Судя по виду старухи, она действительно могла знать Лодочника. Ведь оба одноглазые.
– У… Киев… Киев – город хороший. А что тебе там нужно?
– К князю иду, за ба… артельщиками нашими.
– А почему один?
Добродей потупился, на глаза опять навернулись слезы.
– Сирота? – догадалась старушка.
Мальчик не ответил. Пусть батя погиб, но мамка-то жива! Хотя так далеко, что и впрямь сиротой зваться можно.
– Я этого Лодочника хорошо знаю, – повторила старушка. – Его тут все знают. А дружина князя Вельмуда – особенно. С самой весны поджидают. А к осени, как видишь, и дождались.
– Чего-чего?
– А ничего. Вор он. Разбойник и душегуб.
– Как?.. – выдохнул Добря ошеломленно.
– А вот так. Детишек в Русу привозит и тайно на чужеземные лодьи отдает, за награду.
Рот старушки искривился, лицо стало до того страдальческим, что Добродей сам едва не расплакался.
– Этой весной о том и прознали. А князь Вельмуд велел изловить и в колодки обрядить. Так что… не вернется твой Лодочник.
Сердце трепыхнулось испуганно, зубы и колени свело страхом, но Добря все-таки нашел в себе силы возразить:
– Не может такого быть. Он за всю дорогу, от самого Ильменя, меня и взглядом не обидел! А сейчас по делам пошел…
– Ага, в корчму, где корабельщики иноземные пируют. Они всегда в одной и той же корчме останавливаются. Не веришь – не верь. Ждать хочешь? Жди, – проскрежетала старуха и, состроив грустное лицо, засеменила прочь.
Новость подкосила Добродея, земля под ногами покачнулась.
– И что же теперь? – вскрикнул он.
Старуха, несмотря на явную подглуховатость, расслышала и обернулась:
– Да ниче. В Русе останешься. Авось кто из наших и приютит сироту.
– Мне нельзя, – спешно отозвался Добря. – Мне в Русе ни к чему! Мне в Киев надо!
– Ну, так попробуй к купцам обратиться. Правда, до Киева только одна лодья идти намеревалась. Путь-то непростой. Сперва по реке, после волоком. Долго. Потом опять реками, а у Днепра берега узкие… Зато язык до него точно доведет.
– Что за лодья?
– А… – Старушечий рот растянулся в улыбке, от чего морщины стали глубже, наружу вылезли коричневые беззубые десны. – Это не абы какая лодья. Богатая. До самой Шаркилы ходит! Туда так просто не пробраться.
– А как пробраться?.. Как быть?
– Заплатить есть чем? – каркнула женщина, прикрыв белесый глаз.
Добродей вдруг понял, что у него не то что монет, даже еды не водится.
– Нет…
Старушка хмыкнула, передернула плечами:
– Тогда и торговли нет. Кому ты такой на лодье нужен? Задаром и на рыбацкую долбленку никто не возьмет.
Добря почувствовал, как к горлу подкатывает ком, как наполняется рыданьями грудь, а колени заходятся запоздалым ужасом. А ведь правда, с чего бы это Лодочник помогать взялся? На такие хлопоты ради чужого человека не идут, только если за плату.
– Что же делать? – пробормотал мальчик.
Старуха вздохнула тяжко, смерила новым, полным грусти взглядом. В сердце Добродея трепыхнулась слабая надежда: женщина – она и в старости женщина, дети для нее не пустой звук, даже если чужие…
– Работать умеешь?
– Умею, – заверил Добродей.
Горожанка приблизилась, рассматривала теперь не с жалостью, а так, словно оценивала. Наконец кивнула удовлетворенно:
– Ты мальчик крепкий, выносливый. Так и быть. Пойдем.
– Куда?
– На лодью. Один из тамошних корабельщиков племянником мне приходится. Замолвлю словечко.
Согласия Добродея старуха не дожидалась. С кряхтением, тяжело передвигая ноги, устремилась к большой пристани. Мальчик поспешил за ней, молчаливо моля богов о помощи.
Оставаться в Русе совсем не хотелось. Кто он тут? Бродяга! И ждет его в лучшем случае голод и не по годам тяжелая работа. Поработать на лодье – совсем другое дело, это не навсегда. Тем более судно до Киева довезет…
– Эй! – завопила старуха. – Эй!
