Констанций (337—361)
Сыновья Константина, Константин, Констанций и Констант, приняв каждый титул августа, стали править империей после смерти отца. Вражда между братьями, поделившими между собой государство, осложнялась еще тем, что империя должна была вести изнурительную борьбу с персами и германцами. Братьев разъединяли не только политические интересы, но и религиозные. В то время как Константин и Констант были на стороне никейцев, Констанций, продолжая и развивая религиозное настроение последних лет жизни своего отца, открыто стоял за ариан. В междоусобных войнах погибли насильственной смертью сначала Константин, а через несколько лет Констант. Констанций сделался в конце концов единым государем империи.
Будучи убежденным сторонником арианства, Констанций упорно проводил арианскую политику в ущерб язычеству, которое при нем подверглось крупным ограничениям. Один из указов Констанция провозглашал: «Да прекратится суеверие, да уничтожится безумие жертвоприношений»[149]. Но языческие храмы вне городских стен оставались пока в неприкосновенности. Через несколько лет вышел указ о закрытии языческих храмов, о запрещении доступа в них и о запрещении жертвоприношений во всех местностях и городах империи под угрозой смертной казни и конфискации имущества. В другом указе читаем, что смертная казнь грозила всякому, кто принес жертву или поклонялся идолам[150]. Когда Констанций, желая отпраздновать двадцатилетие своего правления, прибыл впервые в Рим, то он, после осмотра многочисленных памятников древности под руководством сенаторов, которые оставались язычниками, повелел удалить из сената алтарь Победы, олицетворявший для язычества все прошлое величие Рима. Этот факт произвел глубокое впечатление на язычников, которые почувствовали, что для них наступают последние времена. При Констанции расширились иммунитеты духовенства; епископы освобождались от светского суда.
Одновременно с подобными суровыми мерами против язычества последнее, тем не менее, продолжает существовать не только само по себе, но и продолжает иногда находить некоторое покровительство в правительстве. Весталки и жрецы были оставлены Констанцием в Риме. В одном указе он приказывает избрать жреца (sacerdos) для Африки. До конца дней своих Констанций носил титул Pontifex Maximus. В результате язычество при Констанции пережило целый ряд ограничительных мер, в то время как христианство, хотя и в форме арианства, сделало дальнейшие шаги на пути своего развития и закрепления.
Последовательная и упорная арианская политика Констанция приводила его к столкновениям с никейцами. Особенной настойчивостью отличалась его долгая борьба с известным защитником никейства, Афанасием Александрийским. Когда в 361 году Констанций умер, то ни никейцы, ни язычники не могли искренно оплакивать почившего государя. Язычники радовались тому, что на престол вступал Юлиан, открытый сторонник язычества. Чувства же православной партии по поводу смерти Констанция можно выразить словами блаженного Иеронима: «Господь пробуждается, он повелевает буре, зверь умирает и спокойствие восстанавливается»[151]. Торжественное погребение Констанция, умершего во время персидского похода в Киликии и перевезенного в Константинополь, произошло в присутствии нового императора Юлиана в построенном Константином Великим храме св. Апостолов[152]. Сенат причислил покойного императора к сонму богов.
Юлиан Отступник (361—363)
С именем Юлиана тесно связана последняя попытка восстановить язычество в империи.
Юлиан представляет собой в высшей степени интересную личность, которая давно уже останавливала на себе внимание ученых и литераторов и продолжает увлекать их до настоящего времени. Литература о Юлиане очень обширна. Дошедшие до нас сочинения самого Юлиана дают богатый материал для суждения о нем. Главная цель исследователей была разгадать и понять этого увлеченного «эллина», который, с полным убеждением в правоте и успехе своего дела, задумал во второй половине IV века возродить и оживить язычество и поставить его в основу религиозной жизни государства.
Юлиан потерял родителей в очень юном возрасте: его мать умерла через несколько месяцев после его рождения, его отец умер, когда ему было шесть лет. Юлиан получил для своего времени хорошее образование. Евнух Мардоний, по происхождению скиф, знаток греческой литературы и философии, обучавший мать Юлиана поэмам Гомера и Гесиода, перешел в качестве воспитателя и наставника к ее сыну. В то время как Мардоний знакомил юного Юлиана с античной литературой, Евсевий, епископ Никомедийский и потом Константинопольский, убежденный арианин, или окружавшие его представители духовенства вводили Юлиана в изучение Священного Писания. Таким образом, Юлиан, по словам одного историка[153], получил сразу два различных воспитания, которые поместились в нем одно возле другого, но так, что не касались друг друга. Юлиан был крещен. Впоследствии он вспоминал об этом времени, как о мраке, который нужно забыть.
