— Полагаю, вы звонили в госпиталь, чтобы узнать, что же случилось с этими людьми?
— Да, я пытался выяснить.
— Тогда я вам скажу, что вы узнали — почти ничего. Я сам звонил в Мерси сегодня утром, меня отсылали от доктора к доктору, пока сотрудник связи с прессой не заявил, что в отношении этих пациентов никаких сведений госпиталь пока не дает. Вам сказали то же самое, не так ли?
— Приблизительно. Но что это доказывает?
— Дело не в доказательстве! — воскликнул Палатазин, лицо которого вдруг вспыхнуло. — Я это знаю, это уже не нужно доказывать! Я знаю, отец! Я всю жизнь жил в тени страха перед ними, и теперь тень покрыла собой весь этот город.
Сильвера кивнул и встал:
— Если вы извините меня, то я вернусь к делам. Их у меня сегодня много.
— Нет, подождите немного, прошу вас. Ведь вы не сможете отрицать, что были в том доме и не чувствовали присутствия ЗЛА каждой клеткой своего тела? Вы сами не хотите думать об этом, отец! Вы не хотите верить, потому что знаете, если вы поверите, то поймете, как безнадежна наша ситуация. Вероятно, вы недостаточно сильны, чтобы заглянуть в лицо правде!
Сильвера бросил на Палатазина пристальный взгляд.
— В этом мире и без того достаточно зла, мистер Палатазин. Толкачи героина, садисты, маньяки-убийцы… Все это вам известно не хуже моего. Мне кажется, у нас без того достаточно работы… и к чему изобретать новые разновидности ЗЛА. — Внезапно на него накатила волна зябкой дрожи — он вспомнил мрачный подъезд и почти прозрачные веки людей на носилках, надписи, сделанные на стенах кровью». Можешь ли ты в самом деле логически объяснить все это?» — спросил он себя.
Гейл не сводила глаз с Палатазина. Потом подняла глаза на священника.
— Отец, — сказала она, — капитан Палатазин не ошибается.
— Что?!
— Я видела их. Он прав. Они существуют на самом деле, и они здесь, в Лос-Анжелесе. — И она рассказала им о том, что произошло в доме на Сандалвуд, о коконе из простыней под кроватью, темных фигурах во дворе. О том, как она сама едва спаслась бегством. Под конец голос сел, ей пришлось отпить кока-колы, иначе она не смогла бы закончить рассказ. — Я испугалась, — сказала она. — Я испугалась до смерти, поэтому заперлась в своей квартире и не хотела выходить. Я думаю, они все равно найдут меня через какое-то время… — Она подняла голову. Рядом с мужем стояла Джо с чашкой кофе в руке. Глаза Гейл были широко раскрыты, полны страха. — Они в самом деле в городе, — повторила она, обращаясь к священнику.
Губы Сильверы были плотно сжаты. Казалось, за последние несколько минут он постарел на десять лет. Он бросил взгляд через плечо на припаркованную у бордюра машину. За окном ветер теребил листья деревьев. Как легко было бы уйти из этого дома, сесть в машину, вернуться обратно в Восточный Лос-Анжелес, сделать вид, что все забыл, никогда не входил в тот дом на Дос Террос стрит, С живыми трупами под кроватями и в кладовых. Сделать вид, что ЗЛО не существует. Легко? Нет. Он чувствовал, что находится на грани принятия решения, после которого не будет уже дороги назад. Он медленно повернулся, посмотрел в лицо Палатазину.
— Садитесь, — сказал Палатазин. — Пожалуйста.
Сильвера взял у Джо кофе и выпил одним глотком, пожалев, что в него не добавили виски. Джо села на стул рядом с мужем, священник опустился на диван.
— Но почему вы были так уверены? — спросил Сильвера. — Откуда вы знали?
