— Оставь, Виги! — Крикнул я, — нельзя!
Виги еще раз грозно гавкнул, и сел почесать за ухом. Догонял он, поэтому мог было считать себя победителем.
Я подъехал к летней хижине, и соскочил с коня. Не так как Лейв, а перебросив ногу перед собой, и одновременно выгнув спину, оттолкнувшись задом от крупа. Это было модно, хотя немного не рассчитал, и придал себе слишком большое ускорение, отчего запнулся и едва не влетел в землю носом. Но в целом, вышло нормально.
Я отдал повод Вермунду.
— Ты не в первый раз на коне. — Вермунд не спросил это, а сказал утверждающе. — Сам здесь тренировался.
Я подумал, соврать или сказать правду, — в конце-концов Вермунд не разрешал мне ездить ни на его лучшем жеребце, ни на кобылах. Но с другой стороны, ведь и не запрещал… Я пастух, и иногда должен быть верхом. Оспак вон, тоже иногда садился на кобылок. А на Хвитфакси он не лазил чисто из страха, потому что подкармливать белогривого ему и в голову не приходило…
— Да, — сознался я. — Не в первый.
— Это видно, — кивнул Вермунд. — Молодец. Мужчина если живет с моря должен уметь водить корабль. А если живет с земли, должен хорошо ездить верхом.
— А если мужчина хочет просто вернуться домой? — Спросил я.
— Тогда он должен уметь делать и то и другое особенно хорошо. Кто знает, какие ему нужно будет одолеть дороги…
Мы оба замолчали. Лейв тем временем уже отошел, престал корячить сведенные ноги бубликом, и подошел к нам.
— Видел мой нож, Димитар-р? — С простодушным хвастовством спросил он.
— Откуда? Я же не был там, где ты получил возможность его носить, — ответил я с гораздо большим энтузиазмом, чем испытывал на самом деле. Нож Лейва я видел сегодня только мельком, на его пояснице, но судя по рукояти он совсем не отличался от тех, что носили здесь все другие взрослы мужчины.
— Смотри!
Лейв потянул руку назад к пояснице и вытянул оттуда нож. Да не то что нож, — ножищще. Как и у большинства здесь, это был здоровенный грубо откованный тесак живопырного вида, с утяжеленным ближе к острию лезвием. Чем-то он напоминал виденные мной в американских фильмах ножи "боло" с заостренным концом, только у этого была еще и длинная рукоять, почти на три узкие ладошки Лейва. Это был совершенно утилитарный безо всяких украшений инструмент, одинаково пригодный для почти любого дела. Им можно было и нарубить хворост, и вскрыть живот свежепойманной рыбе. И не только рыбе. Нож в руке Лейва внушил мне своим видом смутную неявную тревогу. Причем, думаю, вытащи Лейв на свет божий какой-нибудь специализированный здесь инструмент для убийства себе подобных, вроде меча, он бы не произвел на меня такого тягостного впечатления. Может потому, что в мое время меч можно было увидеть только в музее, и он для меня уже не очень сильно воспринимался как оружие. То есть умом воспринимался, а сердцем – нет. Зато вот это мрачное грубое лезвие с вкраплениями черной окалины, будило в памяти воспоминания о многочисленных бытовухах, репортажи о которых с непонятным сладострастием крутили расплодившиеся в телевизоре криминальные хроники. Там обычно присутствовали один-два трупа в нестиранных тренировачных и банных халатах, лежавшие вповалку на кухнях среди пустых бутылок в лужах крови, и рядом заляпанный кровавыми отпечатками хозяйственный нож; – воистину универсальный инструмент, погубивший народу куда больше, чем автомат Калашникова… Вот и в этом ноже, была не романтика рыцарских баллад, а грубая неприглядная правда жизни.
— Здорово? — Поинтересовался Лейв.
— Ну… Да. — кивнул я, отгоняя непрошенные ассоциации.
Видимо я промедлили с восхищением, потому что Лейв торопливо добавил.
— А когда я стану постарше, отец обещал мне настоящий меч! Он может. У отца много добра.
— Лейв! — Укоризненно сказал Вермунд. — Не болтай попусту ни о чужом ни о своем, — накличешь худое.
Вермунд величественно поднял руку. Лейв вздохнул, закрыл глаза, и стоически стерпел подзатыльник.
— Я метну? — Спросил Лейв.
— Давай – подзадорил Вермунд. — Вон, в столб.
Лейв примерился, размахнулся с замахом и запустил нож в один из столбов, что поддерживал крышу летней хижины. Все-таки такой тесак был для парня тяжеловат, не было в броске ни силы ни скорости. Нож как утюг тяжело пробухтел по воздуху, пролетел мимо столба и улетел в землю. Вошел он туда лезвием, — как ни крути а с таким центром тяжести у носа, в умелых руках этот нож действительно можно было метать.
