да и то, что Хромец каким-то образом ускользнул от моего удара, было, мягко говоря, необычно.
— Допустим, — сказал я. — Допустим, голограмма. Тогда, может быть, вы объясните…
— Да, — перебил он неожиданно жестким голосом. — Да, объясню. Я понимаю, что вы хотите получить ответы на множество вопросов. Кто такой Хромец и чего он хочет? Зачем мне нужен был череп? Что такое раритет? Какие еще вопросы?
— Откуда взялась собака? — с готовностью спросил я. — Откуда у Хромца инкское золото? И что там произошло с этим Ли Цюанем, и почему Хромец предлагал вам бессмертие?
Старик с неудовольствием пожевал губами.
— Многие вопросы перекрывают друг друга, — сказал он. — Кое-что вообще не существенно. Ваши мысли неконкретны, Ким… Но хорошо, я попытаюсь вам объяснить — не все, но по крайней мере основные моменты… Садитесь и слушайте.
8. ДОЛИНА РЕКИ ТАЛАС, 36 год до н.э. ЖЕЛЕЗНАЯ КОРОНА.
С желтых и плоских, как лица степных воинов, берегов медленной реки Талас поднимались тяжелые клубы тумана. Скрытые шевелящейся серой завесой, шли в тумане затянутые в плотные кожаные доспехи низкорослые воины империи Хань. Скрипели ремни, глухо позвякивали окованные бронзой арбалеты, мерно топотали по сухой глине тысячи маленьких твердых пяток и сотни обернутых паклей лошадиных копыт. Тихо и неотвратимо приближалась к стенам гуннской крепости Чжичжи-нэ-Архон — Железный Кулак Чжичжи — плосколицая узкоглазая смерть.
Крепость возвышалась в тумане гигантским черным наростом на ровной желтой груди долины. Мерцали огни на четырех высоких башнях по углам крутых земляных валов — там, под остроконечными драконьими крышами, несли вахту белые великаны из далекой страны Лигань. Три года назад они помогли выстроить эту невиданную в землях Великой Степи цитадель ненавистному всеми ханьцами Чжичжи Хутуусу — убийце императорского посла, узурпатору, проклятью Западной Границы. Три года Хутуус отсиживался за неприступными стенами, тревожа ханьцев дерзкими набегами своей конницы. Три года все попытки покончить с наглым шаньюем разбивались, как фарфор о сталь, о панический ужас перед сотней закованных в броню великанов из Лигани. И вот пришло возмездие.
Возмездие звалось господином Чэнь Таном. Это был молодой человек приятной наружности и изящного, хотя и крепкого, телосложения. Три года назад, когда пятьсот пленных усуней вкапывали последние заостренные бревна в частокол крепости Чжичжи-нэ-Архон, господин Чэнь Тан служил младшим писцом при дворе солнцеподобного императора Юань-ди. Усердие его было отменным, да и способности, равно проявляемые им в различных науках и искусствах, выделяли господина Чэнь Тана среди прочих младших писцов Канцелярии Кедровых Покоев. Увлекался Чэнь Тан еще и стрельбою из лука, памятуя о завете Конфуция, учившего, что благородный муж должен совершенствовать крепость тела наряду с твердостью духа.
Дрожала до плеча оттянутая тетива, блестели мелкие капли пота на смуглой тонкой руке младшего писца, напряглось и сделалось вдохновенным его лицо. На беду свою Чэнь Тан посылал стрелы в мишень, укрепленную на заднем дворе Павильона Небесных Павлинов — редко посещаемого Юань-ди загородного императорского дворца. Отдернулась в сторону прозрачная занавеска, блеснули в темноте покоя зеленые глаза прекрасной Ляо Шэ — некогда любимой, а ныне отвергнутой наложницы императора. Пропела в воздухе кедровая стрела и звонко завибрировала, поразив мишень в самую середину. И, подобно этой стреле, любовь к неизвестному лучнику пронзила сердце Ляо Шэ. Отвергнутой, обиженной Ляо Шэ, гибкой и страстной Ляо Шэ, смуглобедрой, зеленоглазой Ляо Шэ, тигрице из южных джунглей.
Спустя короткие пять месяцев связь их была раскрыта. Ляо Шэ задушили шелковым шнурком, Чэнь Тан был брошен в застенок, ибо за него заступился двоюродный дядя — Смотритель Зерновых Амбаров. Два года он просидел в сыром каменном мешке, ногтями и зубами сражаясь за кусок хлеба и глоток воды с озверевшими разбойниками и прочими ничтожными людьми, потерявшими человеческий облик. Два раза он едва избежал смерти в жестоких драках, однажды нож громилы-юэчжи прошел в сантиметре от его печени. Чэнь Тан понял, что не выживет в тюрьме. Может быть, еще год, может быть, полтора. Но это был лишь вопрос продления существования. А Чэнь Тан очень хотел жить.