— Можешь открывать.
— Уже все? — удивился ученик.
Я рассмеялась:
— Все, не беспокойся. Перед сном протрешь свое ухо мазью для лечения царапин, заодно и синяк ей же подлечишь. Только сережку не снимай, иначе зарастет. Не волнуйся, все заживет очень быстро, пара дней — и будешь как новенький… — Я наклонилась и, поддавшись соблазну, дунула ему на ухо.
Мальчик смешно дернулся и вскочил с кровати.
— А… благодарю вас, госпожа… Я пойду, пожалуй… Светлых вам снов! — и просочился за дверь.
Посмеиваясь, я стащила с себя блузку, швырнула ее наугад в угол и забралась под одеяло. Вот и помирились… Вот бы понять, что творится в голове у моего несносного ученика.
Впрочем, подумать об этом можно и утром… А пока — светлых снов, дорогая Лале…
Я отвечу «нет», мой друг, Пусть ты всех дороже мне… Завершает солнце круг, Розы вянут на окне.
Глава третья,
в которой шут пытается помирить художника и менестреля, но в итоге оказывается в дураках
Я сидела и грызла большое яблоко.
Само по себе это, конечно, не особенно примечательный факт, но, во-первых, сочный красный плод был действительно внушительным — лишь вполовину меньше моей собственной головы. А во-вторых, местом для легкого позднего ужина был выбран Розовый зал, в котором сегодня проходил так называемый творческий вечер леди Нанеле Хрусталь. Проще говоря, очередная бессмысленная вечеринка для избранных аристократов, но с претензией на интеллектуальность. Налет изысканности сему действию должны были придавать приглашенные музыканты, количеством ровно две дюжины, да пара придворных художников и поэтов. Увы, от безнадежной скуки, вечной спутницы подобных мероприятий, не спасало даже присутствие острого на язык симпатяги Тарло, не далее как на прошлой неделе подарившего миру прекрасный шарж лорда Топаза, до сих пор красовавшийся на моем жилете.
До полуночи оставалось всего несколько минут — жалкая горстка песка в массивных часах у входа. Самое время уйти и поискать стоящих развлечений, но я не могла этого сделать по двум причинам. Во-первых, блистательная, как ее камень-талисман, леди Нанеле состояла в раскладе. Тридцать третья, девятка вассалов, Смешливая кокетка. Слишком рано уйти с ее праздника… Ах, королева бы этого не одобрила. «Мы, карты, должны держаться друг друга» — вот слова Тирле.
Что же касается второй причины… Ларра Ночной Бриз изволил заскучать в закрытых покоях, и ее величество не придумала ничего умнее, как приставить бедную шутовку телохранителем к этому несносному мальчишке. Хорошо еще, хитрецы из Тайной канцелярии догадались переодеть неугомонного короля и выдать его за аристократа из провинции. Как итог — я сижу в кругу танцующих пар, вытянув ноги на всю длину, и ем яблоко.
Прелесть какая.
— Скучно, Мило.
— Двадцать девять.
— Что «двадцать девять»?
— Вы констатировали этот факт в двадцать девятый раз, госпожа моя, — с мрачным спокойствием пояснил мой ученик, сверля взглядом кружащиеся по залу пары. Тоже грустит, бедняжка.
— Можешь сходить развеяться, — великодушно предложила я, отгрызая очередной кусок уже без прежнего энтузиазма. То, что весь плод мне одолеть не под силу, стало понятно еще пятнадцать минут назад, но природное упрямство не давало выбросить остатки. — Например, потанцевать. Фрейлины смотрят на тебя с большим интересом.
Взгляд его стал еще мрачнее.
— Фрейлины, простите великодушно, полные дуры. Им просто любопытно, почему я послал к воронам леди Сабле, а у нее самой они спрашивать боятся. Точнее, боятся ее брата-волшебника. Говорят, скверного нрава человек. Мстительный.
— А ты послал Сабле? — Настроение у меня разом взлетело до заоблачных высот. — Умный мальчик! Вот, возьми яблочко, скушай. — Я сунула Мило злополучный фрукт, разом целясь по двум мишеням: и ученичка подбодрю, и, главное, руки освобожу.
К моему удивлению, Мило не только взял яблоко, но с явным удовольствием впился в его красный бочок. Судя по тому, с какой скоростью исчезала ароматная мякоть, вскоре от моего подарочка останется только хвостик.