— Потому что мой отец… один из НИХ, — с усилием сказал Палатазин. — То есть, это уже не мой отец. А то, что когда-то было им. Я родился в деревне Крайек, в северной части Венгрии. Там люди знают о существовании вампиров и боятся их. Они не понимают, откуда берутся эти создания и почему Бог позволяет им ходить по земле. Но они достаточно благоразумны, чтобы защитить свои дома нарисованными распятиями и головками чеснока. Они знают, что у Сатаны достаточно сил, чтобы дать энергию и жизнь вампирам, так же, как Бог дает жизнь всем существам земли. Вампир никогда не сможет насытиться. Они всегда будут жаждать крови, и не только крови, но и новых земель. Земли. Власть. Они хотят владеть всей Землей, и я боюсь, что если этот город будет захвачен, то они сделают большой шаг вперед к этой цели — у них будет достаточно большая армия, чтобы начать битву за Землю. И ни одно государство на Земле не сможет противостоять такой силе. Я говорю не о тысяче вампиров, отец, и не о сотне тысяч. А о МИЛЛИОНАХ. Если падет Лос-Анжелес, то вампиров будет восемь миллионов. Вы спрашиваете, почему я так уверен. Я уверен, потому что видел их в действии. Я знаю их приметы, следы. Я видел, как была захвачена моя деревня. И там происходило тоже самое, что сейчас происходит здесь. — Он посмотрел на Гейл. — Например, волна вандализма на кладбищах. Вампирам нужны эти гробы, чтобы спать в них днем, им нужна земля родины. Когда завершается трансформация от смертного в бессмертного, они должны быть надежно укрыты от солнца…
— Минутку, — перебил его Сильвера. — Одну минутку. Что вы имеете в виду под» трансформацией «?
— Те существа, которых мы видели в трущебах, были не людьми, но еще не вампирами, — сказал Палатазин. — Они были обескровлены и завернуты в простыни и защищены от света, насколько это было возможно, хотя в этом переходном состоянии солнце не так болезненно для них, как позднее. Когда последние остатки человеческого умирают внутри, эти» куколки» просыпаются. Одни раньше, другие позже. Им очень хочется пить, когда они проснутся. Когда они выпьют свою первую кровь… тогда это уже настоящие вампиры. — Он посмотрел на Гейл, потом на священника. — Где-то в этом городе, где-то рядом с Хозяином, они прячутся сотнями. В месте, где они надежно спрятаны от солнца и непрошенных гостей. В каком-то пустом строении… возможно, складе или фабрике, Кто-то запирает их на рассвете и выпускает на волю в сумерках…
— Человек? — спросила Гейл.
— Да. Я не знаю, какую роль играет Таракан, он же Уолтер Бенфилд, во всем этом, но именно он может быть той человеческой пешкой, которую двигает король вампиров.
— Король? — Глаза Сильверы сузились. — И вы что-то упомянули о каком-то Хозяине. Это одно и то же?
Палатазин кивнул:
— Вампиры видят в своем короле, Хозяине, называйте как хотите — нечто вроде своего мессии, спасителя. Он полностью владеет контролем над ними и они делают все, что он скажет.
— Хорошо, — пожал плечами Сильвера. — Допустим, я поверил во все это… насчет вампиров, гробов, королей… Но откуда вы знаете, что ими кто — то командует? Они разве не могут существовать без лидера
— Это просто мое мнение, — сказал Палатазин. — Но мне кажется, что им не обойтись без сильной направляющей руки, какого-то управляющего стратегического начала… Если будет уничтожен король вампиров, то образовавшаяся неразбериха может привести к борьбе за власть, они начнут допускать серьезные ошибки, могут далеко забрести от своих укрытий, например, и солнце застанет их на открытой местности. Но подумайте вот над чем — каждый вампир насыщается один раз за ночь. Тем самым он порождает еще одного, подобного себе. Их число удваивается каждую ночь, каждые двадцать четыре часа. Пусть некоторые едят три-четыре раза за ночь. И опять-таки я не могу точно сказать… Я говорю о том, что читал и что знаю из легенд моей родины. Но в одном я уверен — если и есть надежда остановить их, то только уничтожив короля.
Последовала долгая пауза, слышно было, как свистит за окнами ветер. Гейл с каким-то страхом смотрела в окно, на мчащиеся серые тучи.
— Уничтожить, — прошептал Сильвера. В горле у него пересохло и он теперь не мог забыть надписи на кирпичной стене в переулке — «СЛЕДУЙ ЗА ХОЗЯИНОМ».
— Но как уничтожить его?
— Не знаю, — мрачно сказал Палатазин. — Могу лишь назвать способы, применявшиеся дома, в Венгрии. Это осиновые клинья, обезглавливание. Клин или кол должен пройти сквозь сердце вампира, а отрубив голову, мы лишаем вампира гипнотического взгляда и… способности к регенерации.