Клюка описала дугу в воздухе, Добродей едва успел увернуться от случайного удара. Горожанка же махала клюкой бойчее, чем воин мечом.
– Эй!!!
Добря только теперь сообразил, в чем причина: самая большая, самая богатая лодья намеревалась покинуть пристань. На судне деловито перекликались, с бранью затаскивали деревянные мостки.
– Эй! – вторя старой женщине, закричал он и рванул вперед. – Эй, подождите!
– Эй!!!
Корабельщики внимания не обращали, только один, чье массивное тело было укутано в дорогие ткани, замер и уставился на бегущего. На голове человека красовалась удивительная, очень смешная шапка – это Добря заметил, несмотря на волнение, тут же расплылся в улыбке.
– Что надо? – гаркнул человек.
– Сироту, сироту возьмите! – прокричала старуха, задыхаясь.
Корабельщик глядел на женщину странно. Добре даже показалось, что его лицо стало хищным.
– Сироту? – переспросил он.
– Да! – крикнула горожанка. – Он держит путь в Киев!
– Словен?
– Ну ты же видишь! – отозвалась она.
– Сирота? – не унимался корабельщик.
Добря бросил быстрый взгляд на старуху, женщина истово кивала. На всякий случай он и сам закивал.
– Хорошо. Иди сюда.
Работники, что только-только убрали мостки, с явным раздражением вернули их на место. Добря зайцем промчался по качающимся доскам, резво прыгнул на палубу. Скользнул взглядом по лодье: с каждого бока по нескольку скамей для гребцов, посередине массивная мачта, под ногами влажные, чистые доски. Народ на корабле хмурый, отовсюду летят настороженные взгляды.
Человек в смешной шапке был уже здесь.
– В Киев? – прогремел он.
– Ага… – выдохнул мальчик.
– Ты здоров?
Не дожидаясь ответа, человек ухватил Добрю за подбородок, заставил показать зубы, пристально осмотрел с ног до головы. А пощупав руки, заключил:
– Из тебя вырастет сильный мужчина.
Добря тут же оробел, уголки губ предательски поползли в стороны. Человек же обернулся к старухе, рука взметнулась вверх. Женщина ловко поймала брошенную монету. Мальчик видел, как меняется лицо горожанки: мгновенье назад каждая морщинка светилась восторгом, а теперь счастье стекает с ее лица, медленно и неотвратимо.
– Почему так мало?
Человек в смешной шапке ответил с легкостью, присущей только удачливым купцам:
– Он дитя. Его еще кормить и растить.
– Но это словен! – возмутилась старуха. – Словенский люд в Шаркиле жалуют поболе других!
– Если б он девкой был – то да. Мужской пол ценится ниже. Да и работник из него пока не важный. Мал еще. Хлипок.
– Обманщик! – В голосе старухи прозвучала горькая обида, на глаза навернулись слезы.
Корабельщик пожал плечами:
– Хочешь заработать больше? Тогда на следующий раз девку готовь.
Добря пошатнулся. И упал бы, если б его не подхватили крепкие мозолистые руки.
Мальчик открыл рот, намереваясь закричать, но его тут же заткнули. Запястья обожгло, следом огрели по голове.
– Эй, полегче! – сказал корабельщик в смешной шапке. – Не покалечьте товар. Руки уже связали? Ноги, пожалуй, не нужно. Все одно никуда не денется.
– А если… – пробасил один из помощников.
Купец посуровел, гаркнул:
– Бросьте пока тут. Сейчас из Русы выйти надобно, после в трюм перенесете.
– А ежели его кто увидит и узнает?
– Пусть видят, скажем, наш раб. А узнать… да кто же его узнает? Мальчишка-то не здешний, на одежду глянь. К тому же сирота. Эта старуха никогда не врет.
Добрю швырнули в сторону. И хоть удар о доски был не сильным, перед глазами заплясали разноцветные круги. Мальчик попытался закричать, но тряпица во рту душила все звуки.
Лодья мерно покачивалась, ветер бил в бок, тщетно силясь перевернуть судно. Весла упали на воду с громким плеском. Ошалевший пленник замычал, тут же получил несильный пинок от одного из гребцов. Кормчий крикнул готовить парус, к мачте тут же метнулись двое.
– В путь! – торжественно крикнул человек в смешной шапке. Лодью будто что-то толкнуло, после еще раз и еще.
Приподняв голову, Добря видел, как удаляется берег, как отодвигаются, мельчают домики и крепостная стена Русы.
