— Ну… идет…
— Вот. Потом — ложку складную казенную — дай я сопру. А? Ну только не говори, что как каска на учете. Тут все же бой был. Спиши ложку, ефрейтор. Мне ж жрать почитай нечем.
— Ладно — благодушно машет грабкой ефрейтор, и на столе появляется два пакета сухпая и складная ложка — ножик — очень удобная и хорошая — Все? Где 'граната'?
— Погодь… еще вот что… одолжите мне патронов. Десяток. А то нам что‑то выдать их забыли. А я без патронов воевать не привык.
Повисла тишина. Потом один из солдат, постарше прочих, говорит:
— Ты, номер семнадцать, это. Не дури.
— Чего не дури, дядя? — насмешливо говорю ему я — Я уже отдурил. Только мне жить‑то тоже охота. А у меня только этот дрын. А с ним, сам понимаешь, каково оно, без патронов‑то.
Киваю ему на стоящую у стены длиннющую пехотную винтовку. Эта ж дрянь длиной, наверное, с мосинскую пехотную, и штык длиннее, чем я раньше видел. Даже у этих ребят, даром что пехота — и штыки покороче и винтовки тоже.
— Слышь, паря — ты это. Нам, если узнает кто, что мы патроны раздаем… В общем — не положено! — отрубает ефрейтор.
— Хрен с вами — бурчу я, запихивая сухпаи в гранатную сумку — не очень лезут, но ничего, сойдет — Нет, так нет. Вон там, в подпечье, за зольным ящиком пошарь… Есть? Ну, вот, радуйтесь, воины. Только… не пожалейте чарки, помяните покоем павшего Эрри — его это бутыль.
Развернулся, да и пошел, подхватив винтарь, в тишине к выходу. За дверь уже взялся — в спину мне тот, старший солдат сказал:
— Братец, ты… это. По верху пройдись, по батарее. Нам вроде как ничего не говорили, чтоб нельзя там ходить… так ведь, командир?
Я остановился, кивнул, да и вышел. И на том спасибо. Полез по разбитой — видно, мина прилетела — каменной лестнице наверх. Евгения Марковна, эк оно тут все… апокалипсято. Ну да я не в музей обороны форта Речного пришел. Шустранул под брустверами, да и так на битый камень поглядываю… ага! Есть! И еще, а ну‑ка…
В общем, наковырял я семь штук патронов к винтарю, гильзы брать не стал, хоть тут и принято — но мне незачем. Револьверных два патрона — там больше было, но остальные в крови все наглухо — такие патроны не годны, пожалуй. А два чистеньких — прибрал. К моему не пойдут, ну да ничего, пусть будет. Жаль, гранат не нашлось, ну да это я так, размечтался. Пояс еще нашел, кожаный, хороший. Целехонький, только в крови чуть, но и то не сильно — видно, с раненного кого снимали. Пригодится.
Пояс отправился в сумку, а патроны — в карман. Вот так вот. Жить стало лучше, жить стало веселей. И на этой оптимистичной мысли я и пришел как раз к тому времени, как и капитан вышел. Вскоре и все остальные собрались — смотрю — сумки‑то у всех хорошо так набиты, и не один я, похоже, пайки прихватил. Ну, думаю — сейчас шмонать будут, как положено, чтоб значит, в кармане — носовой платок и расческа, как же, плавали, знаем… Ан нет. Видно, не учел я, насчет солдатского имущества. Армия‑то баронская — корнями в наемников идет, а там — главное что? — именно, трофей! И никто трофей отобрать права не имеет — даже сам барон. Ну, так говорят, по крайней мере. Это если, конечно, трофей не какое‑то военное имущество или оружие, армии нужное, или секретные документы или еще что‑то ну ооооочень важное. И не пленники, ясное дело — рабов потом можно купить, а пленных — всех передают кому надо. А остальное — хоть сколько стоит, отобрать не имеют права. Долю, правда, с трофеев, полагается внести в полковую казну, в солдатскую кассу — но то решается уже по уговору. А что твое — бери — владей. И сам таскай за собой, если обоза нету, а запретить — неможно. Главное дело что — чтоб оружие и снаряжение нес. Его бросить не смей. А не то… ну, понятно что будет. А уж чего сверх того несешь — твое дело. Ну, еще — чтобы уставной вид не портить.