Некоторое время я наслаждалась видом утоляющего голод Авантюрина, а потом опять заскучала.
— Мило… А давай что-нибудь учудим?
— Не стоит, госпожа, — подавил страдальческий вздох мой рассудительный ученик. — Ее величество велела воздержаться от выходок и уделить больше внимания охране известной вам особы.
— Ми-и-ило… Ну не будь таким занудой. Эта особа и без нас не пропадет, а я, если еще час просижу без дела, впаду в буйство и точно не могу никому уделить внимание.
Ученик задумался, закусив изжеванный хвостик, — все, что осталось от моего яблока.
— Госпожа… А что, если я с вами потанцую? — выдал, наконец, блестящую идею Авантюрин.
Я расхохоталась так громко, что оказавшиеся поблизости люди нервно отшатнулись. Впрочем, они тут же и успокоились, увидев, что это всего лишь старушка Лале веселится.
— Мило, сознайся, ты все-таки отведал вина Нанеле? Брось, это даже на шутку не тянет.
— Почему? — насупился мальчишка. — И вы, и я при деле, и приказ королевы не нарушим, и развлечемся, и к подопечному незаметно подберемся.
— Вот ведь дурачок… Ты нашу разницу в росте знаешь? Выше тебя только трижды благословенная Тирле, а меня и в увеличительное стекло не сразу разглядишь.
Авантюрина мои доводы нисколько не впечатлили, и он упорно продолжал гнуть свое:
— Наоборот, хорошо получится. Шуты мы или кто? Чем смешнее, тем лучше. И вообще, — глаза его загорелись нехорошим огоньком, — можно подгадать так, чтобы оказаться рядом с четой Топаз… Как вам моя идея?
Я представила и злорадно потерла руки. Пухлый коротышка Галло и стройная Лафелле… Она лишь ненамного превосходит в росте своего супруга и никогда не ходит на каблуках, так что разница не заметна, если только не предложить уважаемой публике материал для сравнения.
— А ты тоже мстительный, дорогой мой, как и братец милейшей Сабле. Хорошее качество для шута! Уговорил, станцуем. Чур, я веду.
— Как вам будет угодно, госпожа.
К сожалению, провокация не удалась. Галло, наученный горьким опытом, стоически терпел смешки, которые окружающие сцеживали в рукава и прятали за веерами, а издеваться над его скромной и доброй супругой было абсолютно неинтересно. Зато ноги размяли славно. Пару раз мы протанцевали и мимо переодетого Ларры. Я мельком проверила, на месте ли покров иллюзий, сотканный самой королевой, убедилась, что все в порядке, и дернула Мило обратно в круг.
Веселее не становилось. Терпение мое начинало иссякать.
И вот, когда я почти уже уверилась, что вечер безнадежно загублен данным мне высочайшим поручением, в поэтическом уголке на балконе за кадками с зелеными сосенками наметилось что-то интересное.
— …то есть вы имеете смелость утверждать, что музыка есть материя более выразительная, чем живопись? — донесся до моего слуха язвительный голос Тарло.
Я с интересом завертела головой, выискивая среди пышных напомаженных шевелюр всклокоченную пепельную гриву. Ага, а вот и наш художник-скандалист. И кто же его жертва на сей раз? Неужели этот болезненный юноша в травяном венке? Ба, да это же новый любимчик двора — маэстро Танше, гость из западных царств, уж не припомню, из какого именно. Надо будет потом уточнить у дворцовых сплетников.
— Разумеется! — горячо воскликнул менестрель. Черные, как полированный оникс, глаза азартно блестели. Гладкие волосы походили на вороньи перья, — так четко распадалась прическа на пряди. — Чем оперирует живопись? Всего лишь цветом! Вслушайтесь, господа, цветом! Это ограничивает наше восприятие зрительным образом, заточая в рамки видения самого художника. А музыка, напротив, оставляет огромнейший простор для воображения. Наслаждаясь переливами нот, человек способен выйти за грань реального мира и узреть незримое!
— Вы, дорогой мой, видимо, уже вышли, — саркастично заметил Тарло. — И, узрев незримое, лишились способности трезво смотреть на вещи. Еще раз повторяю вам, что считать какое-то из искусств менее выразительным — абсурдно. К примеру, глядя на великолепные работы, изображающие тридцать семь карт расклада, осмелитесь ли вы заявить, что они ограничивают полет фантазии зрителя? Напротив, эти полотна раздвигают границы восприятия, делая разум более гибким и способным порождать невероятные образы.
