— Раз мы упали с неба, то ничего нет удивительного в том, что нас называют лётчиками, — улыбнулась Поля. — Но постойте. Я, кажется, начинаю кое-что понимать. Да, да. Они поют об «асманах» — людях неба. На санскритском языке слово «асман» означает небо. Я различаю также слово «бодгати», что значит «просыпаться». Их язык действительно очень напоминает санскритский, и я даже могу приблизительно уловить смысл этой песни. Они поют: «Пусть славится небо, которое сбросило к нам трёх белых братьев и пробудило их от долгого сна в нашей зелёной долине».
— По-моему, среди нас есть ещё и сестра, — заметил Максим. — Называть нас всех трёх братьями было бы не совсем точно.
Но вот песня внезапно оборвалась, и Поля, воспользовавшись тишиной, сказала несколько слов.
Один из незнакомцев выступил вперёд, приложил ладони к своему лбу, потом притронулся кончиками пальцев к Полиному лбу и что-то ответил ей.
— Я спросила его, куда мы попали, — обратилась Поля к своим друзьям. — И этот человек сказал мне, что мы в Долине долгих снов, в царстве двух белых братьев из Яшмового храма.
— Если бы мне об этом сказал кто-нибудь другой, я бы подумал, что это сказка, — пробормотал Максим. — Но неужели эта долина отрезана от всего окружающего мира!
— Об этом мы узнаем позже, — сказала Поля. — Сейчас они хотят нас куда-то отвезти. Я не совсем понимаю, куда именно. Этот человек, должно быть, какой-то начальник у них, так как он отдаёт все распоряжения. Его зовут Путра.
Путра что-то крикнул своим, и несколько человек исчезло в густых зарослях на берегу реки. Вскоре на воде показались две большие лодки с длинными загнутыми носами, на которых были мастерски вырезаны головы каких-то необыкновенных птиц. Товарищи Путры засуетились. Максиму и Поле помогли освободиться от рюкзаков, откуда-то принесли тяжёлые гирлянды белых и красных цветов и надели на шеи всем трём путешественникам. После этого Путра пригласил гостей в лодки. В мокрой одежде идти было неудобно, к тому же у каждого до сих пор тело ныло от ушибов. Но Путра и его товарищи так приветливо улыбались им, песня, которую снова затянули жители долины, была такой торжественной и бодрой, что Поля, Максим и Увайс забыли о своих несчастьях и уверенно поднялись на сухой, устланный пахучими травами помост передней лодки.
Мысль о возвращении домой ещё не беспокоила их. Она время от времени несмело всплывала из самой глубины сознания, но сразу же исчезала, уступая место более мелким заботам.
— Будем ли мы наконец иметь возможность хоть немного подсушиться? — спросил Максим Полю. — Да и в зубах поковырять не мешало бы. Мы втроём сейчас, наверно, целого барана могли бы съесть. Правда, Увайс?
— Можно, — охотно согласился тот, — Барана немножко можно поесть.
— Надеюсь, что в своё время мы всё будем иметь, — сказала Поля. — А сейчас нужно плыть туда, куда они нас везут, и смотреть, смотреть…
Лодки плыли по тёплой реке. С десяток гребцов размеренно подымали и опускали в воду большие чёрные вёсла, но всплески вёсел не нарушали необычайной тишины, которая царила всюду. Река была извилистой, как все спокойно текущие реки. На её берегах зеленели могучие пальмы, бамбуковые рощи перемежались кустами древовидных папоротников, среди гигантских цветов, чем-то напоминающих дурман, неподвижно стояли огромные белые слоны и спокойно смотрели в воду. В небольших круглых озерках, образовавшихся, наверно, в старицах реки, горделиво закинув головы, плавали чёрные и белые лебеди. В тех местах, где густой лес отступал от берегов, глазам наших путешественников открывались широкие поля риса и какого-то растения, напоминающего просо. За каждым поворотом реки их ждала какая-нибудь неожиданность. Вот рядом с бамбуковыми зарослями высится целый лес гималайских кедров, увитых цепкими лианами. А вот растёт всего лишь одно дерево с широкими, блестящими, как у комнатного фикуса, листьями, но это дерево занимает площадь большого парка, потому что оно имеет не один ствол, как обычно, а сотни, тысячи толстых и тонких стволов. Это — баньян, дерево с воздушными корнями, которые, доходя до земли, углубляются в почву и превращаются в своеобразные стволы. Тут можно было увидеть сандаловое дерево, изделия из которого многие годы сохраняют приятный запах. Дерево бабур, которое на солнце становится твёрдым, как железо, росло тут рядом с чёрным эбеновым и розовым деревьями.