— Ну, ублюдки — довольно щурится Кане — Смотрю, вы не такие дураки, какие есть на самом деле. По крайней мере — не все. Хоть пайки догадались взять. Это хорошо. А ну‑ка, спиртное кто притащил, а? Не слышу? То‑то же. Учую — пристрелю. В моей роте пить можно только мне, и сержантам. Остальные — по приказу нашего командования… в честь побед, хе — хе. И ровно столько, сколько можно. За остальное — пристрелю. Вот так‑то, уррроды. А теперь — слушай ваш первый боевой приказ. Построились, уроды, и шагом марш! Мы идем воевать, мать вашу в три демона через пень….
Выходим мы, значит, из крепости, и по пути, вроде как на прощание — смотрю на поклеванные пулями стены Воротного бастиона. Нашими пулями поклеванные. Да уж. А ведь хорошо били‑то. И, поди, не все зря. А вот оно как выходит, понимаешь. Уже входя под свод арки — обернулся, бросил взгляд на нашу батарею. Прощай, Форт Речной, уж вряд ли вернусь, да и незачем. Командир наш — впереди, на ржавой лошади поехал, шагом, взводные нас выстроили и сами впереди взводов, сержантов не видать — может, потом нагонят, может, еще как. Тронулись.
Вышли, и сразу поперед воротами, дорога чуть изгибом, а напрямую — лагерь городят. Как тот раненный и сказал — роют ров, колья ставят. И тент натянули. А под ним… ну да, раненые. И — здрасьте, ваше благородие — лекарь Берг, собственноличной персоною. Вид встрепанный, и обескураженный, даже можно сказать, растерянный. Топчется так на месте, то сюда дернется, то туда, словно не знает, за что хвататься. А уж как нас увидел, по лицам, видать, признал — и совсем растерялся. Особенно как взводных разглядел. Вроде как рвануться к нам хотел, да и передумал. А мы — что? Мы ничего. Мимо, строем, походным шагом, по трое в ряд, глаза в затылок впереди идущему. Прощевайте, мастер Берг, ибо, как говорили древние фашисты — каждому таки свое, йэдем, понимаете ли, даз зайнэ, по — ихнему, по — фашистски. Вот и у нас с вами так. Каждый выбирает сам. И нечего, нечего — так и чувствую, как значит, от лагеря, десятки глаз в нас смотрят. И невольно глаза‑то прятать самому хочется, да отвернуться, да сгорбиться… Нет, шалишь. Распрямился, и на лагерь смотрю наискось, с прямой головой иду — ну, не парадным шагом, но так, потверже. Нечего мне тут укоризны строить. Сами виноваты. Сами выбрали свою долю. Смотрю — и другие в строю, словно почуяли — распрямляются, шаг печатать начинают, вот р — р-раз — как оно обычно и бывает — и все в ногу пошли! То было только слышно по дороге — чоп — чоп, чоп — чоп — чоп — а сейчас — ш — р-рах, ш — р-рах, ш — р-рах! Аж по земле дрожь пошла. Капитан даже привстал с сиденья, оглянулся удивленно. А мы знай шаг печатаем. Нечего! Каждый сам свой путь находит. Сами себе судьбу выбираем. Кто сюда, а кто в лагерь… ну а раненые? Что раненые… тут ведь тоже, кому как повезет. И вообще, тоже дело такое — неизвестно еще, кому доля слаще выйдет. Так что нечего. Не за что мне каяться. У всех — своя доля.
— Точно, братец! — гудит сосед слева — коренастый бородач — Каждый сам дело делает и за него отвечает!
Это, я, выходит, вслух брякнул. Ну, да и ладно. Таким шагом мы на злости отмахиваем километра два, потом даже Кане приказывает сбить шаг — мостик впереди. Мосток крепкий, но положено. Дальше идем спокойнее, но все равно настроение какое‑то… боевое. Таким макаром, с недолгими передышками, топаем до вечера. Надо сказать, мотопехотинцем быть — оно куда как приятнее, все же. Поклажи у нас, правда, нету — даже патронов нету… ну, почти. То есть, идем налегке. И, как я так смотрю по прошлому опыту — для пешего похода — довольно быстро. Видно, торопится капитан. Нужны мы где‑то. Сразу вспомнилось — зачем мы там нужны — и как‑то настроение упало.