— Тяжелый… — Пожаловался Лейв, побежав за ножом.
— А ты тренируйся, — станет легким. — Ответил Вермунд. В любом деле сноровка нужна.
— Если я научусь хорошо метать нож, — мне уже никто не будет страшен! — Заявил Лейв.
Вермунд покривился.
— Если ты научишься хорошо метать нож, тебе будет не-страшен один человек.
— Какой? — Перебил от удивления Лейв.
— Любой, но только один. И то если удачно попадешь… А если их будет двое, то перед вторым ты окажешься безоружным.
— Значит надо не выпускать нож?
— Стараться не выпускать. Тогда ты всегда одолеешь безоружного. Но, что Лейв, если и у врага будет нож?
— А что тогда?
— Вы оба порежете друг друга. Если оба будут трусливыми, то выиграет более острожный и ловкий, он наделает своему врагу больше ран, и враг раньше истечет кровью. Но если противник окажется храбрый, не станет вилять, и прямо пойдет на твой нож, тогда он все равно может забрать тебя с собой, и ты никак не сможешь ему помешать. Поэтому всегда старайся, чтобы у тебя была более длинная рука, чем у врага. Человек с ножом сильнее человека с голыми руками. Человек с мечом сильнее человека с ножом. Человек с копьем сильнее человека с мечом. Человек с луком сильнее всех троих пока… что Лейв?
— Пока у него есть стрелы!
— Правильно. Но даже если у него есть стрелы, от лука мало толку в доме. Зато нож… Всему свое место Лейв. В этом главная хитрость. А вообще к оружию нужна сноровка. Без неё в любом оружии мало проку. Если бы это было не так, то нам бы были не нужны наши дроттины.
— Почему?
— Потому что раньше, когда у двух племен случалась вражда, все мужчины откладывали домашние дела и становились воинами. Но чем лучше и дороже становилось оружие, тем труднее его было достать и труднее было им научиться владеть. Воин который всю жизнь учится владеть мечом, уже не имеет времени ловить рыбу и сеять хлеб. А бонд – что ловит и сеет, не имеет времени научиться хорошо владеть мечом. Тогда воин идет, и забирает хлеб у бонда, и еще все что хочет, в придачу. Так он становится злодеем. Тогда бонд идет и зовет другого воина, который защитит его и возьмет часть урожая, а не весь как первый злодей. Воины обычно и собираются в дружину к главному в краю, — у нас он от века зовется дроттин.
— Дроттин всегда был главным в нашем краю?
— Дроттин когда-то был выбран всеми бондами, из нескольких племенных вождей. Но в наше время дроттины потихоньку начинают об этом забывать. Им кажется что их главенство естественно. А кто его не признает, тот совершает преступление.
— Но дроттин с дружиной наш защитник.
— Конечно. Но для других бондов из других краев, наш дроттин как раз злодей. А их дроттин – защитник.
Лейв удивленно посмотрел на отца.
— А в чем же тогда разница?
— Для бондов? — Ни в чем. Кроме аппетита того или иного дроттина. Бонды обычно стараются выбрать того, у кого аппетит поменьше. А дроттины стараются как могут держать в узде свой аппетит, потому что знают, что и самой лучшей дружине трудно совладать, если поднимутся все бонды, пусть они и хуже обучены и вооружены. Но если дроттин все же не умеет совладать со своим аппетитом, тогда…
— Что тогда?
— Тогда льется кровь.
— Чья?
— Того у кого оказались короче руки, Лейв.
* * *
Двухколесные телеги шли тяжело, подскакивая на каждой колдобине. Мы ехали на вейцлу! Впереди рассекал Вермунд на своем ненаглядном Хвитфакси. За ним, передо мной, вел телегу старый Оспак. Оспак преманентно нудел, что эта дорога его доконает, и иногда обернувшись ко мне призывал внимательно глядеть, и поднимать кости которые от него, от Оспака непременно отвалятся на очередном ухабе, ну и давал другие ценные советы… Я Оспака не особо слушал. Скорость у нас была медленной, поэтому жратва из телег на неровностях не сбегала. Жратвы у нас было богато, плескались бочонки с местным пивасом, тряслось в свертках вяленное и всякое другое мясо и рыба, распространяя сногсшибательный запах, ну и так далее. Хорошо еще, что мы никого из животины не гнали живьем. Ребячество это конечно, но гнать животину на убой мне было бы неприятно. Хватило раза, когда Оспак увел с выгона к хутору старую корову. Ингибьёрг потом поведала, как этот "мастер забоя с одного удара" потом долго гонялся за окровавленной несчастной скотиной с топором…
А мне было о чем подумать. Вермунд держал слово, и я ехал на вейцлу, где все окрестные бонды свозят жрачку и подарки дроттину Эйнару. В этом дроттинском местном опорном пункте будет идти несколько дней пир, и я смогу расспрашивать разных людей о мне нужном. Но вот будут ли там нужные мне ответы – вот в чем вопрос. Когда я только попал к Вермунду, я по его рассказам неколько иначе представлял дроттина. И когда не так давно дроттин Эйнар с малой дружиной проехал я увидел всего лишь такую же банду дядек в коже и мехах, отличавшихся от людей с окрестных дворов только количеством железок. Найдутся ли при дружине дроттина местные мудрецы-"мерлины"? А если нет? Где мне еще искать ответы? У двенадцати жрецов на главном капище во время жертвенного пира? Или еще где? Есть ли вообще в этом мире люди с нужными мне знаниями? Ведь как я понимаю – в моем мире, — гораздо более развитом и технологичном – таких людей нет… Это были невеселые мысли. Поэтому я ехал на вейцлу одновременно и ожидая, и боясь её. Переходя поминутно от надежды к глубоким приступа пессимизма.