За свистящими порывами ветра мальчику послышался крик, грудной, надсадный:
– Добродей!
После еще раз и еще. А после – обеспокоенный голос одного из корабельщиков:
– Слышь, на берегу кого-то зовут, ищут. Может, нашего?
Человек в смешной шапке не ответил, сам вглядывался в берег. И хотя Добря видел только спину купца, понял – нервничает. Будто подслушав мысли пленника, человек повернулся, беззаботно махнул рукой:
– Даже если и так, кто его теперь найдет!
– А если старуху допросят? – буркнул кто-то.
– Ха! Так она и созналась! А свидетелей не было.
И снова голос с берега, но теперь он прозвучал очень громко:
– Добродей!
Душа мальчика дрогнула, дыханье оборвалось… Этот голос узнает из сотен других.
– Добродей!!!
В сильном, удивительно красивом голосе Вяча слышалось отчаянье ильменских чаек.
– Сынок!!!
Пленник дернулся, попытался вскочить на ноги. Ответить отцу все равно не сможет, но хотя бы взглянуть напоследок. Новый удар отшвырнул к мачте, неудачно развернувшись в полете, Добря впечатался плечом и взвыл.
– Сиди тихо, – прошипело над головой.
– Эй! Там лодка! – крикнул кормчий.
– Отойдет! – прорычал купец. – Ох уж эти рыбаки…
– Нет, ты не понял! Она идет наперерез!
И купец, и гребцы грохнули. Даже Добродей понял – лодья против лодки, что волк против новорожденного щенка, сомнет и не заметит. Но кормчий почему-то беспокоился…
– Да ты чего? – сквозь смех простонал купец.
– Одноглазый! Лодкой правит одноглазый!
– И чего?
– Да ничего! – В голосе кормчего зазвучал ужас. – Про него от самой Алоди молва идет!
Хохот оборвался резко, будто кто-то перерезал звонкую струну. Плеск за бортом стих, весла зависли в воздухе.
– Какая еще молва?
– Дурная, – будто из могилы, отозвался кормчий. – Он не просто колдун… Самому навьему владыке служит…
– А… а от нас что нужно? – дрогнув, спросил купец.
Добродей кожей почувствовал десятки взглядов, по спине побежал мороз. Пленник задрал голову, пытаясь взглянуть в лицо кормчему, и даже издалека понял – этот взгляд не сулит ничего хорошего.
– Видать, мы забрали его добычу…
Голос купца сделался подозрительным:
– Уверен?
Кормчий кивнул, ткнул пальцем в Добродея:
– Мальчишку нужно отдать Одноглазому. Иначе тот подводному владыке пожалуется, и беды не миновать.
– Не слишком ли дорогая плата… – насторожился купец.
– Отдать… – процедил кормчий, белея от страха.
Тут же со всех сторон послышались одобрительные возгласы и ропот: дескать, скупость до добра не доводит, с подводным властелином спорить негоже.
– Развязать! – крикнул купец, нервно поправил смешную шапку.
Один из гребцов, бросив весло, метнулся к Добродею.
– Нет-нет! – откликнулся кормчий поспешно. – Так отдать нужно! Ежели утопнет – считай, самому владыке и вернули, ведь и князья не брезгуют принимать долги за своих людей. А главное, Одноглазого от погони отвлечем! Ой, не хотелось бы мне с ним нос к носу встречаться!
– И то верно, – сказал купец и скомандовал зычно: – За борт!
Добрю подхватили в тот же миг. Спотыкаясь и бранясь, корабельщик тащил пленника к краю. На помощь ему поспешил еще один. Вместе взяли за руки и за ноги, раскачали и швырнули в реку.
Удар о воду был мягким, да и сама стихия приняла Добродея радостно, заключила в холодные объятья. Он забился, как пораненная рыба. Вода ударила в уши, захлестнула рот и потащила вниз. На грани сознания скользнула отчаянная мысль: «А может быть, и вправду… подводный владыка не прочь принять долг за своего подданного? Оттого и тащит вниз с такой силой…»
Острая боль пронзила голову, Добродея дернуло вверх. Он потянул руки к голове, смутно понимая – кто-то вцепился в волосы и вот-вот вырвет все, до последней волосинки. А вот как на запястьях железной хваткой сомкнулись ладони, уже не почувствовал, и молодецкий удар по спине, после которого вода единым потоком вырвалась из легких, – тоже.
