Когда они покинули ресторан, Джерри ощущал приятнейшую теплоту во всем теле. Он съел всего понемногу, и потому не было тяжести в желудке. Он с удовольствием принял предложение Андре чуток прогуляться вдоль Сены и по Сен-Жермен. «Небольшая прогулка» вылилась в трехчасовую ходьбу с тремя основательными передышками в уличных кафе; дважды они пили кофе и раз – ароматное ежевичное вино, называемое «кир».
Обитатели Южной Калифорнии плохо знают пешеходов. Опыт Джерри ограничивался десятком кварталов Венеции, Вествуда, неряшливой Тихуаны и Сан-Франциско. Парижский Левый берег представлялся ему городом на чужой экзотической планете – но вместе с тем казался очень знакомым местом, как бы из полузабытых снов. На деле – из массы телевизионных программ и кинофильмов, в которых обычно показывали именно эту часть города. Она была так же знакома Джерри, как бульвар Голливуд, аллея Малхолланд или проезд Венчер людям со всего света, никогда не подъезжавшим к Лос-Анджелесу ближе, чем на шесть тысяч миль.
Однако видеть Париж в кино – одно, а вот быть внутри него – совсем другое.
А если еще посмотреть на девушек!..
Не то чтобы парижские женщины поражали воображение сильнее, чем сказочные старлетки или проститутки Лос-Анджелеса – где женская красота везде, в любом кругу считалась главным условием успеха. Но в Париже эти соблазнительные создания принадлежали улице – они не ездили в машинах, а прогуливались по тротуарам, выставляли себя напоказ, сидя за столиками уличных кафе, – десятки, сотни на каждом шагу; это ошеломляло, казалось, что с ними очень легко познакомиться на любой улице Сен-Жермен.
Но они все говорили по-французски...
Разумеется, это не было неожиданностью для Джерри, но он привык ассоциировать неанглийскую речь с людьми извне – иммигрантами и иностранцами. Здесь он сам был пришелец. Французские парни, переходя от столика к столику, болтали с девушками или гуляли с ними по улицам, и делали это легко и раскованно. Так делал бы и он сам, если бы не был во Франции.
Джерри не успел углубиться в размышления о своей лингвистической беспомощности – Андре увел его на берег Сены. Они спустились по старой каменной лестнице к пирсу и сели на прогулочный катер, этакую малютку по сравнению с неуклюжими бегемотами, во множестве пыхтевшими по Сене.
– Безнадега, если считать это туристическим бизнесом, – сказал Андре, когда катер отчалил. – Но должен же кто-то поддержать безнадежное дело, правда?
Катер обогнул остров Сен-Луи, за Нотр-Дам вошел в главный канал под Пон-Луи, двинулся по Сене на запад, прошел под прекрасными мостами – мимо Тюильри, Лувра, музея Д'Орсе, Трокадеро, развернулся вблизи Эйфелевой башни и пошел вверх по реке к докам Пон-Неф.
Затем Андре устроил Джерри еще одну гонку к Эйфелевой башне. Они поднялись наверх, полюбовались закатом и огнями города – потягивая «кир», от которого у Джерри уже начали подгибаться колени.
– Я совсем скис, Андре, – сообщил Джерри, когда они вернулись к машине. – Мне бы забраться в отель и вздремнуть, я ведь спал всего четыре часа...
– Нет, нет и нет, – возразил Андре. – Еще нет восьми, а тебе нужно продержаться до полуночи, или ты не войдешь в ритм, поверь мне! Так... Рановато, но, полагаю, следует подумать об ужине.
– Я совсем не голоден...
– Что-нибудь простенькое, peut ?tre... [24] А, точно, bouillabaisse [25] в «Ле Дом». На сегодня – лучшее место в Париже, но в такой час мы прорвемся без предварительного заказа.