Юные годы Юлиана прошли в большой тревоге, так как Констанций, видевший в нем своего возможного соперника и подозревавший его в честолюбивых замыслах, держал его то в провинции, как бы в ссылке, то призывал в столицу, чтобы иметь его на глазах. Зная о насильственной смерти многих родственников, павших от руки Констанция, Юлиан ежедневно должен был бояться за свою жизнь. После вынужденного пребывания в течение нескольких лет в Каппадокии, где он продолжал под руководством сопровождавшего его Мардония изучение древних авторов и где, по всей вероятности, он хорошо познакомился с Библией и Евангелием, Юлиан для окончания образования был переведен сначала в Константинополь, затем в Никомедию, где у него и появилось первое серьезное влечение к язычеству.
В это время в Никомедии преподавал лучший ритор той эпохи Либаний, настоящий представитель эллинизма, не знавший и не желавший знать латинского языка, к которому относился с пренебрежением, презиравший христианство и видевший смысл всего лишь в эллинстве. Привязанность Либания к язычеству не знала пределов. Лекции его пользовались громадным успехом в Никомедии. Отправляя Юлиана туда и предчувствуя, может быть, какое неизгладимое впечатление должны будут произвести воодушевленные лекции Либания на молодого слушателя, Констанций запретил Юлиану заниматься у знаменитого ритора. Юлиан формально не нарушил императорского запрета; но он изучил сочинения Либания, знакомился с его лекциями через слушателей и настолько усвоил себе стиль Либания и его манеру писать, что позднее его считали учеником последнего. Там же Юлиан с увлечением знакомился с тайным (оккультным) учением неоплатоников, вылившимся в то время в формы проникновения в будущее, вызывания при помощи известных заклинательных формул не только умерших обыкновенных людей, но даже богов (теургия). Ученый философ Максим Эфесский в этом отношении оказал на Юлиана большое влияние.
Пережив опасное время смерти своего брата Галла, убитого по приказанию Констанция, Юлиан был для оправданий вызван ко двору в Милан и после этого отправлен в ссылку в Грецию, в Афины. Афины, славные своим великим прошлым, во время Констанция представляли собой довольно захолустный, провинциальный город, где, впрочем, о минувших веках напоминала известная языческая школа. Для Юлиана пребывание в Афинах было полно глубокого интереса. Позднее, в одном из своих писем, он «с удовольствием вспоминал об аттических беседах… о садах, об афинском предместье, о миртовых аллеях и о домике Сократа»[154]. Во время афинского пребывания, как думает большинство историков, Юлиан был посвящен элевсинским иерофантом (жрецом) в элевсинские мистерии. Это было, по словам Буасье, как бы крещением новообращенного[155]. Надо заметить, что в последнее время некоторые ученые сомневаются в элевсинском обращении Юлиана[156].
В 355 году Констанций провозгласил Юлиана цезарем, женил на своей сестре Елене и отправил начальником войск в Галлию, где шла упорная и тяжелая борьба с наступавшими германцами, которые разоряли страну, разрушали города и истребляли население. Юлиан удачно справился с трудной задачей спасти Галлию и под Аргенторатом (ныне Страсбургом) нанес германцам сильное поражение. Главной резиденцией Юлиана в Галлии сделалась Лютеция (Lutetia Parisiorum; позднее Париж). Это был в то время и небольшой город на острове Сены, сохранившем до сих пор название la cite (лат. civitas), т.е. город, который был соединен деревянными мостами с обоими берегами реки. На левом берегу Сены, где уже было немало домов и садов, находился построенный, вероятно, Констанцием Хлором дворец, остатки которого, около музея Клюни, видны и теперь. Юлиан избрал дворец своим местопребыванием. Он любил Лютецию и в одном из своих позднейших сочинений вспоминает о зимовке в «дорогой Лютеции»[157].
Дела Юлиана шли удачно, и германцы были отброшены за Рейн. «Я, будучи еще цезарем, – писал Юлиан, – в третий раз перешел Рейн; я потребовал от зарейнских варваров 20.000 пленных… я, по воле богов, взял все города, немногим меньше сорока»[158]. Среди войска Юлиан пользовался большой любовью.
Констанций с подозрением и завистью относился к успехам Юлиана. Предпринимая персидский поход, он потребовал от него присылки из Галлии вспомогательных отрядов. Галльские легионы возмутились и, подняв Юлиана на щит, провозгласили августом. Новый август потребовал от Констанция признания совершившегося факта. Последний не соглашался. Грозила вспыхнуть междоусобная война. Но в это время Констанций умер. В 361 году Юлиан был признан императором на всем пространстве империи. Сторонники Констанция и люди, близко к нему стоявшие, подверглись жестоким преследованиям и карам со стороны нового императора.