Как начало темнеть, мы уже забрались довольно высоко в предгорья. Ну, или как это называется — такие невысокие, но крутоватые, лесом поросшие холмы что мы из крепости видали. Сплошь из каменистых осыпей. То есть, те‑то холмы, что с крепости видно, миновали, а за ними следующие, и потом еще — а дорога‑то все вьется и петляет. Потому что напрямки, по осыпи да по лесу — куда как медленнее выйдет. Вроде и не далеко отошли, а много отшагали. Оттого и гнал нас капитан. Но все же, под вечер, в сумерках уже, скомандовал он привал на берегу ручейка, приказал стать на ночевку. Взводные засуетились, пытаясь, видно, вспомнить — как это делается. Да, господа офицеры, подзабыли вы, как это — солдатами на деле командовать… или и не знали никогда? Смотрю, ка — вэ — два вроде как вспомнил, нарезает смены, определяет где стоять охранению… А наш совсем раскис, только, как рыба, пасть разевает. Кане, смотрю, сплюнул, и приказал нам всем хворост для костров собирать, а взводного ледяным тоном подозвал к себе. Тут ведь опять что — нельзя командовать штрафниками — кому‑то из них. Даже Кане не имеет права назначить такого. Только в бою, если убили командира — и то до конца боя пока нового не назначат. Вот и тут. Привалило капитану счастье. Если это не барона шутка, а его личная, этих сволочей во взводные прибрать — то, похоже, он уже жалеет. Но, правильный — отчитывает взводного не при нас. И матюгов не слыхать. Вот только, как вернулись мы — вид у нашего взводного был такой, что хоть аллегорию отчаяния с него ваяй. Из говна и пепла. Что, надо заметить, изрядно подняло нам настроение. Разожгли костры, взводный кое‑как разбил смены, настало время ужина. Оба взводных, не сговариваясь, устроились в центре нашего бивака, рядом с капитаном. Тот поморщился, но промолчал. Впрочем, к ним не подошел и их и подавно не пригласил 'к столу'.
А у нас как‑то, в отличие от второго взвода, рассевшегося по двое — трое у костерков — сразу, едва наше недоразумение убежало, организовался общий стол. Сложили длинный костер, расстелили две плащ — палатки — и набросали из своих запасов, кому чего не жалко. Тут же, посовещавшись, доверили делить все рыжеволосому рябому парню — большинство у нас были из пехоты, и они его все отрекомендовали как 'честного до глупости'. И сели все есть вкруг, окромя разве смены, что уже заступила сразу — но им Рыжий Бруно тщательно отмерил порции. Смотрю, капитан встал, прошелся, глянул внимательно. Мы чуть напряглись, но нет, ничего, ушел обратно. Интересно, вот он все ж такой из себя… а как оно ему — ночевать посреди чужой, вражеской, хоть, вроде как, и на их стороне числящейся, штрафной роты? Один ведь… захотим зарезать — никто ж не поможет. Но виду даже ведь не подаст. Странно конечно, что вот так вот, один он с нами остался.
Пока размышлял — часовые, что стояли на стороне, откуда мы пришли, тревогу подняли, мы все всполошились было — но тут же разрешилось все — на телеге приехали двое наших сержантов, писарь, он же водитель телеги, и солдат с лошадиной мордой, судя по всему — наше хозобеспечение. Ни у кого больше столь кислых морд не видывал. Стали они посередине, образовав что‑то вроде цитадели, от телеги тенты натягивать стали. Я нашим предложил — может, тоже — палатки соорудим, как положено? Чего поодиночке в кутаясь в плащ — палатки спать?
— А часовые? Им без плаща как?
— А нехай передадут следующей смене свои, и все.
На том и затеялись, соорудили, под заинтересованным взглядом капитана и сержантов палатку. Все как положено, честь по чести. Расстелили на земле, чтоб лечь рядком, и накрыться хватит — вместе всем спать оно и теплее, и если роса сядет или дождик — то под общей палаткой суше. Слышу — хмыкает, не то кто‑то из сержантов, не то сам капитан. Вроде как даже одобрительно. Ну, оно, надо сказать, все так ладно получается — оттого, в немалой мере, что у нас, в первом — почитай все из одной части. Пехотинцы, из двух взводов всего. Ну и я один из пушкарей, да минометчик этот. А во втором — с бору по ниточке. Да и пехоты у нас больше, а она к полевым привычнее.