Леса кишели обезьянами. Чёрные и рыжие, маленькие и большие, хвостатые и бесхвостые, крикливые и молчаливые, они прыгали по деревьям, табунами сидели в тени, грызя орехи, грелись на солнышке посреди полян.
Однако надо сразу же сказать, что солнца в нашем понимании над долиной не было. Оно пряталось за толстым слоем облаков. Но воздух был наполнен каким-то странным рассеянным светом, и деревья бросали на землю тень, как в обычный солнечный день, а поляны и рисовые поля сверкали так, словно на них изливались целые потоки лучей неутомимого небесного светила.
Воздух в долине был тёплый, влажный, насквозь пропитанный ароматами цветов и странных, никогда не виданных нашими путешественниками, деревьев.
Но больше всего поразило Максима, Полю и Увайса то, что они нигде не видели даже признаков человеческого жилья. Неужели жители долины — совершенно дикие люди? Если судить по их одежде, они находятся не на высоком уровне развития, но, с другой стороны, если рассудить здраво, то одежда в такой духоте не особенно и нужна. Их же лодки свидетельствуют о незаурядном мастерстве. Рисовые поля указывают на то, что это народ трудолюбивый и разумный. А полное отсутствие оружия в руках сопровождающих ещё больше убеждает в правильности такой мысли. И всё же странно, что нет в долине ни городов, ни сёл, не видно ни одной хижины, хотя хижину и трудно заметить среди этого буйного цветения природы.
Они плыли долго. Одежда на путешественниках почти совсем высохла, аппетит разыгрался не на шутку.
— Наши сухари превратились, конечно, в тесто, — сказал Максим, — но консервы же целы. Так почему бы не развязать рюкзаки и не устроить небольшой банкет? Это было бы довольно романтично и полезно.
— Сейчас это не очень удобно, — заметила Поля. — Они везут нас как гостей, и не стоит лишать их возможности полностью проявить своё гостеприимство.
— Я бы ещё мог объяснить появление тропической растительности в этой долине, — засмеялся Кочубей. — Даже белые слоны, с точки зрения зоологии, не такое уж необычное явление. Но твои, Поля, дипломатические способности… — И он развёл руками, не находя соответствующих слов.
— Что ж, — сказала Поля, — раз мы попали в чужую страну, нужно уважать хозяев.
В это время Путра что-то сказал Поле. Лодка повернула к берегу. Вскоре её нос мягко врезался в белый песок, и гребцы, соскочив в воду, на руках перенесли Полю, Максима и Увайса на покрытую зелёной кудрявой травой поляну. И как только они ступили на землю, из-за деревьев, которые окружали поляну, вышло не меньше сотни таких же полуголых смуглых людей, среди которых были и женщины и дети.
Женщины несли сплетённые из белой лозы корзины и круглые тыквы на головах. В руках у детей были гирлянды цветов — белых, голубых, красных. А мужчины были кто с чем — одни с какими-то музыкальными инструментами, напоминающими то скрипку, то домру, то маленькую гитару, другие с разноцветными шкатулками, мешочками и коробочками. Дети подбежали к Поле, Максиму и Увай-су и начали надевать им на шеи венки цветов, музыканты заиграли на своих инструментах, женщины быстро расстелили на траве цыновки и начали выкладывать на них из своих корзин лепёшки из ячменя и риса, круги масла, жареное мясо, фрукты и какие-то неведомые лакомства.
Путра произнёс длинную и, должно быть, чрезвычайно пышную речь, смысл которой сводился к тому, что жители Долины долгих снов очень рады приветствовать у себя трёх белых братьев, которые упали с неба и которые в сто тысяч раз красивее и приветливее двух здешних белых братьев.
Должно быть, Поля не всё хорошо поняла в речи Путры, потому что это упоминание о каких-то двух белых братьях так и осталось совсем необъяснимым для путешественников.
Наконец, Путра пригласил их к трапезе. Пока дорогие гости ели, хозяева развлекали их музыкой и танцами, фокусами факиров и заклинателей змей, красноречием поэтов, мудростью сказочников и хитростью загадывавших загадки. Тем временем молодые и сильные мужчины сооружали между деревьями большой шалаш из веток и пальмовых листьев.
Путра объяснил Поле, что они будут жить здесь, скрытые в чаще леса, чтобы об их появлении не проведали два белых брата. И снова Поля не смогла допытаться, что это за два брата.