— Регенерация? — хрипло спросила Гейл. — Я думала, что они… что-то вроде приведения.
— Нет, к сожалению, они вполне материальны. Они… их можно ранить, но кровь не будет течь, если они давно не питались. Сразу после насыщения кровь жертвы некоторое время циркулирует в венах, потом скапливается в резервуаре возле сердца. Я помню, как отец… вернулся с горы Ягер. Он был … такой жутко холодный. Наверное, человеческая кровь согревает их, придает силу и вечную молодость. По традиции венгры считают, что вампиры боятся еще и огня, что глаза — их самая уязвимая часть. Ослепив их, можно на некоторое время сделать вампиров беспомощными. Хотя Бог знает, какими еще органами чувств они располагают.
— Вы говорите о них, словно это совсем другой вид живых существ. Другая раса.
— Так оно и есть. Только они не живые и не смертные. Они превосходят людей по своим возможностям. Они быстрее нас, сильнее, они бессмертны. Если только у них в достатке человеческой крови. — Он посмотрел на Гейл, потом на Сильверу. — Бог создал человека. Сатана сотворил вампиров.
Сильвера откинулся на спинку дивана. он разминал пальцы рук, чувствуя, как распространяется на них онемение.
— Пожалуйста, поверьте мне, — сказал Палатазин. — Я знаю наверняка, что они в городе.
— Но все это… очень странно. В смысле, что люди привыкли пренебрежительно фыркать, слыша подобные вещи. Тот, кто в наши дни верит или говорит, что верит, в вампиров… его считают просто ненормальным.
— Но мир меняется, отец Сильвера. Мы с вами знаем, что ЗЛО — оно всегда остается злом. Я считаю, что вампиры много лет потихоньку вели свою деятельность в этой стране, занимая деревушку за деревушкой, городок за городком. Очень тихо, в тайне. А теперь им нужно гораздо больше, они чувствуют себя гораздо сильнее, поэтому намерены заявить миру о своем существовании. Они знают, что еще совсем немного — и будет поздно сражаться с ними. Мы потеряем последний шанс.
— Сражаться с ними? — повторил священник, нахмурившись. — Но каким образом? Если вы правы, я еще не готов сказать, что вы правы, — что же мы должны сделать?
— Найти короля вампиров, — сказал Палатазин. — И как можно быстрее.
— Иисус! — прошептала Гейл.
Взгляд Палатазина потемнел.
— Мне кажется, я знаю, где прячется Хозяин. В Голливудских Холмах есть замок, раньше он принадлежал актеру специалисту по фильмам ужасов, Орлону Кронстину. Он перевез здание из Венгрии, и я считаю, что король вампиров с удовольствием поселился бы в нем.
— Орлон Кронстин? — сказала Гейл. — Я помню, я читала о его гибели, в начале семидесятых годов, правильно? Мой знакомый, Джек… — Тут она запнулась, лицо ее стало белым. — Ну, один парень… с которым мы встречались… он занимался документальным кино. Он хотел сделать фильм о домах старых кинозвезд, и он, кажется, что-то говорил об этом замке. Стоит он на обрыве, на утесе, так? Кажется, Джек… так моего знакомого звали… рассказывал, как он поехал туда несколько лет назад. Он спокойно мог провести ночь там… если вы его не знаете… это в его стиле… — Она с трудом улыбнулась, глаза ее помрачнели… Это ее удивило, потому что до этого момента она не отдавала себе отчета в том, что Джек так много значил для нее. Улыбка исчезла. «Теперь слишком поздно, малышка, — сказала она себе. — Теперь его уже не сделаешь таким, каким он был».
— Замок Кронстина, — сказала Палатазин. — Туда я и должен отправиться, хотя видит Бог, мне этого совсем не хочется. Если бы был другой способ… но его нет. Поэтому я должен теперь задать вам вопрос, отец. Пойдете ли вы со мной?
Сильвера напрягся. Целая лавина мыслей хлынула через его мозг, набирая скорость и силу. «Я еще не верю в это. Но что, если прав капитан? Я должен тогда сказать своей пастве, должен подготовить их, чтобы они могли спастись, как заставить их понять? Колья из осины, гробы, вампиры, спрятавшиеся в замке? Нет, все это не иначе, как ночной кошмар. Но помоги этому человеку! Ты должен сделать то, что он просит. Нет, сначала моя паства, мои прихожане. Я умираю, мне нужно время, много времени, что я должен сделать? Я не хочу умирать. Боже, я не хочу умирать..».