Будучи в это время уже убежденным сторонником язычества и будучи вынужден до смерти Констанция скрывать свои религиозные взгляды, Юлиан, став полновластным государем, прежде всего решил приступить к выполнению своей заветной мечты, а именно к восстановлению язычества. В первые же недели после своего восшествия на престол Юлиан по поводу этого издал эдикт. Историк Аммиан Марцеллин в таких словах говорит об этом важном моменте: «Хотя Юлиан со времени раннего детства уже чувствовал склонность к почитанию богов и по мере того, как рос, пылал желанием восстановить его, однако из-за сильной боязни он совершал языческие обряды в возможно глубокой тайне. Как только же Юлиан увидел, что за исчезновением того, чего он боялся, у него оказалась полная возможность делать то, что он хотел, он открыл свои тайные мысли и ясным, формальным эдиктом приказал открыть храмы и для почитания богов приносить на алтарях жертвы»[159]. Эдикт этот не был неожиданностью, так как всем была известна склонность Юлиана к язычеству. Радость язычников была безмерная; для них восстановление их религии знаменовало собой не только свободу, но и победу. Не во всех частях империи эдикт Юлиана мог найти одинаковое применение: в западной части государства было больше язычников, чем в восточной.
Ко времени Юлиана в самом Константинополе не было уже ни одного языческого храма. Новых храмов в короткий срок воздвигнуть было нельзя. Тогда Юлиан совершил торжественное жертвоприношение, по всей вероятности, в главной базилике, предназначавшейся для прогулок и деловых бесед и украшенной Константином статуей Фортуны. По свидетельству церковного историка Созомена, здесь произошла такая сцена: слепой старец, которого вел ребенок, приблизившись к императору, назвал его безбожником, отступником, человеком без веры. На это Юлиан ему отвечал: «Ты слеп, и не твой галилейский Бог возвратит тебе зрение». «Я благодарю Бога, – сказал старик, – за то, что он меня его лишил, чтобы я не мог видеть твоего безбожия». Юлиан промолчал на эту дерзость и продолжал жертвоприношение[160].
Задумав восстановить язычество, Юлиан понимал, что восстановление его в прошлых, чисто материальных формах невозможно; необходимо было его несколько преобразовать, улучшить, чтобы создать силу, которая могла бы вступить в борьбу с христианской церковью. Для этого император решил заимствовать многие стороны христианской организации, с которой он был хорошо знаком. Языческое духовенство он организовал по образцу иерархии христианской церкви; внутренность языческих храмов была устроена по образцу храмов христианских; было предписано вести в храмах беседы и читать о тайнах эллинской мудрости (ср. христианские проповеди); во время языческой службы было введено пение; от жрецов требовалась безупречная жизнь, поощрялась благотворительность; за несоблюдение религиозных требований грозили отлучением и покаянием и т.д. Одним словом, чтобы несколько оживить и приспособить к жизни восстановленное язычество, Юлиан обратился к тому источнику, который он всеми силами своей души презирал.
Количество жертвенных животных, принесенных на алтари богов, было настолько велико, что вызывало сомнения и некоторую долю насмешки даже среди язычников. Сам император принимал деятельное участие при жертвоприношениях и не гнушался самой низкой работой. По словам Либания[161], он бегал вокруг алтаря, зажигал огонь, держал в руках нож, убивал птиц и гадал по их внутренностям. В связи с необычным количеством убиваемых жертвенных животных была в ходу в то время эпиграмма, некогда обращенная к другому императору – философу Марку Аврелию: «Белые быки цезарю Марку (шлют) привет! Если ты возвратишься с победой, мы погибнем»[162].
Подобное видимое торжество язычества должно было сильно отразиться на положении христиан в империи. Вначале казалось, что христианству не грозит каких-либо серьезных опасностей. Пригласив из христиан вождей различных религиозных направлений в их сторонниками во дворец, Юлиан объявил, что теперь, по окончании гражданских усобиц, каждый мог беспрепятственно, без всякого опасения следовать своей вере. Итак, объявление веротерпимости было одним из первых актов самостоятельного правления Юлиана. Иногда в его присутствии христиане поднимали между собой споры, и тогда император, пользуясь словами Марка Аврелия, не раз говорил: «Слушайте меня, как меня слушали фламаны и франки!»[163] Вскоре же был издан указ, на основании которого все изгнанные при Констанции епископы, каких бы религиозных воззрений они ни придерживались, освобождались из ссылки, а их конфискованные имения возвращались прежним владельцам.
Но возвратившиеся представители духовенства, принадлежа к различным религиозным направлениям, совершенно, с их точки зрения, непримиримых между собой, не могли ужиться в согласии в начали ожесточенные споры, на что, по-видимому, и рассчитывал Юлиан. Даруя кажущуюся веротерпимость и хорошо зная психологию христиан, он был уверен, что в их церкви сейчас же начнутся раздоры, и такая разъединенная церковь уже не будет представлять для него серьезной опасности. Одновременно с этим Юлиан обещал большие выгоды тем из христиан, которые согласились бы отречься от христианства. Примеров отречения было немало. Св. Иероним называл подобный образ действия Юлиана «преследованием ласковым, которое скорее манило, чем принуждало к жертвоприношению»[164].
Между тем христиане последовательно удалялись из чиновного и военного мира; причем их места замещались язычниками. Знаменитый лабарум Константина, служивший знаменем в войсках, был уничтожен, и блиставшие на знаменах кресты были заменены языческими эмблемами.