И вот очередная гонка по улицам Левого берега, потом пять минут – направо-налево по переулкам в поисках места для стоянки и еще четыре квартала пешком на подгибающихся ногах к бульвару Монпарнас – большая улица, вечерняя суматоха совсем другая, чем на Сен-Жермен, и, наконец, «Ле Дом», озаренный уютным теплым светом – сплошь старое дерево и медь, – но современный и элегантный. Здесь было шумно, но шум не раздражал ухо; ресторан вбирал в себя энергию улиц и усмирял ее. Джерри усадили, обиходили, и он, вдохнув пряный аромат буйабес, воспрял духом. Однако, одолев похлебку с полубутылкой белого вина, закусив малиновым муссом с шоколадной подливкой и рюмкой коньяку, Джерри снова скис.
– Ну теперь-то я могу поехать в отель? – уныло спросил он, очутившись в машине.
Андре покачал головой.
– Еще пару часиков, mon ami [26], и ты заснешь как убитый, а утром проснешься по парижскому времени, свеженький и готовый к настоящим развлечениям.
– Я этого не вынесу... – простонал Джерри.
– Двигаем в «Банд Дессине», а там уж твои глаза не просто раскроются, вытаращатся, – сказал Андре, и они снова понеслись куда-то, Джерри стал задремывать даже на ветру, в открытом автомобиле; эта поездка превратилась во что-то, не связанное со временем, словно его взяли и телепортировали неизвестно куда. Снова поставили машину, снова пошли пешком – по району развлечений, мимо неоновых реклам, обнаженных тел в витринах, шумных баров. Едва держась на ногах, Джерри прошел мимо швейцара и очутился – о, Господи – в вульгарном тихуанском шоу-баре!
Посредине зала на круглой сцене, освещенной лучом красного прожектора, потрясающая рыжеволосая красавица и черный лоснящийся атлет совокуплялись на красном плюшевом диване.
– Господи, Андре, куда ты меня привел? – спросил Джерри.
Андре рассмеялся.
– Суть вещей не познается с первого взгляда.
– Вот так, – сказал Джерри и начал присматриваться.
Довольно скоро он определил, что публика здесь чересчур приличная для секс-бара – почти все одеты модно, некоторые вполне солидно. Странно... И на сцене происходило странное: рыжая красотка за долю секунды обернулась Минни, подружкой Микки-Мауса, а чернокожего супермена сменил другой персонаж мультфильмов, пес Плуто. И пошло – диснеевские зверюшки толпой повалили на сцену и принялись вытворять черт знает что, и лишь тогда Джерри догадался, что это – голография.
– Триумф французской техники, – невозмутимо сказал Андре.
...Место рисованных персонажей заняли реальные – Мэрилин Монро, президент США, Адольф Гитлер, римский папа и другие. Они напропалую совокуплялись друг с дружкой, и публика хохотала до упаду, особенно когда их сменили французские политики и коммерсанты. Джерри тоже веселился, но вдруг все опять изменилось – устроители шоу стали показывать, сколь прекрасной может быть плотская любовь. Оживали эротические барельефы индийских храмов и греческие статуи – боги и герои любили друг друга. За ними – фавны и нимфы с картин эпохи Возрождения, потом появились картины фламандской школы – тоже живые; изысканные японские гравюры; полинезийки Поля Гогена. Музыка была подобрана превосходно – от индийских мелодий до Баха и Равеля.
– Viva la France! [27] – только и мог сказать Джерри Рид.
– Добро пожаловать в Европу, – отозвался Андре Дойчер.
Андре привез его в отель за полночь. Джерри кое-как добрался до номера, залез в постель и заснул мертвым сном на целых девять часов. Наутро он проснулся, чувствуя себя отдохнувшим и совсем не разбитым, заказал завтрак по телефону; это было не так просто – официантка сносно говорила по-английски, но не смогла понять, что такое сосиски и яйца всмятку, и Джерри пришлось обойтись окороком и омлетом с сыром. Он доедал круассан[28] с малиновым джемом и допивал вторую чашку кофе, когда, словно дождавшись этого момента, позвонил Андре Дойчер. Снизу, из вестибюля. Ему нужно вернуться к работе в ЕКА, и потому он привел гида на следующую пару дней.
Через три минуты постучали в дверь, и Джерри увидел Андре, а рядом с ним женщину. Охнул про себя: он был в халате на голое тело.
– Доброе утро, Джерри, – сказал Андре. – Это Николь Лафаж, она составит тебе компанию.