У меня было время подумать обо всем этом. Мы ехали несколько дней. Сперва по узкой лесной дороге, потом по более широкому тракту. Здесь жило мало людей, и они не так часто ездили меж своими раскинутыми на расстоянии дворами, чтобы сохранять дороги колесами и ногами. Даже я, сугубо городской житель знаю силу природы. Знаю, что если дорогу, или просто тропинку не подновлять часто утаптывая её ногами и ободами колес, то природа скоро затянет её; ветер насыплет на дорогу семян, корни растущих рядом деревьев подползут под утрамбованное полотно, и взрыхлят его… и через несколько лет дорога раствориться, как будто её и не бывало. Для того чтобы этого не произошло, дорогу нужно одеть покрытием, которое окажется не по силам побегам новых растений. Древние, скажем, римляне мостили свои дороги камнями. Когда мы с Настей подсобрали деньжат и выбрались на отпуск в заморскую Италию, мы видели там такую дорогу, которая до сих пор, через полторы тысячи лет после строительства, продолжала использоваться по прямому назначению. Здесь дороги мостить камнем еще не додумались, и применяли иной материал: под колесами наших тележек были длинные бревна. Вряд ли конечно такая дорога сможет просуществовать столько же, как и римская, однако уже в лесной части пути можно было понять её солидный возраст – уложенные стволы за давностью лет затянуло покрывалом земли, травы и бархатного мха. Но в тех местах, где бревна были еще обнажены, они были вполне крепкими. Специально ли подбирали плохогниющую древесину, или предварительно вымачивали деревья в каком-нибудь болоте… Сколько лет было этому пути? Пятдесять? Сто? Больше? Я не знал. Одно я понимал точно. При таком бедном населением крае, прокладка дорог была настоящим трудовым подвигом для жителей хуторов. В древнем Риме прокладкой дорог занимались армия, в свободное от завоевательных походов время. То есть когда какой-нибудь легион не был в походе, с целью отхапать у соседей очередной кусок земли, то он занимался возведенеим зданий и прокладкой дорог. Но легион – это несколько тысяч здоровых мужиков. У здешних прокладчиков дорог такого количества рабочих еще просто не нарожали, и я восхитился упорством местных.
Между тем, хоть край и был пустынным, у нас постепенно появлялись попутчики. Это в общем было неудивительно, если учесть, что все окрестные жители посылают представителей, которые должны прибыть в одно время в одно и то же место. С боковых ответвлений на наш "большой тракт" выбирались похожие на наши телеги, верховые на лошадях и сопутствующие им коровы и овцы. Несмотря на отдаленность жилья многие здесь друг-друга знали, а если кого не знали, то их тут же знакомили. Даже я видел знакомые лица, из тех кто в свое время заезжал на хутор Вермунда. Было видно, что люди едут на праздник… или, на тусовку, называйте как нравиться. Многие были принаряжены в незамурзанное работой белье, мелькали крашенные вещи и различные металлические цацки. Каждая встреча новых лиц начиналась со взаимных приветственных возгласов. После этого "новички" вливались в наш походный табор, и начинались многочасовые обмены новостями. Что слышно, да что видно, да кто родился, да кто женился, да кто потонул… Как рыба ловиться, да тели телятся… Все это делалось неторопливо, с особенным смаком. Общение и новые новости здесь были редкой роскошью, и ими буквально наслаждались. Это Вам не "В контакте" от набившего оскомину знакомого парой фраз отписаться"… Попутно производились какие-то давние взаиморасчеты, и заключались новые договорные обязательства. Досуг и бизнес в одном лице… Ехали и женщины, среди которых обращали на себя две вдовы, разительно отличавшихся поведением. Одна без обиняков сразу всем сообщала, что ей нужен муж, но эта новость даже по здешним меркам не была из разряда сенсаций. Чем-то вдовушка здешних охотников не устраивала, ибо как я понял, в нынешнем своем состоянии она пребывала уже давно. Вторая, богатая одеждой, с командой слуг, и по виду страшная гордейка, напротив вызывала интерес, но встречала мужские подкаты лишь снисходительными ухмылками и все сводила к зубоскальству. Видать, нынешнее независимое положение её устраивало. В общем, вся эта толпа гомонила, цокала копытами, скрипела тележными осями, мычала и блеяла, и через несколько дней пути наконец прибыла к месту назначения.