Воздух глотал уже сам, каждый выдох сопровождался страшным, выворачивающим кашлем. Из носа, из глаз текло. Грудь разрывалась, а сердце колотилось о ребра с такой силой, что заглушало крики Лодочника. Еще отчего-то жгло щеки…
Когда железные руки отпустили, Добродей бессильно свалился на дно лодки, уперся ладонями в днище.
– Эх ты… – пробасило над ухом. – И как только умудрился на эту лодью забраться!
– Ба… батя жив?
– Батя твой поживее тебя будет! – ухмыльнулся Лодочник. – На берегу ждет.
– Но почему?.. Отроки, значит, обманули…
– Видать, обманули… И отроки, и корабельщики те… А ты-то… ты-то хорош! Веришь кому попало!
– Я…
Больше Добря говорить не мог. Тело разрывалось на части, в голове билась и гудела кровь. Зато Лодочник не умолкал еще долго:
– Отец твой жив, вчера только в Русу прибыл. С ним трое артельщиков. Одного, говорят, по дороге потеряли. Я их в корчме встретил. Вяча твоего сразу узнал, похожи вы. И с тем, что в Киев шли, – ты угадал. Зато во всем остальном… – Лодочник вздохнул тяжко и, хотя знал, что мальчик если и слышит, то не очень-то понимает, продолжил: – Ты на будущее запомни, Добродей: чем больше и богаче город, тем меньше в нем человеческого. Не знаю, отчего так происходит, но всякий раз убеждаюсь в этой мысли.
Мне иногда кажется, будто каждый, кто перебирается в большой город, продает частичку души самой Морене и… становится злее. Не сразу, конечно, не сразу… Но добряки, вроде тебя, в больших городах не выживают.
Тебе предстоит долгий путь в Киев, и вряд ли этот город примет с распростертыми объятьями. Тебе придется заново учиться жить. Ты сам распорядишься собственной судьбой, но мне бы очень хотелось, чтобы твоя душа осталась в ведении светлых богов. Понимаешь, о чем я? То-то, смекай.
Добря не понимал, но искренне надеялся, что так оно и будет.
Часть вторая
Глава 1
Киев предстал очам артельщиков причудливым и лишенным всякого порядка скопищем постоялых дворов, раскиданным по высоким холмам на бреге и вглубь и вширь. Следы неизбежных пожарищ, видимые и с лодьи, убедили даже Добродея, что поселения неспроста так разбросаны – полверсты туда, полверсты сюда.
На пристани народу – тьма. Толпятся, галдят, спорят. Носильщики снуют туда-сюда, зато купцы держатся важно, а те, что одеты побогаче остальных, задирают носы так, будто сами князья или, на худой конец, родичи князей. Воздух пропитан запахом тины, древесины и крепкого пота.
Разинув рот, Добря рассматривал диковинные суда – как ему казалось, огромные, с лошадиными мордами на носу. Старательно вертел головой, пожирал взглядом иноземцев. Уходить с пристани не хотелось, поэтому шел медленно, постоянно останавливался, оглядывался. Со всех сторон доносились споры, разговоры, смешки и звон монет.
– Добря, не отставай! – крикнул отец, и мальчик пустился бегом.
Когда нагнал отца и артельщиков, в сердце всколыхнулся ужас, перед глазами промелькнули жуткие события в Русе.
– Смотри не потеряйся… – пробасил отец, словно мысли подсмотрел.
Добря кивнул и некоторое время действительно шел рядом, пытаясь не глядеть по сторонам.
Но как только выбрался из толкотни, снова замер. И даже присвистнул от удивления – вот уж, Киев! Дома тут ставят иначе, чем на Севере, постройки по большей части ветхие, некоторые даже перекошены. Отчетливо слышны крики петухов и собачий лай, изредка слуха достигают бабья ругань и детский плач.
Киев все же оказался много больше, чем Рюриков город.
– Конечно, – бормотал мальчик, – Киев-то давно стоит, а Рюрик свой город только-только строить начал.
В меру достатка владельца иное жилище пряталось за частоколом, а при иных не было и захудалой изгороди. Княжий терем, хоть и стоял далеко, разительно выделялся на этом фоне уже хотя бы тем, что его опоясывала какая-никакая стена, но весь двор, по прикидке Добри, не занял бы и десятины.