Николь Лафаж была одной из двух или трех самых ошеломляющих женщин, каких Джерри доводилось видеть в жизни, а не в кино.
Она была примерно его роста; у нее были длинные и стройные ноги; длинные волнистые черные волосы; тонкие брови; пушистые черные ресницы обрамляли светло-зеленые глаза; у нее был маленький рот с пухлыми губами – от всего этого так и веяло чувственностью.
– Мой... э-э... напарник?.. – осторожно спросил Джерри.
– Я должен организовать твои дела – ознакомление с оборудованием и прочее, – сказал Андре. – Понадобится пара дней. Ты ничего не проиграешь – будет время насладиться Парижем, и Николь для такого дела подходит больше, чем я, n'est-ce pas?
Джерри только моргал. Николь улыбнулась ему, показав розовый кончик языка.
– Рада с вами познакомиться, Джерри, – произнесла она чуть хрипловато на превосходном английском.
– Ну ладно, у меня куча дел до ленча. Передаю тебя в опытные руки Николь. – Андре ухмыльнулся и исчез.
Джерри остался наедине с этим фантастическим созданием. Сидел, тупо уставясь на нее и придерживая халат на коленях, – его мужское естество мучительно восстало.
– Э-э... вы работаете на ЕКА, мисс Лафаж?
– Время от времени...
– Время от времени?! – удивился Джерри. – Какую же работу в аэрокосмической области можно делать время от времени? Вы – консультант? Или независимый субподрядчик?
Николь Лафаж удивленно подняла брови.
– Это американский юмор, или вы серьезно?
– Юмор? Я разве сказал что-то смешное?
По-видимому – да, ибо она разразилась хохотом.
– Я не работаю в аэрокосмической индустрии, – проговорила она сквозь смех. – Я – проститутка.
У Джерри отвисла челюсть.
– Вы мне не верите? – спросила Николь Лафаж. – Убедитесь!
Она соскользнула с кресла на пол, проползла на коленях к креслу Джерри, живо распахнула его халат и... Джерри никогда не испытывал такого пронзительного, томительно-затяжного и окончившегося взрывом наслаждения.
...Вечером, когда он попривык к ней и стал ее расспрашивать, она охотно рассказала о своем житейском статусе. Она действительно была проституткой, но не уличной, она работала по контрактам.
– Я молода, красива, неплохо образована; хорошо говорю по-английски, сносно – по-немецки и по-русски, прекрасно знаю Париж, поэтому нахожусь в элите своей профессии. Предложения принимаю только от корпораций, мне очень прилично платят. Я могу выбирать: кого беру в клиенты, кого – нет. И я честно отрабатываю деньги. Тебе понравилось сегодня, а? – спросила она.
Джерри вздохнул:
– Это было чудесно...
Он говорил чистую правду. Днем Николь устроила ему грандиозное турне по Парижу: на такси, в автобусе, пешком, даже на метро, – как было удобней или приятней.
Они провели больше часа в Лувре, прошлись по Тюильри, перешли через Сену к музею Д'Орсе, провели там еще час и проехали на метро к Центру Помпиду, музею воистину вызывающей конструкции, – голые трубы, подпорки, промышленное старье, окрашенное в странные чистые тона. Джерри это напомнило нефтеочистительный завод, атомную электростанцию и Центр Биверли одновременно. Сюда они не вошли.
– Лувр, музей Д'Орсе, Центр Помпиду – самые известные музеи Парижа, и теперь ты можешь сказать, что посетил их, – сказала Николь. – Если захочешь посмотреть живопись, скажи, я тебя свожу. Я хорошо разбираюсь во фламандцах, импрессионистах, сюрреалистах, кубистах, в японской живописи и поп-арте, но вот Ренессанс и французские романтики – это не для меня, но...
В любви она смыслила еще больше, чем в искусстве или топографии Парижа – а город она знала блестяще, особенно злачные места; куда только она не водила Джерри (и все за счет фирмы). Такой женщины у него никогда не было, он и помыслить не мог, что бывает нечто подобное.
И он признался:
– Сегодня был лучший день в моей жизни. Николь. А ты, тебе было хорошо?