— Наверно, не слишком приятные джентльмены эти два брата, — высказал догадку Максим. — Поэтому нас и завезли в глухое место, где не видно никаких следов пребывания человека.
Почти до вечера продолжались танцы и пение, соревнования ораторов, поэтов, сказочников. Утомлённых Максима, Полю и Увайса отвели в их шалаш. Они быстро уснули и не слышали, как с середины реки внезапно донёсся чей-то сильный басовитый голос, не видели, как испугались все, кто был на поляне, звука этого голоса и как все зашептали одно, но, должно быть, страшное слово: «Кхы! Кхы! Кхы!»
Если ты перед этим скатился с высоких гор вместе со снежной лавиной и не разбился об острые камни, к счастью, прикрытые снегом, если ты угодил в бездонное озеро и не утонул лишь потому, что тебя спасли люди, которые случились поблизости, если, избегнув смерти, ты вдруг попал в дивную сказочную долину, где за один день на тебя свалилось столько впечатлений, что их хватило бы на целый год, — то нет ничего удивительного, что ты будешь спать после всего этого крепко и безмятежно.
Так спали и наши друзья. Где уж им было видеть, как в сумерках к берегу причалила лодка с бородатыми людьми в белых, плоских, как блюдца, шапках, как эти люди подошли к шалашу, как приказали сплести из лиан мягкие носилки и отнести их, сонных, в лодку.
Зато удивлению Поли не было границ, когда, проснувшись, она заметила, что лежит не в шалаше, крытом широкими пальмовыми листьями, а в лодке и что эта лодка плывёт среди белой мглы.
— Максим! — окликнула она точно так же, как вчера Максим окликал её, придя в себя после растираний.
Максим пошевелился, что-то пробормотал сквозь сон, потом внезапно вскочил и басом спросил:
— Где это мы?
— Не знаю, — ответила Поля.
— Снова плывём, что ли?
— Плывём.
— А Увайс с нами? Ага, тут. Увайс, а ну, брат, вставай! Наш шалаш поплыл.
— Это не шалаш, а лодка, — поправила его Поля.
— Сам вижу. Только что-то эти мужчины мне незнакомы. Путры среди них не видно, да и вообще они не похожи на тех, что нас вчера приветствовали. Бородатые все, в шапках. А ну, спроси их, куда это они нас везут?
Поля обратилась к белобородому рулевому, сидевшему неподвижно, словно он был высечен из камня, и сверкавшему белками на гребцов, чтобы те усерднее гребли. Рулевой что-то ответил.
— Он говорит, что нас везут в Яшмовый храм, — пояснила Поля.
— Что ж, — вздохнул Максим, — посмотрим на храм. Нужно же узнать страну, которую ты открыл.
— Если, конечно, ты имеешь возможность что-нибудь увидеть в этом тумане, — заметила Поля.
Туман был действительно таким густым, хоть ножом режь. Он так плотно окружал лодку, что оставалось только удивляться, как рулевой мог находить дорогу и ещё до сих пор не загнал лодку куда-нибудь в озеро или в узкий мелководный залив. Но постепенно белая мгла рассеивалась, вокруг светлело, уже можно было различить в отдалении тёмные стены высоких гор и белые шапки снегов. Как сжались сердца у наших друзей при взгляде на эти родные горы! Как захотелось им взлететь птицами на эти белые сияющие вершины, чтобы спуститься с них в тёплые зелёные долины, где ждут их друзья, родные, где осталась их родина, осталась вся их жизнь, где сияет солнце, струятся прозрачные прохладные воды, где живут радость и веселье, дружба и счастье.
Но не было у них крыльев, не было даже возможности сойти с лодки и пешком идти в горы.
Белобородые все везли их по реке, молча гребя, не спуская глаз со своих пассажиров.
И снова, как вчера утром, небо над долиной очистилось от облаков, из-за гор показался краешек большого красного солнца, и всё вокруг ожило, заиграло радужными красками. Краюшка солнца легла на спокойную воду тихой реки, но пролежала там совсем недолго, так как в это время в реку забрели три серых слона. Своими хоботами они разбили солнечную краюшку на десятки огненных осколков, которые заплясали на водяных кругах, расходившихся во все стороны от того места, где гигантские животные утоляли свою жажду. На головах у слонов, между свисающими ушами, сидели полуголые смуглые люди.
Но вот лохматые белые тучи наплыли отовсюду и закрыли и солнце, и горы, и снега. И снова долина скрыла от всего окружающего мира свои леса, поля, реки и озёра, скрыла своих смуглых жителей и свой храм, который только теперь заметили, наконец, молодые путешественники.