— О да, особенно для этого полезна Пустая карта, — вскинулся музыкант. — Бросьте. Живопись — искусство весьма и весьма конкретное, в то время как музыка — это воплощенные мечты и чувства.
— Краски — не менее тонкий инструмент для изображения чувств, чем звуки! — начал заводиться Мечтатель. — Я лишь из снисхождения к вам не упоминаю уже о таком виде работ, как портреты, отражающие саму суть владельца, но даже цветовые абстракции, которые, к слову, столь же отстраненны от действительности, как и музыка, способны передать тончайшие оттенки человеческий эмоций.
— С вашего позволения, сударь…
— О-ля-ля! О чем спор, господа? — Выгадав момент, я прыгнула и, сделав сальто, аккуратно приземлилась на перила между спорщиками.
Мило тихо ругнулся в том духе, что полет с такой высоты если и не будет стоить кому-то жизни, то седых волос его ученикам — точно. Я только отмахнулась. Шут всегда на ноги приземлится, что твоя кошка.
Сейчас беседа важнее — Тарло мне давно был симпатичен, к тому же мы не раз совместно пускались в такие авантюры, что лишь чудом удавалось выйти сухими из воды. Да и Танше в таланте и неповторимости мышления не откажешь, к тому же он искренен — великолепное качество, на мой взгляд. Оба — замечательные люди и настоящие творцы… Но один — слишком ехиден, а другой — горяч по молодости. Еще поссорятся… Ну уж нет. Таким людям враждовать — последнее дело. Весь дворец страдать будет.
— О, Лале! Долгих лет, — широко улыбнулся художник, галантно ссаживая меня с перил и подводя к стулу. Они с Мило что, сговорились?! Нет, клянусь, непременно спрыгну сегодня с парапета. Только момент поострее подберу, чтоб уж всем наверняка пощекотать публике нервишки. — Так, небольшой вопрос образовался… Вот все не можем решить, что же выразительнее — живопись или музыка? Может, вы подскажете?
— Да, да, госпожа Опал! — подхватил Танше, ловко перехватывая инициативу у замешкавшегося Тарло. — К сожалению, не имел чести быть вам представленным раньше…
— Танше Горький Мед, верно? — обворожительно улыбнулась я, склонив голову набок. Колокольчики завлекательно звякнули. — Наслышана. Вы обо мне, думаю, тоже. Так что к чему эти формальности?
Танше расцвел и послал сопернику торжествующий взгляд.
— Да, вы абсолютно правы! Ну, так что ответите на предложение достопочтимого, — музыкант сделал выразительную паузу, долженствующую, видимо, показать, сколько там того почтения, — живописца?
— Хм… — Я спрыгнула со стула и невозмутимо вскарабкалась обратно на перила, уже с ногами. Мило возмущенно засопел. Я показала ему язык. — Есть у меня идея… Почему бы вам не устроить состязание?
Художник и менестрель удостоили друг друга одинаково потерянными взглядами.
— Состязание? Лале, милая, как вы себе это представляете?
В моей дурной голове завертелся прелюбопытный план. Оставалось только поймать его за хвост, украсить бантиком и подать к столу. А если еще и Мило сообразит подхватить игру… Ох, повеселим благородное собрание! Заодно и мыслишку интересную подкинем нашим творчески одаренным спорщикам, чтобы они силы свои направляли в верное русло.
— Легко, господа. Мой ученик загадает любое чувство и сообщит вам. Для верности запишем его на клочке бумаги, дабы ваши умы не посетило недостойное благородного человека желание сжульничать — это лучше оставить мне. Далее, уважаемые, каждый возьмет по инструменту — палитру с красками либо флейту — и попробует сообщить присутствующим здесь, что же за чувство задумал Мило. Гости же решат, у кого вышло лучше… — Я хитро оглядела притихших «людей искусства». — Возьмете на себя смелость или откажетесь?
Слово «трус», даже не высказанное, а лишь слегка обозначенное намеками, производит на любого мужчину, будь он бродягой с востока или царем с запада, одинаковое воздействие. Брови сурово нахмуриваются, в линии рта появляется жесткость, глаза начинают решительно блестеть, а с языка непременно слетают те слова, которые ни за что не были бы сказаны в другой ситуации.