– Конечно, мне было хорошо. Из-за того и стоит быть проституткой – на моем уровне, – что можно с удовольствием провести время в приятной компании и делать на этом здоровенные деньги... – Она рассмеялась. – Alors [29], Джерри, если б ты мог делать пять тысяч ЭКЮ в день, полегоньку трахая привлекательных женщин, устраивая им и себе приятное времяпрепровождение, щедро оплачиваемое корпорацией, ты не предпочел бы быть шлюхой?
«Да я уже шлюха, – мрачно подумал Джерри, – пентагоновская шлюха, только я не получаю от этого удовольствия».
Утром они проснулись поздно, позанимались любовью, позавтракали, выпили кофе, шампанского с апельсиновым соком, затем прогулялись через Тюильри к Сене, перебрались на другую сторону, вышли к Д'Орсе и сели там на странного вида маленький прогулочный катамаран с плоской палубой, деревянной рубкой и закопченной трубой. Это сооружение доставило их в парк де ля Виллет – скопище различных музеев: науки, промышленности, музыки и кино – плюс изумительные аллеи для прогулок и элегантные рестораны. Все это было окружено футуристическими отелями и причудливыми домами офисов. Они смотрелись как деловой центр марсианского города – Диснейленд будущего, сделанный как надо, но с французским акцентом. Николь и Джерри перекусили в китайском ресторане и весь оставшийся день ходили по выставкам. Теперь Джерри попал в родную стихию и был бы здесь как дома, если бы все не было по-французски или хотя бы Николь достаточно знала технику, чтобы правильно переводить. Она делала все, что могла, – переводила на английский все слова подряд, а Джерри пытался разъяснить ей все технические чудеса, и в результате он был доволен. По крайней мере, хоть здесь-то наивным новичком была она, а он работал гидом. Подозревая, правда, что такая профессионалка, как Николь, заранее придумала для него это удовольствие.
По молчаливому согласию они оставили выставку Европейского космического агентства напоследок. Каким-то образом Джерри осознал, что это будет последним актом их совместного времяпрепровождения и первым актом в новой пьесе, пьесе, которая свела их, ради которой он приехал в Европу и о которой ни разу не задумался за два предыдущих дня.
Они подкрепились коньяком в баре музея и зашли внутрь. Здесь были модели и голограммы, представлявшие историю космических путешествий. Здесь была настоящая ракета «Ариан» и макет челночного корабля «Гермес», в котором можно было поползать, здесь были спутники, космические зонды, скафандры и система управления космическим кораблем, на которой можно было поиграть самому. Обычный набор, в общем.
Но когда они вошли в Жеоду, круговой театр, где шел рекламный фильм ЕКА – по всей круговой панораме в системе высокого разрешения «Динамакс-видео», – Джерри понял, что это вовсе не обычный набор чепухи. У него перехватило дыхание, а под конец он вроде захотел плакать.
Круговая панорама «Динамакса» мгновенно создала ощущение реальности. Этого не могла бы сделать цветная голография, потому что здесь изображение не было обыкновенным трехмерным, вы не смотрели на него – вы были внутри. Оно заполняло все поле зрения, и не надо было вытягивать шею и крутить головой, как зрителю на теннисном матче, а звук шел из многих точек, давая ощущение единого потока, трехмерного реального звучания.
Джерри смотрел на поле действующего аэропорта – Шарль де Голль, как объяснила Николь. Мимо катился окрашенный в красное, белое и синее – цвета «Эр Франс» – европейский космоплан «Дедал», первый образец которого только готовился к производству. У него были обтекаемые формы старого «конкорда» или американского бомбардировщика «Б-1», но он был вдвое больше и мог взять на борт сто пассажиров. Как и у «Б-1», у него были разводные крылья, расправленные сейчас для полета в атмосфере. За кабиной размещался воздухозаборник главной турбины; в месте соединения крыльев с фюзеляжем – два вспомогательных, и на корме – странно изогнутый выхлопной раструб.
Пока диктор трещал по-французски на техническом сленге – Николь ничего не понимала, – «Дедал» свернул на взлетную полосу, зажег турбины и тяжеловесно ушел в воздух.