Храм подымался над рекой, перегораживая всю долину. Он состоял, собственно, из трёх храмов, высоких и монументальных, как горы. Эти три храма соединялись между собой прозрачной колоннадой, лёгкой и прекрасной, как кружево. К центральному храму, самому большому и самому высокому, от реки вела широкая лестница из жёлтого камня, а чтобы попасть на эту лестницу, нужно было пройти через ворота. Издалека по сравнению с храмами ворота казались крохотными, но чем ближе подплывала лодка, тем теснее становилось в долине от трёх колоссальных конических башен.
— Яшмовый храм, — гордо проговорил рулевой. Лодка подплыла к берегу. Навстречу пpибывшим никто не вышел, вблизи не было видно ни одного живого существа.
Рулевой приказал гребцам вытянуть лодку на песок и пригласил своих пленников идти за ним.
— Мне почему-то немножко хочется убежать подальше отсюда, — сказал Увайс шёпотом, так, словно боялся, что его подслушают бородатые.
— Ты ещё будешь иметь время для этого, — успокоил его Максим.
Они приближались к воротам храма. Это архитектурное сооружение предназначалось не иначе как для гигантов, потому что обыкновенные люди в сравнении с ними казались не больше муравьев.
Ворота поражали не только своими размерами. Они ошеломляли богатством скульптурных украшений, причудливой резьбой по белому камню колонн и архитравов, необычностью формы.
Старый Токтогул лил крепкий китайский чай, налитый в пиалу услужливым Ибраем, и говорил профессору Бойко, который сидел напротив:
— Ты старый, я старый. Вдвоём пойдём в горы. Молодые ходили — возвратились ни с чем. Они не знают дороги к пещере с цветами Неба. Один только Токтогул знает. Немножко поздно уже Токтогулу идти к пещере, — прошлым летом в последний раз туда ходил с Увайсом, — но нужно ещё раз побывать там. Увайс, должно быть, повёл их гуда. А может, ты лучше останешься в долине? Я — человек гор, ты — профессор, тебе тяжело будет лазить по скалам.
— Нет, — отрицательно покачал головой Иван Терентьевич. — Об этом даже не стоит говорить. Я сделал всё, что от меня зависело. Вызвал самолёты. Связался со спасательными экспедициями. Из района выслали в горы лучших альпинистов. Все ищут. Теперь моя очередь. Я тоже путешествовал в своей жизни немало, крутых тропок не боюсь.
— А того… тоже берёшь? — спросил Токтогул, намекая на Петрюка.
— Не отпущу от себя, пока не найдем их. — решительно ответил профессор.
— Инженер нехороший человек. Ох, нехороший — с грустью сказал Ибрай, подливая Токтогулу чай.
Петрюк тем временем сидел в душной комнате маленькой колхозной гостиницы и, скучая, наблюдал за жизнью узенькой аильской улочки. Дмитрий зевнул, сердито сплюнул на глиняный пол. Какой же он дурак, что поехал сюда! Сначала наотрез отказался от того письма, а потом испугался и согласился ехать с «больной» ногой. Мало того. Не успели прилететь в Киргизию, как он заявил, что нога, кажется, уже не болит. Большей глупости невозможно себе представить. Профессор — человек воспитанный. Он сделал вид, что ничего не подозревает и верит ему Дмитрию, во всём. Зато этот мальчишка — о, это такая штучка! И на чёрта он здесь, на Тянь-Шане? А может быть, профессор взял его намеренно, чтобы внук подсматривал за ним, Дмитрием? Хотя вряд ли. Всё-таки Иван Терентьевич очень порядочный человек, хоть и орал в тот вечер, как какой-нибудь дворник. Подумать только, профессор университета врывается в квартиру к своему ученику и без всяких доказательств обвиняет его в подделке какого-то письма! Да ещё хочет, чтобы виновный сразу же признался. Профессор, а такой наивный. Теперь вот ещё тащит в горы. Ну, это даже хорошо. А что, если тех вдруг найдут? Они, наверное, замёрзли или попали в какое-нибудь ущелье. Если кто и сможет их теперь отыскать, так только сумасшедший старик Токтогул. Ну, а он, Петрюк, уж постарается быть при этом первым. Уж кто-кто, а он знает Кочубея. Тот, даже замерзая, писал, наверное, свой дневник и, конечно же, посвятил в нём несколько «приятных» слов своему товарищу Дмитрию Петрюку. И, разумеется, хорошо было бы сделать так, чтобы этого дневника никто не увидел.