— Разумеется, я согласен, — гордо поднял голову Тарло. — Эй, принесите мне краски и мольберт!
— А мне — гитару, — попросил Танше и виновато развел руками: — С флейтой, увы, я познакомился только после того, как переехал на равнины, и еще не успел освоить ее в достаточной мере… Сколько времени будет отведено на подготовку?
— Времени?..
Мои ботинки с деревянным стуком свалились на пол. Я с удовольствием почесала одну ступню об другую, не обращая внимания на то, что чулки пошли сборками. Мило стоически поджал губы и, опустившись передо мной на колени, аккуратно расправил складки. Сразу стали видны фигурные заплатки на пятках. Где-то в толпе невольных зрителей отчетливо щелкнули раскрывшиеся веера, выдавая неудовольствие своих обладательниц. Ну и что. Мои чулки, как хочу, так и ношу. Авантюрину, между прочим, нравится.
— Полагаю, малого оборота часов вам хватит. Четверть часа, если по-западному говорить, — пояснила я для Танше, который наверняка еще не привык к нашему времяисчислению. Мне-то в равной степени легко было мерить день что оборотами — два полных за сутки, или двадцать четыре простых, или девяносто шесть малых, — что часами, минутами и секундами.
— Пятнадцать минут?! — поперхнулся музыкант, едва положивший пальцы на гриф. Струны подрагивали в предвкушении, как живые. — Но…
Тарло, столкнувшись со мной взглядом, быстро и едко ухмыльнулся:
— Пойдет. Только в этом случае обойдемся без красок, пусть это будет уголь. Разводить порошки маслом — слишком долго получится.
Менестрелю не оставалось ничего иного, как принять условия. Я довольно расхохоталась: отказаться сейчас значило проиграть до начала соревнования. Для здешней публики, не умеющей ценить истинные таланты, победителем окажется тот, кто сумеет произвести наиболее благоприятное впечатление. На первый взгляд преимущество находилось на стороне Тарло: он не первый год обретался при дворе и был достаточно широко известен… Но к сожалению, язвительный и презирающий мнение света художник успел настроить против себя многих аристократов, а золотая кровь обид не забывает. Не будь Тарло одним из расклада, его бы давно сожрали из зависти и на косточках сплясали.
Трепетный, горячий и очаровательный Танше на подобном фоне выглядел просто милашкой… если бы не его яркий «западный» облик и манеры — к выходцам из царств у нас было предвзятое отношение, неприязнь пополам с подозрительностью — не лучшая смесь. К тому же менестрель держался во дворце особняком, а таких затворников, не ищущих покровителей или выгодных связей, ох как не любили…
Пока я размышляла, Мило уже где-то раздобыл клочок бумаги, нацарапал на нем загаданное чувство и показал «дуэлянтам». Один из добровольных помощников крутанул меньшие часы на постаменте. Розовый песок тонкой струйкой потек вниз. Тарло оглянулся на быстро растущую горку в нижней части колбы, одарил соперника высокомерной улыбкой и отвернул мольберт так, чтобы публика не могла раньше времени рассмотреть рисунок. Даже мне с высоких перил было видно лишь, как ходит туда-сюда рука, сжимающая угольный стержень. Менестрель, впрочем, не обратил на подначку ровным счетом никакого внимания, полностью поглощенный своими мыслями. Он сидел на стуле зажмурившись, откинув голову назад, обнажая трогательно беззащитное горло. Губы его быстро двигались, а пальцы скользили по струнам, беззвучно, хаотично, словно пытались отыскать что-то потерянное.
Время тянулось медленно. Чтобы как-то разбавить ожидание, я болтала ногами, отстукивая пятками бойкий ритм по мраморным столбикам перил. Сначала машинально, а потом, когда заметила неодобрительный взгляд Мило, уже намеренно. Пусть позлится… Шуты и должны злить друг друга, чтобы ехидство не истощалось. А людям искусства, по моему мнению, напротив, надо держаться дружно, потому что сердца у них очень ранимые. На деле же получается наоборот — мы с Мило не можем серьезно поссориться, несмотря на мое себялюбие и его молодую горячность. А Тарло, к примеру, постоянно с кем-то спорит. И чаще всего — с коллегами по ремеслу. Неправильно это. Пока они препираются друг с другом, любой аристократишка, да хоть бы и Галло, может их раздавить.