Утром выступили затемно еще, капитан опять спешил. Тем же порядком пошли, но капитан пересел на телегу, а лошадь его на буксир взяли. Видать, чего‑то там они обсуждать будут, совет в Филях, все дела. А нам чего — топай себе, и топай. Снова тянется — вьется дорога, все больше забираясь в горы — вот скоро и леса уже меньше становится, пошли проплешины с жесткой выцветшей невысокой травой, синие цветы кустиками, невысокие скрюченные какие‑то деревья, появляются кучки камней и заросли ежевики. Поневоле как‑то все давит, и я чуть эдак оттягиваю ремень винтовки, взвешивая ее, что ли. Все же не на прогулку идем, а местность тут как‑то… навевает. Винтовка, надо сказать не пустая. Ночью еще, будучи в охранении, я тихонько зарядил в нее четыре патрона, да и закрыл затвор, спустив курок на пустой ствол. Пусть будет. И нести ее, вроде бы и незаметно потяжелевшую — а гораздо спокойнее. Мало ли чего ждет.
Судя по всему — накаркал. Едва мы выкатились из‑за очередного поворота, как строй стал ломаться — впереди встали без команды, нам команды не дали, и мы смешались неопрятной кучей. Нехорошо. Что там? Да какая разница! Дернул с плеча винтовку, перехватил в руку — толкнул оторопело стоящего, и тянувшего шею, как селянин в театре, соседа справа — румяного блондина, и впрямь, наверное, из деревни. Тот спохватывается, смотрит на меня — и тут же сноровисто выкатывается в сторону, сбрасывая в руки винтовку. Примерно так же действуют и остальные, без команды уже растекаясь, разворачиваясь подобием строя. Ну, пехота, чего взять — учены неплохо. А вот команды‑то нету… Сзади уже подали команду второму взводу, Кане негромко требует доклада — а впереди — тишина. Да и наплевать, солдатики ученые — мы рассыпаемся строем поперек дороги — и тут и мне становится видно причину остановки. Мать их, портовую девку…
Дорогу пересекает неширокий, но, судя по всему, довольно глубокий и обрывистый, не знаю, как правильно сказать — каньон, овраг? Речка там, по всему сказать, больно оттуда зелень прет сильно. А через него — мост. Добротный, крепкий мост. Был. Потому что мост этот уже охватывали оранжевые языки пламени.
А на том берегу бежали, спотыкаясь, вверх по поросшему травой склону трое человек, в лохматой одежде, и с оружием.
— Мост сожгли! — очнулся вдруг наш придурок — Мост! Мост!
Это чучело так и стояло посреди уже пустой дороги, во весь рост, нелепо тыкая пальцев в то, что уже было видно всем, в том числе и подбежавшему капитану в сопровождении сержантов с карабинами. Орал наш взводный так, словно хотел докричаться отсюда до крепости. Но докричался только до врагов. Один из них моментально остановился, скрутившись присел на ногу, и бахнул в нас из карабина. Пуля щелкнула куда‑то в камни, никого не задев, но все инстинктивно пригнулись, взводный заткнулся, удивленно повернувшись на выстрел, Варс выругался, а стрелок снова вскочил, и побежал дальше. Тут всего‑то метров триста, мелькнула мысль. Я ж его сейчас снял бы, если знать наверняка, что винтовка пристреляна. И тут же вторая мысль — если сейчас они начнут бить не на бегу — они нас всех перещелкают, если не уберемся.
Но у капитана Кане по этому поводу было совсем другое мнение.
— Вперед! — прорычал капитан — В штыки их!
Ну, классика жанра, конечно. В штыки на… ну, хорошо хоть — не на пулеметы. Подумал так… и рванулся вместе со всем вперед. Почему? А потому что лучше иметь шанс получить пулю от врагов, чем гарантию схлопотать пулю от своих. И пошло оно все к чорту!