— Я хочу отправиться туда сегодня же, — сказал Палатазин, — пока еще светло. Если вы не согласитесь идти со мной, то я попрошу вас о другом. Но в любом случае я пойму ваше решение.
Сильвера почувствовал, что ладони у него холодные от испарины. «Что, если он не ошибается, этот капитан? — спросил он себя. — Я никогда и ничего не боялся, никогда и ничего. Нет! — услышал он темное эхо в собственном сознании. — Нет. Ты боишься умереть раньше назначенного срока. Ты боишься того холодного темного места, в которое тебя пошлет господь, потому, что ты ничего не сделал при жизни для него, только гонял толкачей наркотиков и пожал несколько рук, потому что этого от тебя ждали. Священник — разве это твое призвание? Тебя занесло в церковь течением жизни, когда ничего другого в жизни тебе не оставалось. Итак, что же теперь будет?»
— Я… боюсь, что мне придется сказать «нет». — Он пытался не показать, что у него дрожат руки. — Я должен подумать о своих прихожанах. Если вы правы, то я должен придумать какой-то способ… защитить их. Простите меня, но…
Палатазин несколько секунд молча смотрел на него, потом кивнул:
— Все в порядке.
Он встал, открыл дверцу платяного шкафа, достал оттуда картонную коробку, наполненную деревянными колышками.
— Я это купил сегодня утром, — сказал Палатазин. — Осиновые колья, два фута длиной. И еще я купил хороший крепкий молоток. Не знаю, пригодятся ли мне колья и молоток, но… Я хочу, чтобы вы сказали для меня… что-нибудь. Вы согласны?
— Да, конечно. — Сильвера посмотрел на картонную коробку. Потом сказал: — Я буду молиться за вас.
Палатазин кивнул, сжал ладони вместе и закрыл глаза. Отец Сильвера склонил голову и начал читать вслух молитву, испрашивая у Бога помощи Палатазину в его пути, защиты от опасности. Но пока он читал эту молитву, внутренне содрогался. Он чувствовал, как душа его словно бы ссыхается и очень скоро на ее месте вообще ничего не останется. Он вдруг вспомнил себя самого много лет тому назад, мальчишку-хулигана, в отделении полиции в Пуэрто-Гранде. Это была тесная комната с неприличными рисунками на стенах и лужами мочи на полу. Сюда собирали пьяных. Он и двое друзей в дрезину пьяные были брошены сюда после драки с какими-то матросами в «Навигар Клубе» в доках. Матросов отвезли в больницу.
Но здесь был еще один человек, старик в каких-то лохмотьях, лицо у него все было покрыто коростой. Всю ночь он тихо стонал и ворочался на койке, словно старался отбиться от какого-то врага, нападавшего на него сверху, с потолка. К утру Сильвера-подросток со следами уколов на руках и с любовью к жестокости, осознал, что старик умирает. Он сидел на полу, с затекшим глазом, с расшатавшимися от ударов зубами, и смотрел, как старый человек боролся со смертью. Это был храбрый человек, но силы были ужасно неравны. Сильвере вдруг стало интересно узнать, что это был за человек, где ему удалось побывать, что он видел в жизни, кого любил, что совершил.
У противоположной стороны камеры спали дружки Сильверы, похрапывая, как здоровые бычки. Он подполз ближе к койке старика, вслушиваясь в его бормотанье, словно в радиопередачу из другого мира.
Уже перед рассветом старик открыл глаза и, повернув голову, посмотрел на сидящего рядом подростка. Он долго смотрел на Сильверу распухшими от виски глазами-щелками. Он несколько раз заходился кашлем, и Сильвера увидел капельки кровавой слюны на губах. Старик вдруг протянул руку и схватил Сильверу за запястье. Пальцы у него были жесткие, как кожа крокодила, и одного на руке не хватало.
— Падре, — прошептал старик, — помогите мне… облегчите, пожалуйста…
— Но я… никакой не священник, — сказал Сильвера. Рука сжала его кисть крепче.
— Падре… Я грешник… Я не хочу умирать! — Слеза скатилась из глаза и пропала в сухих складках морщин. — Помогите мне…
— Но как? Я… ничего не могу сделать.