Опорный пункт дроттина было видно издалека. Он стратегично оседлал холм, на пересечении трех дорог. Уже подъезжая можно было видеть добрый частокол, вздымавшийся вверх, вокруг которого хаотично раскинулся походный лагерь из телег и походных палаток. Кое-где в лагере вздымались вверх дымки костров. Мы подъехали к лагерю, и съехав с дороги начали объезжать его, чтобы выбрать место для стоянки получше. Судя по тому что я видел и слышал, в лагере творилось примерно то же самое что и в пути, только в большей степени – в воздухе густо висела болтовня. Не обошлось и без ссоры. Рядом с тем местом, где Вермунд приказал нам раскинуть шатер, какой-то основательный деревенский хрен бодро орудуя мотыгой заглублялся в склон холма. Судя по небольшой кучке земли, он совсем недавно начал. Мы успели поставить шатер, а хрен успел вкопаться на метр, когда сверху примчался великолепный во гневе воин.
— Эй ты! — Закричал он в спину землекопу. Но тот уже вкопался в подножие холма так, как клещ в шкуру зверя – только задница осталась наружу, поэтому единственным ответом воину стала очередная куча земли вылетевшая назад.
Воин покраснел, и подскочив землекопа начал дергать того за рубаху. Наконец землекоп соизволил заметить воина, и высунул наружу из своей норы нос.
— Ну, чего?
— Ты!! — фыркунул воин. — Ты что делаешь?
— Землянку, — объяснил хрен с мотыгой.
— Зачем?
— Чтоб жить, пока будет идти пир.
— А кто её потом закопает? — Спросил воин.
— Зачем закапывать? — Удивился хрен с мотыгой. — Когда мы приедем кормить дроттина зимой, жить в палатках будет холодно. А у меня уже будет своя теплая землянка. Я думаю, это разумно рассужено, и потому, не нужно тебе так кричать.
— Это ты на тинге можешь себе землянки копать! — еще больше рассердился воин. — А здесь крепость дроттина. При случае она должна отражать врагов. И нам не нужен подкоп под самым её основанием! А зимой чтоб не замерзнуть залезешь в тюлений мешок! Понял?
— Понял…
— Так Закапывай! — буркнул воин.
Землекоп поворчал, но начал упихивать землю обратно своей мотыгой. Воин некоторое время понаблюдал, и гордо удалился. А незадачливый землекоп, хоть и рассчитывал на землянку, после уничтожения дела рук своих сразу, как и мы начал разворачивать свой шатер. Сразу видно запасливого человека…
Эту ночь мы провели у костров. А на следующее утро наступила церемонии "кормления". Все снова запрягли коней в телеги, и вереница устремилась наверх, в крепость. Пребывали они там не сказать чтоб долго, но и не мало, — после чего выезжали обратно вниз. Мне все это напоминало очередь на визит к врачу: пациент вошел, пациент вышел. Когда моя телега, вслед за той что вел Вермунд, — (теперь мы с Оспаком ехали на второй за ним) подъехала ближе, я увидел что кроме частокола крепость ещё и окружена рвом. Впрочем, поскольку подъемных мостов здесь еще не придумали, перед входом ров прерывался. Моя телега миновала створки ворот, и въехала вовнутрь. Здесь все оказалось несколько не так, как я ожидал увидеть. Места за частоколом оказалось много, потому что построено было мало. Видимо оградили, так сказать, с запасом. Было там всего три постройки. Две огромных размеров деревянных строения являли собой некий гибрид между избой и длинным бараком. Судя по тому, что в одной из них были окна затянутые бычьим пузырем, это была постройка для людей. Она выглядела поновее, за счет более светлого дерева. Вторая, напротив, не имела окон, зато могла похвастаться большими высокими дверьми, что намекало на склад. Третья же постройка, куда меньшего раздела, некоторыми особенностями с головой выдавала себя как многоместный туалет типа "сортир"… Мда. Вот и все что здесь было. Между этими постройками недалеко от входа на мощном деревянном кресле с прямой высокой спинкой сидел уже знакомый мне дроттин Эйнар. От того, что он теперь не трясся на лошадке, внушительности в нем еще прибавилось. Рядом, не заслоняя величие дроттина, стояло несколько могутных дружинников.