Бежали не то что толпой, но не разбирая особо, чтоб скорее — все понимали — шанс то только один — быстро добежать. Дохлый шанс, но все же. Оббежал стоящего столбом взводного — насилу удержался, чтобы не приложить прикладом. Кинул взгляд на диверсантов — ах, ты ж, их матерь! Уже добрались до зарослей ежевики, прячутся, карацупы хреновы! Сейчас дадут нам…
Рассказать оно все и то дольше выходит. Первые двое добежали до моста, чуть замялись — огонь уже и дым сильные, видно хорошо чем‑то плеснули эти гады, горючим, да и дым такой, нефтяной, черный. Сразу‑то и не побежишь. Страшновато. И тут — бах! — выстрел. Тот, что чуть позади стоял, согнулся, за бедро схватился, ружье выронил. Передний сразу вперед рванулся, еще кто‑то из первых добежал — и тоже — по мосту, в огонь! Но, как сказать, что совсем в огонь — нема ж дурных. Повезло, что по оврагу, по расщелине этой — ветер тянет. И мост‑то уж весь в огне в общем, а по краю‑то, там огонь и дым сдувает. Вот, они там и рванули, бегом, друг за дружкой… И снова — бах, бах — и оба они… Первый — молча, как бежал, так вниз с моста и ушел. Второй винтовку упустил, за живот, схватился, в огонь упал, и орет, конечно. Кто‑то кинулся его тащить… Бах. Снова выстрел. И крику прибавилось — помощнику в грудину прилетело. А все мы еще бежим, как и бежали, это рассказать долго. И тут я соображаю — опаньки. Приплыли — хрен они дадут нам пройти. Так и перещелкают всех. Через огонь не пробежать уже. А по краю, где еще только и можно — им все видно. Трое их, и не промахнутся они. А потом мост и совсем сгорит. И или мы тут стоять будем, и всех перебьют, или отойдем. Потому как если лезть в тот овраг — то еще проще перестреляют.
Пока я это подумал — а уже сам собой на колено шлепнулся, затвор еще до того дернул, и не глядя особо, в край зарослей и грохнул с винтовки. Неожиданно для наших, они все аж затормозили, дурачки, оглядываются. А я уж внимания не обращаю — дело‑то интересное у меня. Винтовка все же не пристреляна оказалась. Но, нечасто такое бывает, если не в кино, а тут каменистая, пыльная осыпь помогла — увидел я, куда пуля попала! Облачко пыли так и встало, словно разрывной дал. На десять часов, метра на полтора так примерно. Ну, я тут же второй патрон, а тут как раз — бах! — вспышка! Ну и я в ответ, по вспышке, примерно целясь правее и ниже. Уже когда жму спуск, соображаю, что недалеко где‑то щелкнуло, пулей‑то. Встал, затвор дергая, и три шага и снова на колено, и по вспышке снова… А за спиной кто‑то из наших заорал — оттуда, значит, попали таки опять. А только все же, карабины у них, наверное, а они короткие, и тут триста метров, да речка эта, ветер — все не так им просто бить. А вот у меня — винтовка длиннющая, даром, что не пристреляна. Патрон тут винтовочный‑то — чуть помощнее нашего калашниковского. Но с очень длинного ствола пехотной винтовки — летит сильно и прямо. И отдача смешная, да и звук у винтовки на удивление тихий, вспышки тоже нет — ну оно и понятно — длинный ствол. Слишком длинный даже. Целить не так удобно, или садись на ногу, но тогда — и сам мишень. Или лежа, но они выше, а лежа стрелять вверх плохо. Да и опять — мишень. Пока все это думаю, ловлю на мушку заросли, надеюсь подловить, как высунется кто из этих. И от неожиданности, когда над ухом грохнул выстрел, дергаю спуск. Кошу глазом — Варс, оскаленный, дергает на весу, не отрывая от плеча, только голову в сторону отвел, затвор карабина. Матерый сержант, ну да кто ж иначе‑то думал. На выстрел слева отреагировал я спокойнее — Барген рядом, тот не сел, встал, словно с калашникова лупить собрался, в распор так встал, широко ноги расставив и наклоняясь вперед, и тоже — грамотно так держит карабин… С той стороны выстрел — пуля где‑то поверх пошла — и сдвоенный тут.